— Вчера она мне огромный клок из бороды вырвала — притворно жаловался Шумшер. — Нет уже моих сил терпеть. Для меня постель — сущий кошмар. Я после ночи с ней по всей комнате собираю свои волосы.
Брадобрей посочувствовал его горю и с еще большим усердием продолжал скрести бритвой щеку Шумшера.
Пока он этим занимался, в парикмахерскую завернули двое приятелей и, увидя, что брадобрей занят, сели рядом на скамейку дожидаться своей очереди. Один из них возбужденно рассказывал другу о том, что произошло час назад в театре Марцелла.
— Говорю же тебе, Критон, никто не ожидал, что эти актеры с дрессированным крокодилом нападут на Сеяна, — взахлеб рассказывал посетитель. — Все шло как обычно, но тут вдруг один из актеров, переодетый египтянином, как крикнет на весь театр: «Тирану смерть!», а потом своему ручному крокодилу: «Фас! Загрызи его!» и показывает крокодилу на Сеяна. Крокодил как прыгнет на него, да как вцепится Сеяну в руку. Ну, все, думаю, конец нашему префекту. Но Сеян опытный воин, его просто так не загрызешь, он вырвался и давай быстро уползать от крокодила под креслами. Крокодил за ним, но сенаторы его задержали.
Брадобрея так поразила эта новость, что он совершенно перестал следить за своей рукой и резанул Шумшера бритвой.
— Осторожней! — крикнул Шумшер брадобрею, хватаясь за свою порезанную щеку.
Но брадобрей не обратил на его возмущение никакого внимания. Он стал расспрашивать посетителей о покушении на Сеяна. Узнав, что актеры, натравившие крокодила на префекта, были рабами Квинта Серпрония, он произнес:
— Знаю я этого Серпрония, его клиенты частенько у меня бреются. Мне один из них как-то рассказывал, что у этого Серпрония в доме живет перс-астролог. Препаршивейший, говорит, варвар. Я думаю, это он привез крокодила из Египта, чтобы с помощью этой твари убить Сеяна.
— Вот бы поймать этого перса, — мечтательно проговорил Критон. — Уверен, за его голову дадут немало денег.
Все с ним согласились, и брадобрей посоветовал приятелям сходить на форум и узнать там приметы этого перса. Вдруг им посчастливится, и они его поймают.
— А ты его не знаешь? — обратился Критон к Шумшеру. — Ты ведь тоже, кажется, перс.
— Нет, я сириец, — спокойно ответил Шумшер. — А о Квинте Серпронии в первый раз слышу. Но думаю, его перса уже поймали.
— Навряд ли, персы народ хитрый, хитрее вас, сирийцев. Скорее всего, он улизнул.
— Надо сходить на форум, — сказал приятель Критона. — Там точно скажут, поймали этого перса или не поймали.
— Эх, попался бы мне этот перс, — проговорил брадобрей, делая зверскую гримасу, — я бы ему с удовольствием своей бритвой горло перерезал.
Шумшер невольно втянул голову в плечи и мысленно обратился к своему всесильному богу Ахурамазду, чтобы его поскорей побрили.
Луцию, как и Шумшеру, удалось невредимым выбраться из театра. На представлении он сидел рядом с Квинтом, но когда того стали вязать солдаты, он смешался с толпой и избежал участи брата. Правда, какой-то тип попытался удержать его за тогу. Но он двинул наглеца кулаком в зубы и был таков.
Долго не раздумывая, Луций устремился в Остию. Переждать разразившуюся над его двоюродным братом, а значит и над ним, бурю Луций решил в Африке. В Карфагене жило много его знакомых купцов, и у них он рассчитывал отсидеться, пока все не утрясется.
«Эх, братец-братец, — рассуждал про себя Луций, быстро перебирая ногами. — Не под счастливой звездой ты родился, нет, не под счастливой. Погубил тебя твой сынок со своим подарочком. И я еще в этом оказался замешан, — с досадой думал Луций. — Лучше бы ты, Марк, утонул в Меридовом озере на моем корабле. Честное слово, всем было бы теперь легче. Пьянствовал бы я сейчас на твоих поминках, а не бегал, как дурак, из города в город. Но я-то еще побегаю, с меня не убудет, а вот бедняга Квинт свое уже отбегал. Жаль, я денег у него не занял. Все равно у него все отберут. Как бы теперь и до меня не добрались». И Луций ускорил шаг.
