Торможу лишь тогда, когда на мое плечо ложится тяжелая ладонь:

— Малышка, — голос дедушки не вызывает дрожи, наоборот, я с трепетом смотрю в глаза пожилого мужчины, который не так строг, как его старая супруга. — Тебя просили не выходить, так? — тянет меня обратно, заставляя подняться на пару ступенек вверх. Вижу, как бабушка хмурит брови, замечая меня, но не подает виду до тех пор, пока все гостьи не исчезают за дверью.

— Ронни, — бабушка поглядывает по сторонам, направляясь ко мне, и останавливается на ступеньках ниже, смотря мне прямо в глаза. — Я наказала тебе сидеть в комнате. В чем дело? — оборачивается, проверяя, никто ли не вышел из двери подвала, после чего вновь поворачивается ко мне, но смотрит на дедушку. — Сегодня это должно произойти, но, — вздыхает, поднимая руки к своей шее, и начинает дергать пальцами, будто расстегивая что-то, — ты знаешь, я не одобряю это.

Мои глаза становятся шире, но не от страха, а от непонимания, ведь бабушка снимает с шеи цепочку, вытаскивая из-под высокого ворота кулон-бабочку, который впивается в мое лицо своими черными глазками-бусинками. Непроизвольный шаг назад. Упираюсь в грудь дедушки, который кивает головой:

— Ты ничего не можешь предпринять? — с какой-то досадой в голосе спрашивает, и я уверена, что ответ ему известен, так что бабушка не дает его, протягивая руки ко мне. Замираю, вовсе не чувствую тела, когда ледяной кулон касается моей кожи. Женщина вешает мне его на шею — и я внезапно вспоминаю, насколько он тяжелый, с каким трудом его приходилось носить. И сейчас чувствую то же самое. Ту же тяжесть, когда застежка на цепочке щелкает, а кулон ложится мне на грудь.

С хмурым лицом разглядываю его, не находя сил, чтобы говорить, ведь по сей день думала, что именно Джошуа вручил мне кулон, но, оказалось, всё не так.

— Почему ты… — хочу задать вопрос, но, подняв головы, перед собой никого не вижу. В теплом светлом зале внезапно становится холодно и темно, вновь пахнет старостью и гарью, сыростью и чем-то тухлым. Будто пелена воспоминаний резко спадает с головы, возвращая меня в реальность, в наш день, в этот заброшенный, всеми забытый особняк. Пальцами тереблю кулон, взглядом исследуя зал перед собой. Прислушиваюсь и ощущаю, как ледяной ветер гуляет над поверхностью треснувшего пола, пролезая под подол платья.

Шепот. Он врезается в мозг, и теперь в глотку вцепляется когтями страх. Сжимаю пальцами серебряную бабочку, сутуля плечи, и делаю шаг назад, всматриваясь в темноту перед собой. Голос, нет, мычание, оно глухое, глубокое, и звучит не только в моей голове. Оно повсюду. Эхом разносится по каждой комнате особняка, создавая впечатление того, что это сам дом. Сам дом издает такие звуки вместе с характерным для него трещанием. Продолжаю подниматься спиной вперед, при этом внимательно следя за обстановкой вокруг — любая мелочь заставляет меня реагировать учащенным сердцебиением, так что пытаюсь сохранить спокойствие.

Это сон.

Поднимаюсь на второй этаж, решая вернуться в свою комнату, ведь глупо верю, что возвращение к исходной точке поможет мне проснуться, но как только разворачиваюсь, так тут же попадаю невесть куда. В темный, длинный, будто вместо конца у него бездна, коридор. Судорожно вздыхаю, поворачивая голову в противоположную сторону. Лестницы нет. Зала нет. Есть лишь другой конец узкого коридора, конца которому не видать.

И шепот. За спиной. Рядом. Совершенно. Кажется, я могу почувствовать шевеление воздуха, когда кто-то двигается за мной, продолжая тихо мычать. С моих дрожащих и холодных губ срывается тяжелый вздох. Он паром растворяется в воздухе, исчезая с глаз, которые мне еле удается не закрывать. Хмурю брови, сжимая ладони в кулаки, и с полной решимостью напасть первой на врага, разворачиваюсь, внезапно остановив собственную руку, которой желала нанести удар.

