Успокоила я Ольгу Ивановну, забрала сыночка, повесила ему на шею крестик, что от мамы остался, и обедом занялась. А сама дрожу от страха: понимаю, для чего расческу и рисунок украли. Кто-то через них собирается беду на нас направить, а у меня из оберегов только крестик, и неизвестно, поможет он или нет: зло легче, чем добро, делать, — оно проще по замыслу и любой примитивной натуре доступно.

Ночью снились страшные, причудливые сны — я бежала куда-то и никак не могла добежать, — встала такой разбитой, словно и не ложилась. Отвела Славика в детский сад, сижу в банке, ошибку за ошибкой делаю, — даже главный бухгалтер забеспокоилась, говорит: «Иди к врачу, ты вся больная», — а я знаю, что это не болезнь: колдует кто-то, недугами на части меня раздирает. Пытаюсь помолиться, — а рот словно ниточками зашили.

Так шесть дней продолжалось, — я и без того худая была, а тут как щепка высохла. И не могу понять, кому моя жизнь мешает. Славик начал по ночам плакать, говорит, что его пугают. Совсем измучилась, пока не наступила суббота, едва не оказавшаяся для меня последней. Банк в три часа работу заканчивал; вышла я с подружками на улицу и чувствую: что-то меня в сторону уводит.

Пытаюсь противиться — а ноги сами переставляются. Крикнула: «Маша, Клава, заберите Славика из детсада и у себя оставьте, я вечером приду». Они заволновались, не понимают, что творится, а я успокаиваю: «Потом объясню», — надеясь, что оно будет, это «потом».

Сопротивляться колдовской силе перестала: бесполезно, да и выяснить пора, кто и куда ведет. Дошла до юго-западной окраины Карасувбазара, направилась по тропинке вдоль леса и понимаю, что к Тайганскому водохранилищу меня выводят. Место нехорошее: в тридцатые годы Тайган — так потом его назвали, — на древнем татарском кладбище, используя надгробные плиты, политзаключенные строили, и много их тут погибло. Я здесь не купалась и Славика сюда не водила: все казалось, что вода мертвечиной пахнет.

На плотине детвора брызгалась, — хочу туда повернуть, а меня, где коряг и водоворотов полно, направляют. И вдруг все мои горести волной на меня нахлынули, и такое чувство охватило, словно, куда стремилась, попала. Захожу в воду: она теплая-теплая. «Наконец-то — рассуждаю, — беды мои исчезнут. Никому я не нужна, кроме сына, — но и ему такую маму нельзя иметь, чтобы тень неудачливости на него не упала». Вода все глубже, до рта доходит, — и тут тело помимо сознания взбунтовалось, но поздно, — я под водой. Начинаю барахтаться, выныриваю, слышу крик: «Девушка, девушка!», а я уже воды наглоталась. Круги в глазах зеленые, дно ближе, ближе, и беспамятство наступает.

Очнулась я вниз головой и вверх ногами: один мужчина меня держит, а другой из моих легких воду выдавливает. Чувствую: дышать могу, прошу:

— Опустите меня на землю.

Мужчины обрадовались, поспешили просьбу исполнить. Говорят:

— Мы боялись, что не откачаем. Кто вас так обидел, что в воду полезли?

Хорошо, рядом рыбачили, успели вытащить.

— Простите, — отвечаю. — Не буду ничего рассказывать. Врать не хочу, а правде вы не поверите.

Мужчины переглянулись, плечами пожали.

— Как пожелаете, девушка, — старший возрастом говорит. — Все в жизни случается.

Поблагодарила, попрощалась и отправилась сына у подружек забирать. А на сердце тяжесть: понимаю, что кто-то моей тоской воспользовался, чтобы наверняка погубить. И если ничего не предприму, то на кладбище окажусь.

Сына нашла у Маши: он с ее дочкой Галей кубиками играл. Объяснила, что по срочному делу бегала, что-то о мокрой одежде придумала и со Славиком домой отправилась. Переоделась, села на кровать и так горько стало, что заплакала.

Сынок мне в коленки уткнулся и тоже расплакался: в слезах до вечера и просидели.

Приготовила на керогазе ужин, уложила Славика спать и обдумываю, как врагу противостоять. Колдовать я не училась, хотя и знала, что это любому доступно: энергия мысли у всех есть, управлять ею трудно. Но и те, кто своей энергией научились пользоваться, применяют ее в обычных житейских делах, — на другое сил не хватает. Настоящие волшебники природу используют, из нее могущество черпают.