Допросы главных «заговорщиков» начались в тот же день, как их взяли. Проводил дознания Тонгилий, матерый палач, хорошо знающий свое дело. Через его руки прошли десятки осужденных по лживым доносам. Чего только не напридумывали люди, чтобы погубить ближнего своего. Тонгилий, бывало, долго смеялся над той клеветой, какую приходилось ему читать в доносах. То кто-то жаловался, что у соседа в доме висит картина с изображением пронзенного мечом Минотавра, причем в бычьей морде Минотавра ясно проглядывают черты императора. Другой же доносил на приятеля, который, якобы, уронил в нужник монету с профилем Тиберия и не хотел доставать ее из нечистот, а наоборот, еще сверху помочился на императора, приговаривая: «Вот тебе тиран! Чтоб ты захлебнулся!»
Подобных наветов Тонгилию приходилось читать много. Абсурдность обвине-ний его не смущала, потому что в его руках обвиняемый признавался во всем. Тонгилий мог найти подход к любому. Он с первого взгляда определял, что пе-ред ним за человек и как за него лучше взяться. Сразу пытать он не любил. Ему было интересно вначале поизмываться над своей жертвой без пыток. Попугать ее, насладиться ее страхом, понаблюдать, как она будет при этом изворачиваться, валить все на других. Интересно дать ей почувствовать, что ей почти по-верили, что она почти выкрутилась, благодаря своей хитрости, а потом бац — и на дыбу.
Конечно, если его подопечные упирались или время поджимало, Тонгилий без лишних слов надевал забрызганный кровью передник и брался за клещи, которыми обычно отрывал пальцы, носы и уши. Сегодня ему пришлось оставить в покое всех прежних преступников и взяться за заговор актеров. От Тонгилия требовалось выбить из Квинта имена основных участников заговора.
Когда Квинт узнал, что на него взвалили обвинение в заговоре, ему стало плохо. Сидя в застенках Мамертинской тюрьмы на Капитолии, он еще по-настоящему не осознал всю величину постигшего его несчастья. Будь он беден, он, может быть, еще и отделался каторжными работами, но его богатство стало для него смертным приговором.
Квинт всячески отгонял от себя подобные мысли и надеялся, что все еще образуется. Он же не виноват, что этот проклятый крокодил прыгнул на Сеяна. Все знают, как Квинт любит префекта преторианской гвардии и восхваляет его при каждом удобном случае.
«Ничего страшного, — успокаивал сам себя Квинт, — Сеян во всем разберется, и меня отпустят. Преторианцев тоже можно понять. Они люди нервные, чуть что, сразу за мечи хватаются. Неудивительно, что они на меня набросились. Но Сеян во всем разберется. Надеюсь, он не сильно ударился, когда падал. Не будет же он из-за этой ерунды мне мстить. Мне ведь и без того здорово досталось от солдат». Так утешал себя Квинт, уповая на милость Сеяна и помощь своих друзей в сенате.
Он каждую минуту ждал, что двери его камеры вот-вот откроются и тюремщики скажут ему с улыбкой:
— Расслабься, Квинт, мы пошутили. Можешь идти домой. Вот только крокодила твоего прикончили. Но ты, надеемся, не в обиде?
— Какая может быть обида! — воскликнет Квинт. — Бог с ним, с этим крокодилом, туда ему и дорога.
Но двери не открывались, и Квинта никто никуда не отпускал. А ночью его повели на допрос.
Тонгилий уже допросил актеров и некоторых рабов из дома Квинта. Ни о каком заговоре они, конечно же, не знали и никогда о нем не слышали. Но после «беседы» с Тонгилием стали припоминать, что да, действительно, их хозяин готовил покушение на Сеяна, но он так их запугал, что они боялись на него донести. После их показаний все стало очевидно. Квинт представал в этом деле главарем заговора. Он, как выяснилось, уже давно планировал убить Сеяна и для этого послал своего сына Марка в Египет привезти оттуда дрессированного крокодила. С помощью этого крокодила Квинт и хотел убить префекта преторианцев, а потом разделаться и с самим императором. Оставалось только узнать, кто еще был причастен к заговору.
Квинту Тонгилий сказал, что если он хочет сохранить себе жизнь, то ему не стоит выгораживать заговорщиков. Разумнее всего — выдать их всех властям и этим подтвердить свое раскаяние. Квинт плакал и клялся, что никакого за-говора не было.
