Шепот.

Застываю на месте, резко повернув голову. Шепот слишком тихий, он эхом пронизывает стены, проникает сквозь кожу, забираясь в голову, заполоняя её. Хмурюсь, поднимая взгляд на лестницу, что ведет на второй этаж. Не слышу голосов Карин и Коди, которые разговаривают на кухне, и медленно шагаю к ступенькам, не веря. Мария сказала, что Они не могут пробраться сюда, тогда, кто это? Поднимаюсь наверх, вглядываясь в полумрак, стоящий в коридорах, но он совсем не напрягает меня. Скорее наоборот приветствует, словно я являюсь его неотъемлемой частью. Я — его создание. Шепот, состоящий из детских голосов, настолько знакомых, что на глаза невольно наворачиваются слезы от приятной ностальгии. Приятной? Я сошла с ума? Откуда вдруг во мне рождается эта любовь? Что за резкое чувство родного и близкого? Понятия не имею, как я различаю, откуда именно льется шепот. Быстро дышу, не оглядываясь, и спешу по коридору второго этажа к дальней лестнице, что круто поднимается вверх. Чердак. Сердце в груди больно скачет, когда детский шепот сменяется таким же легким хихиканьем, смехом, и тот не пугает меня, поэтому не бегу прочь, а лишь замедляюсь, осторожно поднимаясь вверх. Никакие тени не мелькают перед глазами, когда ладонью касаюсь ручки двери. К слову, значительно небольшой, словно она не была предназначена для взрослых.

Я точно помню, что была здесь.

Дергаю ручку. Дверь открывается с громким скрипом. Кажется, с потолка полетела пыль. Мария явно не часто заходит сюда, чтобы убраться, а, может, вовсе не подходит к чердаку. Заглядываю внутрь, поражаясь тому беспорядку, что царит в помещении. Сквозь пыльное окно сюда проникает бледный свет, и мне удается разглядеть увидеть старые игрушки, одежду, предметы быта неизвестной давности. Приходится нагнуться, чтобы пройти через дверь. Шепот резко прекращается, и я обеспокоенно оглядываюсь, боясь, что потеряла связь с ними. Но моя тревога резко испаряется. Буквально за мгновение, как мой взгляд натыкается на бледные, неживые лица детей в оборванных обносках, что стоят молча у дальней стены, рядом с грудой Богом забытых вещей. Замираю на пару секунд, после чего всё-таки заставляю себя выпрямиться. Всем телом поворачиваюсь к детям, которые молча смотрят на меня своими стеклянными глазами, словно ждут чего-то. Их лица не изуродованы, поэтому от ужаса мне не хочется закрыть глаза. Наоборот продолжаю поддерживать зрительный контакт, хотя чувствую, как тревога возвращается в тяжелое тело. Дети моргают, не шевелятся. Они не дышат. Им не требуется воздух для жизни. Они мертвы. У меня не хватает смелости сосчитать их, но я уверена, что это воспитанники моей бабушки. Хотя бы их часть точно. Мой взгляд не долго исследует их, ведь там стоит Она. Девочка в белом потрепанном кружевном платье с воротом. Изуродованное лицо с зашитым ртом. Она смотрит на меня, стоя практически в центре кучки детишек, которые не выявляют своего страха перед ней, значит, они её не боятся? И мне не стоит переживать? Её волосы разбросаны по плечам, скрывают часть лица. Я глубоко дышу, проглатывая сомнения, и делаю один шаг вперед, слегка наклонив голову набок, чтобы лучше разглядеть девочку:

— Ты… — шепчу губами, и ребенок слегка наклоняет лицо, сделав такой же короткий шаг в мою сторону. Хмурю брови, сощурив веки. Ещё шаг. Она повторяет. Стоп. Я уверена.

— Ты моя сестра? — проглатываю половину слов, видя, как она пытается пошевелить зашитыми губами, тихо промычав в ответ. Дети продолжают стоять молча, не шевелясь, пока я смелюсь подходить ближе, как и девочка, которая повторяет все мои движения, даже моргания век. Чувствую, как в горле все сохнет, как сердце медленно бьется в груди, хотя должно быть наоборот. Я должна бояться, должна бежать, но это чертово ощущение тепла не дает мне развернуться и унести свои ноги прочь. Понимаю, что подхожу слишком близко, но лучше разглядеть лицо девочки не выходит, поэтому опускаюсь на одно колено, затем вовсе сев на оба. Девочка не повторяет за мной, только прекращает идти, встав в шаге от меня. Разглядываю её синее лицо. Оно так изуродовано, что никак не могу признать в нем себя. если мы — близнецы, то мы должны быть похожи. Но этого я не вижу.

