— Хреново дело, — произнес Ломакин, как только поздоровались, — Дима тебе все расскажет.

Земнов был зол и озабочен.

— Короче, так, — сказал он Лузгину. — Твоя родственница и еще один парень дали нам показания: кто предлагал наркотики, кто продавал и где, в каких притонах кололись. Вчера мы все заверили и сдали прокурору. А ночью прилетел ОМОН, война и немцы, все вверх дном, мне вон заехали.

— Земнов ощупал подбородок. — Короче, и этот парень, и твоя пропали. Все остальные есть, я проверял, а этих нет.

— За ними приходили, суки, — процедил Ломакин. — Решили свидетелей обезвредить.

— Ты что несешь! — прошептал омертвевший Лузгин. — А ты, Дима, на хрена ты хорошую девку подставил? Ее к тебе лечиться привели, а ты?..

— А чем твоя девка лучше других? — с неожиданной злостью проговорил Земнов. — Тем, что у нее богатый дед? Пусть рискуют те, кто победнее, да? Твоя девка молодец: если бы она не написала, парень бы точно забздел. Два свидетеля — это вам не один… Ты, Володя, пока не дергайся особо. — Голос Земнова потеплел. — Наши люди все в работе, если живая — найдем. Я сегодня прокурору звонил — он подтверждает, что заявления — у него. Это хороший знак, хороший. Вот если б он сказал: «Какие на хрен заявления?» — тогда считай, что девки уже нет.

— Ты документы посмотрел? — спросил Ломакин.

— Какие документы?

— По старику.

— Что вы за люди! — Лузгин потрогал мокрый лоб. — Тут человек пропал, а вам…

— С Агамаловым виделся?

— Нет. Правда, законтачил с Ивановым. Может, через него попробовать?

— Бесполезно. Он ничего не решает.

— А говорят: наследник.

— Это блеф.

— Ну почему? — сказал Земнов. — Весьма вероятно. Другие замы у Хозяина — американцы. Могут для картины русского поставить, чтобы народ не тявкал.

— Даже если так, когда все это будет? — Ломакин сжал зубы и мелко потряс головой. — Я ждать не могу, а мы время теряем. Дай мне пять минут, Володя! Умри, но дай!

— Я постараюсь.

— Старайся, Володя, старайся!

— А что с Махитом?

— Молодец, что вспомнил, — похвалил Земнов. — Сегодня пятница, все черные будут в «Империале». Придешь к десяти, найдешь там Пацаева. С ним будет парень, это наш, зовут Сорокин. Познакомишься, вместе побродите. Увидишь Махита — дашь знак.

— А Валька?

— Ему нельзя.

— Тот парень — ваш, из фонда?

— Не из фонда.

— Ага, понятно, — произнес Лузгин. — Я думал, Дима, ты ушел из органов.

Ломакин хмыкнул.

— Из органов, товарищ, не уходят.

— Пацаев в курсе насчет парня?

— Ни в коем случае.

— А как же он…

— Не суетись. Володя, — посоветовал Ломакин. — Какое тебе дело?

— Хорошо. А вы ищите, ладно?

Он выбрался из джипа и тут же снова дернул ручку двери на себя.

— Послушайте, идея! Ты, Дима, сейчас же едешь к прокурору и забираешь те бумаги. Тогда ее отпустят, правда? Ведь нет же никакой другой причины…

Земнов на переднем сиденье покачал головой, не обернувшись, а Ломакин сказал: «Поздно, Володя», — наклонился и сам захлопнул дверь.

Две милицейские машины стояли во дворе носами к подъезду. Неужели, подумал Лузгин, неужели нашли и привезли, вот же радость для Степаныча, для Кати и для всех; какая девушка милая, похожа на Тамару в юности, кровь стариковская и кость, его порода; и этот парень, Алик, то есть Али, да бог с ним, не важно, как его зовут, а мать — та злая, умеет ненавидеть, только за что — неясно, и брат — бандит, рэкетирская морда; ОМОН их крышует, похоже, но есть менты нормальные, не мусора, должны же быть нормальные менты на этом свете!

Он влетел в коридор, на ходу рванув застежку куртки, бросил шапку на полку под зеркалом и затаил дыхание в надежде расслышать счастливый плач, уверенные милицейские шаги и голоса, но не услышал ничего, кроме звона в ушах, и понял, что он обманулся.

— Купил? — Старик выглянул из кухни в коридор.

— Что купил?

— Сигареты.

