— Вдоде тохо, — согласился начштаба. Он теперь старался наладить связь со всеми соседями и быть в курсе событий. Тот зеленый старлей, попавший не на свою по знаниям и опыту должность, не озаботился налаживанием локтевой связи, отчасти и потому погибли медсанбаты, что понятия никто не имел, что делается вокруг. Сейчас Берестов сделал выводы. То, что у гитлеровцев уже ни черта не выйдет, он был уверен. Точно так же прекрасно понимал, что прорваться в ходе такого громадного сражения к МСБ может что угодно, а прикрыть задницу нечем. Даже сраный броневик может устроить тут такой чардаш с приплясом, что подумать страшно. И желание иметь пушку становилось все ощутимее.

Раненых пока поступало мало, только случайные жертвы двух аварий на дорогах да залетевших сгоряча "мессеров" – механизированное гвардейское соединение стояло в ближнем тылу, в резерве. Потом сообщили, что танковый полк бросили на ликвидацию вклинения, ведет бой, пошли потери. Это означало, что надо немедленно проложить маршрут до полкового медпункта, который развернут на новом месте. Тревожно стало – значит пробили фрицы оборону. Тут же оказалось, что в бой вступил пока только один батальон. Значит, не все так страшно. Оставалось надеяться на лучшее. В палатке не сиделось. Вышел проверить – все ли в порядке. Незнакомый звук услышал издалека, удивился, увидев запыленную железную коробочку бронеавтомобиля БА-10. Многие считали эту технику настоящим грозным броневиком, а на деле это был все же автомобиль с весьма легкой обшивкой, которая даже пулю не держала. Из тесной жаркой духоты щеголевато выскочил подтянутый младший лейтенант, спросил что-то у бдительного санитара, дежурившего на въезде. Тот, не чинясь, показал рукой на Берестова. Прибывший быстро поспешил к начальнику штаба, козырнул с шиком.

Определенно, штабник, сразу определил капитан опытным глазом. С виду прибывший был совершенно цел. Разве что на лбу под роскошным смоляным кучерявым чубом здоровенная шишка, уже наливающаяся синевой, но с этим вряд ли хирурги нужны, что-то другое привело. Так и оказалось – офицер связи из бригады. Представился, внятно сообщил – проезжал мимо полевого стана, там военфельдшер Кострикова просит о помощи – много раненых, тяжелые, больше двадцати только что сам видел. При нем отправили на ПМП санлетучку, но нужна помощь.

Кострикову начштаба отлично знал. Невысокая, подвижная, худенькая, сероглазая, очень толковая. Раз просит помочь – значит тяжело там, зря такие, как она, не беспокоят.

Берестов прикинул расстояния – получилось, что от места боя и полевого стана до медсанбата ближе, чем до полкового пункта – причуды извивов линии фронта. Есть смысл нарушить порядок эвакуации и принять сразу на себя, минуя полковое звено. Страшно зачесалось съездить туда самому, хотя это впрямую не входило в обязанности. Ну, вот прямо невтерпеж. Получил добро от удивленного начальства и дернул на санитарной машине, помечая маршрут уже нормальными фанерными табличками-указателями. Следом катили по раздолбанной, изрытой воронками от бомбежек, дороге еще два медсанбатовских грузовика и тот самый БА-10. Несколько километров всего было ехать, проскочили мигом, хотя водителю пришлось вовсю вертеть баранкой, объезжая дыры в дороге, да еще он тихонько чертыхался, поглядывая на валявшиеся по обочинам раздолбанные остовы грузовиков и обломки телег, рядом с которыми пухло пучились лошадиные вздутые трупы. Пыль висела кисеей.

Приехали точнехонько, после приключений в окружениях у Берестова словно инстинкт какой-то древний проснулся, ориентировался он на местности словно следопыт какой-то. Действительно раздолбано все в хлам, ни одного целого здания. Броневичок бодро протарахтел за угол полуосыпавшегося остова здания, тормознул. Покатили за ним – сразу и раненых нашли. Санитары, не мешкая, пошли грузить бледных, осунувшихся, в обгоревших гимнастерках, танкистов. Судя по повязкам – действительно большая часть тяжелые.

Берестов немного удивился только тому, что водитель броневика куда-то бодро похрял и обратно вернулся с пустой канистрой.