— Что вы здесь делаете? — вопрос адресован всем: и девочке, и воспитанникам, но отвечаю на него сама. — Вы прячетесь, так? — Мария не просто так упомянула о том, что здесь моя бабушка скрывала детей. — От кого вы прячетесь? — хмурюсь, смотря сестре в глаза, и она мычит, стонет. Воспитанники стоят молча в стороне, продолжая сверлить меня взглядом. — Кого вы боитесь? — поднимаю на них глаза, но ответ вряд ли получу, поэтому ладонью начинаю растирать кожу лица, прикусывая губу от нервов. Если они здесь, значит ли это, что кто-то поджидает нас снаружи? Там, среди деревьев, скрываясь с наших глаз. Обреченно вздыхаю, понимая, что мы сражаемся с тем, что победить нам не под силу. Мы не равны в своих способностях.

Чувствую, как холод касается моей щеки, поэтому поднимаю голову, взглянув на девочку, которая пальцем тыкает мне в щеку. Мои губы дрожат, и она видит это, поэтому ладонью касается их, надавливая, словно заставляет понять, что это будет лишним. Эмоции здесь только усугубят положение. Верно. Мне нельзя их проявлять. Киваю головой, словно у нас с ней состоял здоровый диалог, и немного теряюсь, когда девочка протягивает вторую руку, с усталостью и мучительным изнурением смотрит на меня, отчего в моей груди начинает ныть сердце. Через что ей пришлось пройти? Не знаю, каким образом, но желание мне не удается преодолеть. Трясущимися руками обнимаю хрупкое холодное тело девочки, которая слегка прогибается в спине, когда обнимаю её, прижимая к себе. Ребенок. Она с болью мычит, но эта боль вызвана не нашей близостью. Скорее это стон убитого создания, который не виноват в том, что был слабее меня. На её месте сейчас могла быть я, если бы при рождении оказалась слабой. Судьба не решала это за нас. Это сделали Они. Сделала Психея. Я все детство провела в одиночестве, наблюдая за тем, как дети играли на площадках, не думая звать молчаливую девочку к себе, и от мысли, что у меня могла быть сестра, мои глаза наполняются слезами. Шмыгаю носом, слыша, как так же шмыгает и девочка, которая неосторожными движениями, сжатыми в кулачок ладонями, вытирает темные слезы, громко мыча. Она хочет что-то мне сказать, но не может. Сжимаю веки, крепче обнимая ребенка, словно хочу согреть его, но в следующую секунду чувствую, как в руках становится пусто. Распахиваю глаза, с тревожной растерянностью опуская взгляд. Её нет. Оглядываюсь. Воспитанников нет. Есть только теплая фарфоровая кукла с двумя головами, что лежит на моих коленях. Стеклянные карие глаза смотрят на меня. Моргаю, смахивая с глаз слезы, и киваю головой, дрожащими руками, погладив куклу по волосам. Встаю на ноги, осматриваясь. Не стоит выносить её отсюда. Здесь моя сестра будет в безопасности, так же, как и воспитанники, поэтому подхожу к вещам, что свалены в углу чердака, и сажаю на них куклу, аккуратно укутывая в пыльный плед, чтобы она не замерзла. Пытаюсь улыбнуться ей, вновь глажу по волосам, пропитываясь ещё большей ненавистью к Психее и всему, что с ней связано. К бабушке, которая позволила сделать такое с моей сестрой, со мной, со всеми теми, кто пострадал. Эти три чертовых века она должна была потратить на то, чтобы уничтожить кулон, но нет. Она тянула резину, и вот, во что это вылилось для тех, кто вовсе здесь не при чем. Для Джошуа, который сошел с ума, пытаясь вернуть себе семью путем убийств невинных людей. Только сейчас понимаю, что его история никак не пересекается с историей Психеи. Бабушка просто решила переложить на него эту тяжесть, она даровала ему силу, возможность лишать других жизни. Все убитые дети и взрослые, отец Джейн. Сама Джейн. Она ведь не при чем. Мать Дилана, отец Дилана, Карин, Коди, который так же лишился отца и нормальной жизни по вине «детей». Я чертовски зла за это. Мне охота подойти к бабушке и влепить ей пощечину за все то, что она могла исправить вовремя, но нет. Она тянула эту херову резину. Из-за желания этой Психеи жить вечно страдают и умирают другие. Я так сильно… Так сильно ненавижу себя за то, что являюсь шансом для воскрешения этой ведьмы.