— Ага, — сказал Лузгин. — Там две машины во дворе, я думал…

— Иди сюда.

Лузгин нашарил тапки, купленные тещей. В кухне на столе стояли два фужера, старик рвал пальцами обертку с горла коньячной бутылки.

— Давай выпьем. Садись.

— Я не буду.

— Давай, я сказал.

— Степаныч! — Лузгин сел, посмотрел на бутылку и дважды сглотнул, усмиряя знакомую судорогу. — Мне же нельзя, Степаныч, я сорвусь.

— И хрен с тобой, — сказал старик, вытаскивая пробку.

— Вам ведь тоже нельзя…

Тесть большими глотками опорожнил фужер; Лузгин снова сглотнул и отвел глаза в сторону. Старик долго и с натугой дышал носом, потом застонал, схватился рукой за живот.

— Дать запить?

Старик замотал головой, шумно выдохнул. Серьезно болен или просто стар, предположил Лузгин; лет через двадцать, если доживу, узнаю на себе.

Дыхание тестя стало ровнее, лицо порозовело. Лузгин поставил локти на стол, поверхность жидкости в его фужере тронулась короткой рябью.

— Этот, — произнес старик, — который возле тебя крутится, из бизнесменов… Он кто?

— Ломакин? — растерянно спросил Лузгин. — Давний приятель, знакомы с комсомола.

— Что ему надо от тебя?

— Особо ничего. Он друг Земнова — того, из фонда. А что такое?

Старик смотрел с печалью и жалостью, явно относившимися именно к нему, Лузгину, а не к тому большому горю, что поразило стариковскую семью.

— Сказать мне ничего не хочешь?

— Что сказать? — спросил вконец опешивший Лузгин.

— А, ладно… Не будешь, значит, пить?

— Не буду.

— Она ведь где-то здесь. — В прозрачных глазах старика на миг полыхнуло безумие, да так, что Лузгин содрогнулся. — Где-то здесь, она жива, я чувствую.

— Вот и Земнов говорит, что жива…

— Земнов? — Тесть уставился Лузгину в переносицу. — А он откуда знает? Говори!

— Ну, так, предположения…

— Не знаете вы ничего, — презрительно сказал старик. Когда он допивал второй фужер, рука его дернулась, и капли коньяка упали на рубашку; старик брезгливо отряхнул их, ударяя пальцами сверху вниз, словно гитарист по струнам.

— Так в чем проблема?

— Какая проблема?

— Твоего Ломакина.

Вот же вредный старик, разозлился Лузгин, ни за что не отстанет.

— Да мелочь разная.

— Когда такие люди, как Ломакин, — размеренно проговорил старик, — начинают преследовать моих родственников, есть только две причины: нефть или шантаж. А это не мелочь, Володя. Так что же?

— Нефть, — сказал Лузгин и вспомнил про тонкую папочку, лежащую в портфеле.

— Рассказывай, — велел старик.

И Лузгин рассказал, что накануне вступления в силу закона об охране инвестиций Валентин Ломакин, бывший спортсмен и чемпион, а ныне средней руки деловой воротила, купил в Москве у некоего Кафтанюка партию нефти и перепродал ее немцам. Танкеры вышли в море, и тут сработала ловушка нового закона — ломакинскую нефть конфисковали в счет каких-то там долгов, а самого Ломакина вскоре похитили средь бела дня на улице в Тюмени и увезли на границу, в деревеньку Казанлык, где долго держали в подвале, надеясь на выкуп. Рейд русских партизан его освободил, затем последовал налет ооновских «вертушек», Ломакин с Лузгиным чудом остались в живых и бежали на Север, и теперь Ломакин пытается найти и развязать концы этой истории. Дело в том, что Кафтанюк был всего лишь посредником, торговавшим агамаловским сырьем, так что начало всех концов, по мнению Ломакина, следует искать именно здесь.

— Ну, а ты-то при чем?

— Я должен обеспечить ему встречу с Агамаловым.

— Должен? Почему должен? Ты ему чем-то обязан?

— Скорее, он мне…

— Тогда какого черта?

— Но он же друг, — сказал Лузгин. — Он попросил о помощи.

— Ах, вот как… — с непонятной интонацией произнес старик. — Решил, значит, другу помочь… Совершенно бескорыстно?

— А что, по-вашему, так не бывает?

— Почему? Бывает.

— Вот вы сами, когда Прохорова посадили, вы же его не бросили. Тем более что сел он абсолютно зря.