Первым начал хохотать штабной полковник. Прикрыл лицо ладонью и отвернулся, вздрагивая плечами в полевых, на старый лад пристегнутых, а не пришитых, погонах с тремя золотистыми, сделанными на заказ, большими звездами. Потом затрясся толстый Бивень. Комбат некрасиво сморщился. Ротный и Лунин замерли с каменными лицами, только у ротного окаменелость эта подчеркнуто отчужденная, тогда как у взводного – от испуга и непонимания.

– А что? – восклицает Бивень – А что? Не посрамили! Не посрамили ведь?.. Да чтобы нашего солдата!..

Тут командир полка не находит нужного слова и поворачивается за поддержкой к полковнику из штаба. Но тот уже смеяться перестал и снова деликатно смотрит под ноги. Между тем Бивень явно не знает, как продолжить. Ругать нас теперь смысла нет, но и благодарность за драку объявлять... В итоге командир полка грозно машет нам кулаком, и понимай его как хочешь: то ли приструнить желает, то ли благословляет на новые подвиги. Лично я склонялся ко второму. Бивень мне понравился сегодня. И даже к немцам я немного потеплел. Повеселились пацаны, пусть и по-глупому, а мы им сразу в морду. Между прочим, я ведь тоже стрелял в немца. Целился именно в него, когда мог бы – в небо. Но разница есть: я стрелял по приказу, а он – с удовольствием. Я долг исполнял, а он – баловался. И получил прикладом по лицу.

Тем временем полковник Бивень как раз про долг солдатский и распространяется. Смотрю и стараюсь понять, на кого он похож сейчас. И вдруг догадался: на старосветского помещика, что читает мораль детям своим крепостным. В какой-то книге я встречал такую сцену. Вот именно что не холопы, а дети, и он им – отец родной, казнит и милует в разрезе воспитания.

– Роту вашу я с учений снимаю, – под занавес речуги распоряжается наш Батя. – Немедленно отбыть в расположение полка. Привести себя в порядок. И больше никаких занятий до отбоя! Вам ясен приказ, товарищи офицеры?

– Так точно!.. очно! – Это взводный Лунин запоздал.

– Исполняйте.

– Есть!

Бивень козыряет и движется к машине вперевалку. Штабной полковник за руку прощается с нашими офицерами, выражение лица у него вполне доброжелательное. Неужели пронесло? Роту сняли с учений, но трактовать это можно по-разному. Наверх, конечно же, доложат, что наказали, но мне сдается: нас послали отдыхать. Полковник ясно приказал: никаких занятий, только чиститься, драиться, мыться. А после горячего душа – в каптерку к Аре, у него найдется... Однако рано я расслабился. Комбат Кривоносов, проводив глазами спину полкового командира, выдвигается вперед и принимает любимую позицию для капитального разноса – ноги на ширине плеч, руки в боки, лицо в красных пятнах.

– Рота, смирно!

Чего орать-то? Мы и так стоим по стойке смирно, как нас кореец-ротный поставил перед Бивнем.

– Паз-зор! Паззор на весь полк, на всю армию! – говорит майор негромко, но с таким презрительным нажимом, разве что слюна с губ не летит. – Я хочу знать, кто начал первым это безобразие.

Мы молчим, молчат и наши офицеры.

– Всегда есть первый, – говорит майор. – Всегда! А потом остальные как стадо баранов!

Мы продолжаем молчать. Спроси нас ротный – могло быть по-другому, но Кривоносова мы тихо ненавидим, а потому молчим.

– Рота будет стоять, пока хулиган не сознается. Сутки будет стоять, если кому непонятно. Как стадо баранов!

Словно по команде мы с Валькой Колесниковым делаем шаг вперед. Про баранов комбат не подумавши брякнул. Я не баран, и Колесников тоже.

Майор подходит ближе, руки на боках. Я гляжу не на него, а прямо перед собой, как и положено в строю, но майор становится напротив. Деваться некуда, смотрю ему в лицо и вижу, что пятна у него не от скверности характера – это болезнь, местами кожа гладкая, как лакированная, и рядом шелушится. Картина неприятная, однако глаз не отвожу, иначе наш комбат подумает, что я его боюсь.

– Так и знал, – произносит Кривоносов с облегчением и вполне человеческим голосом. – Я так и знал, что эти самовольщики, эти разгильдяи... Дембеля? – вопрошает майор. – В мае дембель? Черта с два вы в мае дембельнетесь у меня. С последней партией, в июне! Лично прослежу... Трое суток гауптвахты каждому!

Я все-таки сдвигаю взгляд налево, уж больно неприятная картина, и замечаю, что Бивень с тем полковником стоят возле машины и смотрят в нашу сторону.

