— Не боись, тут гвардейские минометчики стоят – никто и близко к твоему шаробану летающему не подойдет! Калинин, ведите наблюдение за самолетом!

— Есть, — спокойно ответил сержант. Чего тут наблюдать – ясный день, лежит крылатая машина, как карп на блюде.

— Зема, мне связь нужна, чтоб техников прислали, там всего-ничего делов и аэродром рядом – мигом обернутся. Где у вас связь? — продолжал волноваться летчик. Видно было, что вывалившись из воздушной свалки, он еще не успел толком прийти в себя. Командир батареи, сочувственно ухмыляясь, разрешил взводному проводить летягу. Оба лейтенантика дружно зашустрили к расположению штаба. А комбат спросил у нахохлившегося бортстрелка:

— Что сверху видно?

— Да как и раньше – немцы со всем своим добром драпают. Шныряют, что тараканы, но у нас задача – выбивать им технику. Вот и стараемся, тащ кан.

Калинин про себя отметил, что летяга держится независимо, что и выражается в обращении – вроде как и все по уставу, но даже слово "капитан" не выговорил как должно, проглотил большую часть букв, показывает, нахал, что он из другого ведомства и артиллерийский начальник ему до лампочки.

Комбат, бесспорно, это тоже заметил, но в бутылку не полез, в конце концов, этот сержантец ему чуж-чуженин. Спросил только:

— Когда вас заберут?

Младший сержант пожал плечами, отчего мятые летные погоны смялись еще раз:

— Часа через два-три.

Комбат недоверчиво поднял бровь.

— Мы сейчас на аэродром Ютербог базируемся. Тут рядом совсем.

— Прямо на фрицевском аэродроме? — чуточку удивился офицер.

— Так точно. Их там два. Здоровенные оба. Ихнее ПВО тут все истребители для столицы держало. А на втором – всякой техники навалом. Больше трехсот самолетов, половина – исправные. И со всем гарниром – ангары, склады, бензин, боеприпасы всякие, казармы роскошные, мастерские разные… Все нам в руки и попало. Так-то когда танкёры на взлетку гусеницами выкатывают, то от самолетов жеваный да давленый люмень остается, а тут аккуратненько взяли, уважительно. До того мы с автострады взлетали, неудобно было, а теперь – летай не хочу! Потерь тьфу-тьфу – мало, так что скоро приедут.

Калинин подумал, что хоть стрелок и нудный человек – а разговорился. Капитан, похоже, к такому же выводу пришел.

— И как сверху немец выглядит? — не удержался пухлощекий лейтенант.

— Так народу у него много и техника какая-никакая. Но сравнить если с ранешним временем – а я с 43 года стрелком, так лопнула у фрицев пружинка. Даже по потерям судя.

— Это – нашим?

— Так, да. Мы в часть прибыли, когда уже под Курском бои закончились, так старичков-то по пальцам в полку пересчитать можно было, посбивали много кого, дали там нашим дрозда, а потом уже – шабаш. Наша сила взяла, — рассудительно заявил младший сержант.

— А с самолетом что?

— Так сложно сказать. Пилоту-то виднее. Я ж за пулеметом, мне глядеть надо за другим, на мне все, что сзади, тащ лтнат. Но машина цела, мотор работал, сели мяконько, аккуратненько. Даже корзина масляного радиатора цела, — заявил бортстрелок.

Разговор как-то поусох. Но тут как-то уж очень быстро вернулся взъерошенный летчик, физиономия раскраснелась и глаза блестели, словно у кота дворового перед дракой.

— Дозвонились? — уточнил комбат.

— Да. В общем. Немец у вас там расселся, а я когда их мундиры вижу – руки чешутся. И еще надменный такой, сучара. Сидит, гляделками своими оловянными смотрит. Ладно, сейчас наши приедут – видели же, куда сел, — пропыхтел возмущенно штурмовик.

— Он такой. Непростой, в общем. Пойдемте, угостим крылатых братьев-славян, чем бог послал, — пригласил командир батареи.

— Не, спасибо, — застеснялся летчик. Ну, мальчишка же.

— Ну, была бы честь предложена, — нахмурился комбат.

— Това-а-арищ капитан! — покаянно возопил летчик и тут же кинулся пояснять: "Мне сейчас кусок в глотку не полезет, после драки такой. Так ювелирно – впервые работать пришлось! Мы только к квадрату вышли, а наш комэск вдруг эскадрилью разворачивает – и в город. Прямо почти по крышам, я честно опасался за какую трубу зацепиться! А Бегельдинов командует: "Наши танкисты на себя огонь вызвали. Атакуем немцев, осторожно, наших не заденьте!"

