На марше мы курим в машинах – хоть и нельзя, но кто увидит на ходу? Теперь же офицеры бродят вдоль колонны, приходится терпеть.

Взводный Лунин наконец кричит: «К машине!» Строимся на песчаной дороге вдоль борта. От мотора броника за моей спиной несет горячим маслом и горелой резиной. Мудак наш Мама, не любит он машину. Мимо нас, придерживая ладонью прыгающие на бедре полевые сумки, рысцою пылят офицеры, стягиваясь в голову колонны, где прохаживается, руки за спину, батальонный майор Кривоносов. Мы стоим в положении «вольно» под строгим взором старшины Пуцана. Стоим долго. Вот скажите, зачем нас построили? Комбат ставит задачи батальону. Так собери ты офицеров, отдай и разъясни приказ, а те построят нас потом и озадачат в свою очередь. Нет, будем без толку стоять с пустым брюхом. Армия!.. Вроде привык, а противно.

– Ссать хочу! – свистяще шепчет рядом Ара. Он ефрейтор, и по причине своей лычки – заместитель командира отделения. То есть меня – в данный момент.

– В сапог, – ехидствую сквозь зубы. Стоящий за каптерщиком Колесников коротко ржет. Пуцан поправляет фуражку и гаркает: «Рота!» К нам приближаются ротный со взводными. Сапоги уже в пыли, общий вид вполне бойцовский, фронтовой. Вслед за офицерами обочиной дороги, левыми колесами почти в кювете, ползет влекомая грузовиком полевая кухня. Из трубы над бочкой котла весело летит клочковатый дым. Только не перловка! В горле у меня першит, я сухо кашляю в кулак.

Перловая каша с немецкой тушенкой. Нашу продали, собаки. Немецкая тушенка жирнее, но в каше куска мяса не найти: разваривается на волокна. Отстояв очередь, быстро съедаю перловку и хлеб (масло на учениях не дают), отхожу подальше от дороги, рву свежую траву и вычищаю котелок. Снова очередь, теперь – за чаем. Прячусь с кружкой за броник, закуриваю. Кусаю сахар, запиваю черным с виду, но пустым на вкус чаем, делаю затяжку. Чай черный потому, что вчерашнюю заварку повара кипятят по новой с содой, сода дает черноту, старый общепитовский рецепт. Все-то я знаю, во всем разбираюсь. Проще служить, если не знаешь лишнего.

Роте командуют оправиться. Прошлый раз стояли в другом месте, но я на всякий случай гляжу под ноги. Трава высокая, и щекотно, когда в нее садишься. Нас в роте сотня. Бедный лес.

Строимся в походную колонну. Значит, все идет по плану: наши броники условно разбомбил натовский противник. Но офицеров не поубивал, они топают с нами. До рубежа атаки примерно километра два. Плюс шесть кэмэ по полигону. В атаку сразу не пошлют, будет инженерная. Ближе к вечеру пройдем за танками два рубежа с мишенями и ночью атакуем третий, где утром встретим холостым огнем контратакующего противника, роль которого будут играть войска народной армии ГДР. На учениях мы с немцами соседствовали, но чтобы в лоб – такого я не помню. Ротный тоже. Кто-то наверху придумал. Поглядим, чем дело кончится. Есть у меня на этот счет предчувствия.

Рота идет в ногу. На марше мы можем шагать, кто как хочет, сохраняя строй, но мы уже привыкли ходить в ногу. Автомат на плече, вещмешок за спиной, полы длинной шинели разлетаются в шаге над сапогами. Я иду в голове отделения, рядом Полишко, впереди сосредоточенно шагает Николенко, лейтенант Лунин не в ногу с нами семенит чуть в стороне.

Когда мы маршируем на плацу и всем полком лупим сапогами по брусчатке, звук получается убедительный. Но по-настоящему военным он бывает у полка только в походе, на земляной дороге, особенно ночью. Помню, в сентябре нас поставили в караул на полигоне. У колючки бесконечного забора ограждения в первом часу ночи я вдруг услышал низкий размеренный звук. В детстве, нечасто, отец сажал меня к себе на колени и прижимал к груди, и я слышал приплюснутым ухом, как внутри у него стучит. Вот и здесь было похоже. Звук приближался долго. Я уже понял, что это такое. Смотрел на видимый мне в свете луны участок дороги и гадал, когда они покажутся. Звук нарастал, приближался, а дорога все была пуста. И вот пошла, потянулась зыбь качающихся касок, звук стал густым, двухтактным. Вояки возвращались в лагерь с ночных стрельб. И я подумал: вот он, звук войны. Не пальба, не рев танков – поступь сотен людей, молча шагающих в ногу.

Два вертолета наблюдателей спаренно проходят над нами. Солнце начинает греть мне шею, хочется курить. Нам пока везет с погодой. Не дай бог дождь. Танки все размесят, замаешься по грязи наступать, да еще ночью.