Положено ответить: «Есть трое суток гауптвахты!» Да черта с два тебе, майор, я отвечу. И делай со мной все, что хочешь. Ни черта ты со мной не поделаешь.

– Ефрейтор Кротов!

Вытягиваюсь четче, но молчу и думаю: с таким лицом майор высоко не продвинется. Далеко – это можно, а вот высоко не получится. Но мне не жаль майора, он нехороший человек. Хотя, быть может, потому и нехороший, что все прекрасно понимает про карьеру и лицо.

Все-таки голос у Бивня потрясающий. Настоящий командирский бас, за километр услышишь.

– Майор Кривоносов, ко мне!

Комбат недолго смотрит на меня, зло втягивает носом воздух.

– Бегом, майор, бегом!

И все равно майора мне не жалко. Я слежу, как он трусит в указанном направлении. Бегущего майора солдат видит нечасто.

– Стать в строй, – командует нам с Валькой ротный.

– Есть стать в строй!

К ротному у меня претензий нет по нынешнему дню, поэтому поворачиваюсь через левое плечо и шагаю на место, как молодой, без дембельской небрежности.

Если разобраться, наши офицеры во многом беззащитны перед солдатами. Только салагам командирская власть представляется абсолютной и беспредельной. Ни губа, ни наряды вне очереди не в состоянии сломить стихийный, упрямый, молчаливый солдатский саботаж, особенно если этот саботаж, опять же молчаливо, поддерживают сержанты. Именно последние являют собой подлинную власть. И не только потому, что они круглосуточно рядом с солдатом, тогда как офицеры приходят и уходят. В нашем полку мне неизвестны случаи офицерского рукоприкладства по отношению к рядовым. Можно не верить, но так оно есть. Что же касается сержантов, то именно угроза физической расправы с их стороны заставляет солдата подчиняться и держит дисциплину. Сержант – тот же солдат, только с лычками. Но и сержант без опоры на старослужащих один не справится. Вот и выходит, что дедовщина всем командирам нашим на руку. Лично я в разумной дедовщине не вижу ничего плохого.

Колонной по три мы уходим с полигона. Все, что за сутки пробежали с матом и стрельбой, нам предстоит пройти походным маршем снова. Как там нога у Полишки? Он шагает справа, плечом к плечу со мной, и вроде не хромает. Полишко ничего мне не сказал, но чувствую: он мною недоволен. Не следовало мне перед комбатом залупаться. Ведь только все наладилось, майор ходил в обнимку с ротным, а теперь из-за нас с Колесниковым... Да плевал я на все, до дембеля совсем чуть-чуть осталось. В конце концов, я же не нянька нашему корейцу, пусть сам с комбатом отношения столбит.

«День-ночь, день-ночь мы идем по Африке...» Наша бит-группа исполняла эту песню перед фильмами, солдаты топали в такт сапогами по деревянному клубному полу. Петь Киплинга нам вскоре запретили – полагаю, как раз из-за общего топота: был в нем какой-то вызов неповиновения, командиры его четко уловили. И песню про болотную роту из нашего репертуара вычеркнули тоже. Думаю, из-за куплета про генералов, которые давно на пенсии и ничего не помнят. «А они лежат повзводно, повзводно, с лейтенантами в строю и с капитаном во главе...» Вот и мы бы все легли вместе с корейцем в тех окопах с видом на горы и опасный перевал, если бы все оказалось взаправду. Офицеры, что нас догоняли и догнали, тоже ведь не сразу в ситуации разобрались. На все вопросы был один ответ: «Боевая тревога!» Даже про воздушный взрыв им тоже сказали не сразу. И когда сказали, то выяснилось, что иные офицеры сами видели вспышку и гриб. И никто не спросил, кем тревога объявлена. Значит, было кому и зачем. Потом, когда разобрались, было столько ругани... Но никто не смеялся. Хохотать мы начали позже, когда уже катили в брониках домой. Выщелкивали из магазинов патроны и пихали их обратно в картонные коробки, а те все порваны, патроны высыпаются. Вот тут всем нам стало смешно Потом в полку с неделю не было никаких других занятий, кроме инженер ной подготовки: мы восстанавливали всё, что умудрились поломать, когда рванули умирать за Родину. Про вспышку объяснилось просто. После взлета с недалекого аэродрома при наборе высоты по какой-то причине взорвался истребитель с боезапасом и полными баками. Когда много горючего взрывается в воздухе, получается очень похоже на атомный гриб. Печальный этот опыт теперь используют на боевых учениях: бросают с вертолета бочку с бензином, снабжено дистанционным подрывным зарядом. Вот вам и «вспышка слева» во всей красе и убедительности.