Слово — сущность предмета, и, чтобы власть над собой ослабить, хотелось имя врага узнать. Перебрала прошлое: не наносила я обид, вынуждающих чародейку против меня нанимать. Или за грехи родителей мстят?

Ночь прошла спокойно; утром попросила Ольгу Ивановну с сыном посидеть и отправилась по местам, с семьей связанных, бродить. Возле развалин дома, где Олечка погибла, постояла, цветы на ее и отцовскую могилу отнесла, в свой бывший дом, попросив у новых хозяев разрешения, зашла. Прижалась лицом к акации, которую когда-то сажала, начала вспоминать детство: родителей, брата, сестричек. Слез не было: пришло ощущение, что в этом мире не одна, они тоже со мной — живые и мертвые. «Все будет хорошо, мамочка, — прошептала, мысленно обращаясь к маме Лизе. — Ты никогда не сдавалась, — и я не сдамся. Когда Элина у нас отца увела, тебе не сладко пришлось, но ты победила».

И тут словно толкнуло: Элина. Неужели она вернулась? Тогда мне несдобровать. Но что за девушка приходила к Ольге Ивановне?

В Карачоль я добралась на попутной машине. Нашла бывший дом Элины: жившие в нем люди подтвердили, что неделю назад их посетила двадцатилетняя девушка, родившаяся, по ее словам, в этом доме. Обошла соседей: девушка назвалась Светланой, дочерью Элины, — мать погибла в войну, Светлана выросла в детском доме, приехала навестить родные места.

В Карасувбазар я возвращалась пешком, через поле. Я жалела Элину и пыталась понять причину, заставлявшую сводную сестру желать моей гибели.

Солнце продвигалось к вечеру, когда я вышла на свою улицу. Светлану я узнала сразу: она стояла, наклонив голову, исподлобья меня рассматривая. Я шла прямо на нее, думая о том, что в чертах лица этой худенькой, одетой в ситцевое платье девушки есть что-то, напоминающее отца.

— Светлана! — остановившись в трех шагах, позвала я.

Девушка вздрогнула и, вцепившись в меня глазами, с яростью крикнула:

«Ненавижу!»

Тело ее напряглось; я почувствовала, как накатывается на меня, пытаясь сжечь, палящая волна энергии. Соединив руки так, чтобы большой палец правой руки лег в середину левой ладони, я расслабилась и, окутав себя мыслями о белых облаках и голубом небе, почувствовала, как скользят мимо, не находя точек соприкосновения с моим сознанием, языки пламени. Лицо колдуньи исказила судорога: читая нараспев непонятные слова, она бросила в меня чем-то, оказавшимся каменным градом. Не меняя позы, я уплотнила облака, представив, как застревают в них камни, а потом развеяла град порывом ветра.

Светлана замерла, недоуменно глядя на меня; потом вдруг расплакалась и, повернувшись, побежала вверх по улице.

— Светлана, погоди! Давай поговорим! — закричала я. Но Светлана не остановилась.

Зайдя в дом, я поблагодарила Ольгу Ивановну за заботу о Славике и занялась ужином. Усталость отсутствовала; я не понимала, откуда взялось у меня умение противостоять колдунье, и старалась в это не вникать.

Прошло несколько дней. Светлана не показывалась; я пыталась узнать, где она квартирует, но ничего не выяснила: возможно, не добившись цели, Светлана уехала. Головные боли прекратились; я чувствовала прилив сил и желание жить.

И лишь мысль омрачала, что человек родственной крови врагом оказался. Всем пренебречь можно, кроме обязанностей перед родом — это мама Лиза в меня крепко вбила.

О Светлане решила забыть, — и напрасно: поняла это в следующую субботу, когда после работы пришла в детский сад за сыном и услышала от воспитательницы, что час назад по моей записке Славика забрала черноволосая девушка.

Я оцепенела от ужаса, потом, спохватившись, сказала: «Ах, да, извините, забыла», и пошла прочь. В милицию обращаться нельзя, — война шла между мной и Светланой. Вряд ли в планы Светланы входило причинение вреда Славику: его использовали как приманку, чтобы заставить меня что-то сделать или куда-то прийти. Убедилась в этом, увидев бегущую навстречу Машу Прохоренко.