— Военфельдшер воды попросила, мы ей свою канистру и отдали. А сейчас она уже ей не нужна, — пояснил, не моргнув глязом, красавчик-связник. Ну как же! Понятное дело, не зря такой характерный брюнет! Вот не будь у Берестова прострелен язык, он бы обязательно что-нибудь ехидное сказал, типа бородатого анекдота:

— Вы нашего Додика из полыньи спасли?

— Мы!

— А кепочка его, извините, где?

Но капитан стеснялся разговаривать на отвлеченные темы с посторонними. Поэтому сказал другое, а именно то, что военфельдшер Кострикова – дочка того самого Кирова. Которому памятники стоят. И который крейсер. Да, родная. К удивлению начштаба, штабной офицер отлично его понял и преисполнился, даже с сомнением на канистру поглядел, посерьезнел.

Наступила неловкая пауза. Выручил грохот танкового двигателя. Оба переглянулись, но рев дизеля и лязгающий бряк необрезиненных колес явно говорил, что это наша машина, Т-34. Хотя от приятелей разведчиков Берестов отлично знал, что у эсэсманов есть трофейные наши танки и они их отлично умеют пользовать. Видимо и штабник про то слыхал, судя по тому, что тоже встревожился. Выглянули из-за угла разваленного домика. Перевели дух. Наши. Танковый тягач, сделанный из тридцатьчетверки, с которой сняли башню. На броне – несколько человек сидит кучкой, белеют повязками.

И среди танкистов – белые волосы над окровавленными бинтами. Младший лейтенант жалостливо охнул. Отвоевалась бравый военфельдшер. И Берестов непроизвольно охнул. В лицо прилетело Костриковой, сидела как старорежимные женщины Востока – только глаза видно из-под бинтов, словно в чадре белой. Но характер никуда не делся, с танка она сама слезла, а потом стала падать, успели подхватить. Уж кто-кто, а капитан знал, что такое ранение в лицо. А уж молодой женщине-то…

— Двадцать семь ребят наших сегодня с поля боя вытащила, — хмуро проинформировал санитар в совершенно белой пилотке и такой же выцветшей гимнастерке.

С эвакуацией тянуть не стали, громыхало и ревело слишком внушительно и совсем рядом. Бронеавтомобиль укатил туда, где в воздух взметывались столбы дыма. Штабник на прощание пообещал, что фрицев не пустят, хотя те прут, как очумелые и лезут во все щели, щелочки и дырочки.

Берестов уступил место в кабине военфельшеру и когда она попыталась мычать, возражая, прикрикнул строго. Поглядел как можно более грозно. Села, слава богу, беда с этими женщинами, привычно уже вздохнул начштаба, забираясь в кузов. Обратный путь показался куда короче. Пока начштаба связывался с танковым полком, чтобы выделили замену Костриковой, пока то, се – грузовики уже увезли беднягу военфельдшера и тех ее подопечных, которые были уже готовы ехать.

С остальными возились до вечера, благо добавлялись новые. Но в этот раз потери были невелики, все же второй эшелон, как ни верти, а первая линия обороны в этот день устояла. Ни "Рейху", ни "Мертвой голове" не удалось ни черта из задуманного, не продвинулись ни на шаг, наоборот, в некоторых местах, наоборот, эсэсовцев посунули.

А потом в палатку зашел старшина Волков с загадочным видом, словно старорежимный Дед Мороз, притащивший подарок. Только Снегурочки не хватало и бороды из ваты. Помня сказанное начальством, капитан строго посоветовал воздержаться от оскорблений народов СССР. Дед Мороз Волков выпучил глаза и на минуту растерялся.

— Когда я их оскорблял, товарищ капитан? — обиженно вопросил он.

А когда Берестов напомнил, удивился еще больше.

— Так это не оскорбления никак. По-ихнему "кардаш" – это родственник, братец. А "елдаш" – сверстник, приятель. Что в этом обидного?

— А финны?

— Товарищ капитан! Финны – враги были. И они действительно лахтари. Сколько раз они доказывали, что – мясники. Вы ж сами читали! Во всех газетах было.

Начштаба покряхтел, понимая, что попал пальцем в небо, что для начальника всегда неприятно. Спросил – довезли ли немца летчика, докуда надо?