Он на боевой курс – мы как нитка за иголкой. А там внизу вперемешку и наши и немцы, лупят друг по другу мало не в упор, ну мы и вспотели! Бомбы, ракеты как руками укладывали, словно яйца в лукошко! Там на площади две наши тридцатьчетверки зажали, вот мы оттуда и пошли по улочкам сыпать, потом опять заход – и так же, по сантиметрику высчитывая, по головам идя! Пяток немецких жестянок попортили, две загорелись. Тут мне в маслопровод и прилетело, дальше сами видали. Фрицев шуганули хорошо. Так что я тут посижу, подышу свежим воздухом, товарищ капитан, — немного пристыженно, но твердо заявил штурмовик.

— Вольному воля, — пожал плечами комбат и исчез в ходе сообщения.

Калинин переглянулся с раненым наводчиком. Понятное дело – побрезговал летун артиллерийским скромным харчом. Их-то небось всякими разносолами потчуют, да еще сам же стрелок сказал – склады немецкие взяли, а немцы своих летяг тоже кормили как следует. Всяко уж слаще едят и спят мягче. Да и работка у них полегче – сиди себе в кресле мягком, да рули туда-сюда. Потаскали бы пудовые мины часами, поднимая из до среза ствола, а он, к слову, длиной аж в 1740 миллиметров. Так намахаешься за день-деньской, куда там цирковым силачам!

Возбуждение у летячей братии прошло, как-то они оба сдулись. Да и болтать было некогда с ними – грузовики отправлялись на склад – отвезти тару и доставить боезапас, остались после сегодняшней пальбы мышкины слезы.

Взбодрились гости тогда только, когда с того края кто-то закричал": "Немцы!"

Наискосок через поле величественно полз серый здоровенный полугусеничный вездеход, тащивший за собой непонятное сооружение. Сгоряча чуть не обстреляли, но положение спас оживевший лейтенантик, звонко завопивший: "Не стрелять! Это наши!"

— Рисковые у вас ребята. Могли бы и попасть под мины, — укоризненно заявил комвзвода, когда первая суета немного улеглась.

— Так вот же – звезда красная на тягаче, — удивился артиллерийскому неразумию летчик.

— Красочки-то пожалели. Ее и в бинокль не разглядеть, — парировал совершенно справедливо артиллерийский лейтенант.

Тягач тем временем невозмутимо продефилировал прямо к самолету и из него, не шибко поспешая, вылезло с десяток мужиков в комбинезонах.

Летчик со стрелком торопливо попрощались, пригласили заезжать к ним, как время будет и поспешно зашагали к лежащему на голубом брюхе Илу.

— Вот же хамы, братья-славяне, — укоризненно помотал головой пухлощекий лейтенантик. Калинин мысленно согласился с командиром.

Крылатая братия еще раз побеспокоила, попросив дать им в помощь два десятка пленных. Дали, отчего не дать. Хреновина, которую приволок тягач, оказалась волокушами сварными, на них уложили пострадавший аппарат и укатили к себе, наводчик отметил, что все же летюха лапой на прощание помахал и тоже отправился – нашлось ему место в колонне дивизионовых грузовиков.

И вроде бы все и хорошо, но на войне такого не бывает.

Еще тягач с самолетом был виден, как практически на том месте, откуда его уволокли, сочно и звучно грохнуло несколько мин. А потом еще раз. И еще. Невеликие минометки, но если бы летяги не убрались – аккурат бы их накрыло.

Повезло, что гавкающая батарея оказалась в поле видимости у соседей и вскоре Калинин двумя десятками мин, собранных и переданных с батареи на его миномет тремя выстрелами нащупал, а следующими разнес немецких минометчиков. Лишний раз подтвердив свое мастерство. После этого осталось на батарее по две мины на ствол, словно в дурной памяти 1942 году, и пришлось сидеть тихо до вечера, пока грузовики не привезли боезапас.

Надежды на то, что, наконец, удастся выспаться не оправдались, пошло обычное артиллерийское счастье: поспешные ночные сборы, погрузка, марш-бросок, хоть и не далеко, развертывание минометов на старых, давно приготовленных и уже заросших травой, немецких позициях. Они были неплохи, но копать пришлось все равно, потом определение системы ориентиров, привязка к ним, уточнение реперов, пристрелка и прочая рутина. Глаза сомкнуть не получилось и на полчаса.