Девочка с черными, волнами уложенными на плечи волосами, стоит в своем белом кружевном платье в шаге от меня с опущенной головой и продолжает тихо мычать. Нет, стонать. И так жалобно, отчего мое сердце разрывается, наполняясь кровью. Не двигаюсь, продолжая сверлить её макушку своим полным ледяного страха взглядом. Моя грудная клетка быстро поднимается и опускается, а давление в затылке головы скачет, принося боль. Девочка продолжает стоять напротив, а стены вокруг будто сужаются, лишая меня кислорода, поэтому откашливаюсь, через засевший в груди ужас протягиваю руку к ребенку, который прекращает мычать, когда мои пальцы касаются его плеча:

— Ты в порядке? — шепчу, но мой голос звоном ударяется о стены, заставляя те трещать громче. Девочка резко поднимает голову, уставившись на меня своими глубокими карими глазами, а её тонкие пальцы впиваются в зашитые ниткой губы. Я отскакиваю назад, внезапно теряя равновесие, и падаю на спину, всё ещё слыша, как громко стонет девочка, но в следующую секунду мои веки сами сжимаются. И я не слышу мычания. Не слышу трещания стен. Не слышу ветра. С опаской приоткрываю глаза, тут же сощурившись от слабого, тусклого света. Свечи в подсвечниках горят, позволяя мне рассмотреть помещение с невысоким потолком и каменными стенами. Здесь пахнет сыростью, слышно, как капает с потолка вода.

Это подвал.

Женщины в темных одеяниях скрывают свои лица под мантиями. Склоняются надо мной, что-то произнося быстро, не могу разобрать слов. Кто-то начинает мычать, кто-то напевать мелодию. Я в ужасе начинаю дергать руками, но в запястья пальцами вцепились девушки. Они прижимают мое тело к какой-то доске, не позволяя шевелиться. Паника одолевает. Мой взгляд мечется по стенам, по мантиям, за которыми не видно лиц, но я вижу одно. Одно, родное. Бабушка стоит у двери, сложа руки на груди, и с особым недовольством наблюдая за процессом. Она хмурит брови, когда наши глаза встречаются, но тут же принимает невозмутимый вид, отворачивая голову в сторону. Хочу закричать. Хочу позвать её, хочу протянуть к ней руки. У меня маленькие, детские руки с тонкими пальцами. Я — ребенок. Взгляд вновь в безумном ужасе метается по помещению, не в силах терпеть нарастающий шум вокруг. Останавливаюсь на девочке, чье лицо всё так же прикрыто мантией. Я её знаю. Я, черт возьми, точно её знаю! Она держит в руках какое-то блюдце, которое протягивает женщине постарше, и они обе кланяются друг другу, после чего незнакомка направляется ко мне. Сильнее дергаю ногами и руками, но безуспешно. Женщина подходит вплотную к столу, доске — не важно. Она поднимает голову, судя по движению её мантии, и смотрит на стоящих и нашептывающих что-то девушек, одна из которых наклоняется, грубо впивая пальцы в кожу моих щек. Сжимает подбородок, заставляя раскрыть рот. Чувствую, как края моих губ рвутся, поэтому начинаю стонать от боли, дергая головой, которую сдерживает уже другая девушка. Женщина с блюдцем что-то шепчет, пока наклоняется ко мне, поднося посуду к открытому рту, после чего горькая, с привкусом металла жидкость вливается мне в глотку. Чувствую, как мякоть скользит по глотке, так что начинаю давиться от рвотных приступов, но и это меня заставляют глотать вместе с вливаемой непонятной и отвратительной массой, от которой всё горло начинает жечь и щипать. Мои глаза давно наполнились горячими слезами, которые стекают по щекам, но никому нет дела до моих воплей и той боли, которую я испытываю. Мой взгляд скользит в сторону, когда женщина с кувшином делает шаг, открывая мне обзор на то, что происходит за её спиной.

Девочка в мантии стоит у стола, на котором распоротым животом вверх лежит ребенок. Судя по длинным волосам — она тоже девочка. Её белое, кружевное платье с высоким воротом измазано в крови, карие, какие-то стеклянные глаза, уже неживые смотрят перед собой, а сухие синие губы зашиты черной ниткой. Я плачу, и голос мой детский. Девочка берет блюдце, вновь поворачиваясь к мертвой, и ножом что-то раздирает в её животе, после чего наполняет кувшин, протягивая его обратно женщине, которая возвращается ко мне. Я в безумии начинаю дергаться, извиваться, пытаться выбраться, но меня окружают несколько девушек, вновь сжимая, давя, не давая даже возможности пошевелиться. Холодные руки распахивают мой рот, когда женщина вновь подносит к моему лицу блюдце, и тогда в моем сознании внезапно проносится знакомый голос матери. Всего два слова, которые я слышала на протяжении нескольких лет: