Вы, те, кому родиться пробил час

Падите ниц и слушайте в почтенье,

Какое место в мире от рожденья

Мы предназначили для вас.

В Ормюсе, что на берегу Персидского залива, так же как и во Франции, люди делятся на вельмож и всех остальных. "Тарар", как и "Женитьба", яростно разоблачает эту несправедливость и призывает народ к восстанию.

Герой оперы и герой комедии обладают одной общей чертой, вы сами догадаетесь, какой: оба они неизвестно чьи сыны.

Стань императором, в Ормюсе правь, Атар,

Да будет Азия твоей послушна воле!

Ты ж, сын безвестного отца, солдат Тарар,

Страшись тебе сужденной доли!

В стихах, как и в прозе, Бомарше не уходит от своего наваждения и проповедует одно и то же лекарство. Если человек хочет существовать, он должен сам себя родить на свет.

Не важно, кто ты есть: монарх, брамин, солдат,

Ты - человек! Сословные различья

К твоим заслугам не принадлежат,

И лишь в тебе самом твое величье!

Однако между Тараром и Фигаро есть одно основополагающее различие: у них разные орудия труда, у одного - меч, у другого - бритва. Бомарше часто повторял: "Я знаю, что жить - это значит сражаться, и, быть может, я пришел бы от этого в отчаяние, если бы не чувствовал, что сражаться - это значит жить"; В той борьбе, которая составляла его жизнь, будь у него выбор между этими двумя орудиями, что бы он предпочел: меч, с которым удача зависит от силы руки, или бритву, которая требует силы ума в руке, consilio manuque?

Но все же, несмотря на очевидное сходство, Тарар - не Бомарше, а опера его - произведение другого человека, того, кем бы он хотел быть. Но в его коллекции рыцарских доспехов не было, слава богу, доспехов простого солдата.

Чтобы переложить на музыку свою "кровавую трагедию", Бомарше прежде всего подумал о своем друге Глюке, который разделял его взгляды на оперу. Но знаменитый композитор уклонился от этого предложения, сославшись на занятость и одолевающую его старость. Скорее всего, Глюк, высоко оценивший всю "грандиозность замысла", просто испугался не только трудностей, которые неизбежно возникли бы при его осуществлении, но и требовательности либреттиста, отличавшегося, как он знал, большим своеволием. Однако Глюк рекомендовал, Бомарше обратиться к своему лучшему ученику, итальянцу Сальери. Имя Сальери не было новым. К тому времени он уже подписал вместе со своим: учителем музыку к лирической трагедии "Данаида", исполнявшейся в 1784 году с известным успехом. Самостоятельно он сочинил "Горация", и это был в 1786 году его триумф. В то время он жил в Вене и пользовался хорошей репутацией. Там у Сальери был лишь один соперник: Моцарт. За несколько месяцев до того как Сальери получил предложение Бомарше, он присутствовал в Бургтеатре на триумфальной премьере "Свадьбы Фигаро". Той самой "Свадьбы", чью божественную музыку Бомарше услышит лишь в 1793 году. Услышит? Это только так говорится, потому что к тому времени наш герой уже был глух как тетерев. Увы! В Вене жил Моцарт, но Бомарше обратился к Сальери. Итальянский композитор не был гением, зато обладал дивным характером и оказался прелестным гостем в семье Бомарше. Антонио Сальери в сопровождении немецкого слуги, который отличался тем, что чуть свет бывал уже мертвецки пьян, поселился на втором этаже в доме на улице Вьей дю Тампль. Маленькая Евгения тут же влюбилась в композитора: после обеда они забавлялись тем, что играли в четыре руки сонаты. Часов в восемь "знаменитый папа" или "прелестная мама", как их называл Сальери, прерывал концерт словами: "Пошли ужинать, дети!". После ужина музыкант отправлялся "читать газеты в Пале Рояль"; потом он возвращался, чтобы "отправить в постель немецкого пьяницу". Потом Сальери ложился сам и тут же засыпал. Вставал он очень рано, "встречать рассвет доставляло ему божественную радость". В десять утра "знаменитый папа" входил в комнату Сальери: "Он приходит ко мне, я пою ему то, что сочинил для нашей большой оперы, он аплодирует, ободряет меня, наставляет на путь истинный совсем, по-отцовски..." Бомарше и в самом деле на свой лад участвовал в сочинении музыки, давая к каждому стиху крайне точные указания, которые должны были обуздывать вдохновение "милого Антонио".