Вот и первый рубеж. Окопы уставным зигзагом уходят от дороги к горизонту. Мы их копали в прошлый раз – не докопали. Надо в полный рост, и бруствер, и обшивка досками. Нас поротно разводят по местам. Грунт на отвалах засох и слежался, стенки окопов кое-где обвалились – то ли дожди, то ли танкисты ездили. Ротный командует «Стой!», ему вторит наш взводный, потом замкомвзвода Николенко, потом и я добавляю свое – отделению. Покрикивать на солдат мне и нравится, и стыдно. Но все же нравится: пусть и малая, но – власть. Кстати сказать, власть малая – самая вредная. В школе вахтеров и уборщиц боялись больше, чем директора. Вот и я теперь заделался вахтером.

– Командиры отделений, ко мне!

Николенко ставит задачу. У него на погонах сплошные широкие лычки. Повысили до старшего сержанта, а я и не заметил. Вернемся в полк – обмоем. А Полишко ревнует, морда недовольная. Но скоро я начинаю понимать, чем именно Полишко недоволен на самом деле. А я куда глядел? Лом, кирка и штыковые лопаты остались в бронике, а броники у черта на куличках. Докапывать саперными лопатками? До ночи будем плюхаться – не сделаем. Еще на метр копать. И обустроить всем стрелковые ячейки, зашить досками стенки окопов... Где, кстати, доски? Николенко тычет мне за спину – в сотне метров штабеля под брезентом. Вот она, армия родная: про дождь вероятный подумали, доски прикрыли, а ближе разгрузить не догадались. Таскать замучаешься. А пилы, топоры? Николенко не знает и кричит: «Копать давайте! Разберемся...» Ну ни хрена себе – саперными лопатками! Что чайной ложкой щи хлебать. И как копать прикажете? У саперки черенок короткий, придется шуровать согнувшись или вовсе на коленях. А мы еще в пэша, полушерстяном обмундировании. Его уделаешь – не отстираешь, и вид потеряет. Многие думают в нем дембельнуться, потому что у пэша вид боевой.

Складываем горкой вещмешки, накрываем шинелями, рядом ставим пирамидой автоматы. Рыть позволено без касок и ремней. Сырбу и Гырбу первыми прыгают в окоп и принимаются копать, Колесников и Ара курят и кулачек, Мамадалиев глядит на облака и ковыряет в носу, Старики.

– Кончай перекур, – говорю,

– Да ты чё? – заявляет Колесников,

– Давай, давай, – говорю я и добавляю матом,

Сержант не копает, не принято. Положенный ему разрез окопа и ячейку по очереди роют отделением, и хоть и не сержант, но на сержантской должности, а потому стою, курю и думаю, Курить на инженерной можно мы не в строю, а на работе. Наблюдаю, как Николенко гуляет вдоль окопов, Там и сям на поверхность детсадовскими горстками уже вылетает земля. Позади нас, за штабелями досок, из капониров округло торчат башни танков, Они будут стрелять через наши головы, потом нас переедут – и мы с ними побежим в атаку. Рубеж с мишенями примерно в полукилометре. За ним пригорок, а потому другие рубежи не видно, но мы их знаем, бывали здесь не раз.

Каптерщик Ара сидит на дне окопа и даже мысли не имеет взять лопату. Я спрыгиваю и присаживаюсь рядом. В мою идею он не верит, но я упрямый, умею убеждать.

– Молодого возьми, – говорю, Ара лезет наружу, обрушивая стенку коленями. Грунт здесь хороший, песок да глина, копать можно, но есть прослойки с галькой, которые без кирки или лома не возьмешь. Метр – это значит четыре штыка. Штыка лопаты, естественно, Вынимаю из чехла свою саперку. Да хрен с ней, с должностью. Слева окоп делает по ворот, оттуда выглядывает Валька, презрительно кривится на меня и исчезает. Лопатка входит хорошо, но когда и швыряю зачерпнутую землю вверх, на бруствер, половина валится назад, Как тут без мата? Да никак,

Валерку Спивака я вижу редко, После госпиталя мы с ним как-то разошлись, Встречаемся на волейболе, но лишь на играх – тренировки завспортзалом отменил. Кружок карате гоже кое-чем накрылся. Через забор с хабаром мы не бегаем. Оформительских заказов общих не имеем, потому что нам их не дают. Сам я суетиться не хочу. Вот не хочу, и всё. Нужен буду – позовут. Но не зовут. Значит, не нужен. А если не нужен – зачем суетиться? В полк Валерка вернулся с благодарностью от командарма. Полковник Бивень перед строем его похвалил. Я без зависти, так получилось. Спивак не виноват, что я уехал. Я даже рад немножко за него.