В то же время Бомарше передал цензору Брету либретто оперы. Цензор "подписал" текст "слегка дрожащей рукой", после того как попросил автора кое-что смягчить. Бомарше, хорошо относившийся к Брету, сообщил цензору, что ранее собирался назвать свою оперу "Свободный судья, или Власть добродетели", но "меня обвинили бы в смешной претенциозности". От изначального комизма замысла в окончательном варианте осталось только заглавие, несколько сбивающее с серьезности тона: "Тарар" - тут есть какое-то подмигивание публике. Способ продемонстрировать, что ты не дал себя полностью одурачить.

"Тарара" начали репетировать в здании Новой оперы, которая находилась у ворот Сен-Мартен; За несколько дней до премьеры Бомарше, борьба которого с Бергасом была в самом разгаре, решил отменить спектакль. Он написал министру внутренних дел, чтобы объяснить причины такого решения:

"...мне на голову упал кирпич; я ранен и полагаю, что должен позаботиться о перевязке до того, как пойду ставить танцы нимф... Защищаться в суде от обвинения в клевете и руководить репетициями оперы - занятия слишком противоположные, чтобы надеяться их совместить."

Барон де Бретейль ответил с обратной почтой, что король отклонил просьбу автора отложить премьеру оперы: "Публика ожидает ее с нетерпением, и успех спектакля, на который мы имеем все основания рассчитывать, лишь добавит блеска Вашей литературной славе; это будет Ваше первое торжество над противником".

Таким образом, Людовик XVI, который хотел запретить постановку "Женитьбы Фигаро", на этот раз приказал Бомарше во что бы то ни стало играть "Тарара"!

Видимо, теперь Людовику захотелось быть публично высеченным. "После того как в "Женитьбе Фигаро" Бомарше высказал все, что мог, про министров и вельмож, - писал Гримм в вечер премьеры, - ему оставалось лишь с той же откровенностью высказаться о священниках и королях. Только г-н де Бомарше был в состоянии на это отважиться, и, быть может, только ему и было разрешено это сделать".

Премьера "Тарара" состоялась 8 июня 1787 года. Сказать, что она была триумфом, значит не сказать ничего. В большом сине-золотом зале толпа приглашенных, с трудом пробившаяся сквозь кордоны полиции, охранявшей входы в театр, с бурным восторгом встретила первые четыре акта оперы, однако пятый акт слушали с нескрываемой тревогой. И в самом деле, Бомарше на этот раз пошел еще дальше. Так, например, евнух Кальпиги говорил:

Кто злоупотребит верховной властью,

Тот сам ее основы пошатнет!

Как вы видите, если сравнивать с первым вариантом "Тарара", евнух стал говорить куда более определенно.

33 спектакля было сыграно в 1787 году! Зрители, все еще столь же многочисленные, "слушали в полной тишине и с таким самозабвением, которого нам еще не доводилось наблюдать ни в одном театре", отмечает Гримм. Когда в 1790 году представления "Тарара" возобновились, Бомарше переписал пятый акт, сделав его еще более современным. Он ратовал в нем за право развода, бракосочетания без священников и за свободу негров. Однако я не в силах утаить, что вдохновение, видимо, покинуло Бомарше, когда он сочинял жалкий куплет насчет "черного из Занзибара":

Ола! Как сладко быть рабом!

Мы, черные, просты умом,

Мы добрым белым людям

Всегда послушны будем.

Преданы белым

Душой и телом,

За тебя, господин,

Умрем, как один,

Молясь, чтоб грозный Урбала

Хранил народ от бед и зла.

Вон он, вон он,

Урбала! Урбала! ла-ла-ла-ла...

Ужасающе, не правда ли? Но в остальном Бомарше проявил изрядное мужество, написав следующие строки:

Клянемся лучшему из королей

Закон его блюсти до окончанья дней!

Сторонник конституционной монархии, он не поддался давлению публики и артистов, требовавших от автора более республиканских куплетов. Но в 1793 году Бомарше находился за границей, и потому "Тарар" стал революционером.