Пусть он умел доводить тысячи воинов Пустоши до иступленной ярости и сделать так, что бы они не боялись смерти, но кто дал ему гром-песок, что бы обрушить гору и подступов к Львиному Сердцу, кто построил ему корабли, что бы преодолеть Отравленное Море, высадившись там, где его армию не ждали?

Да, лжепророк поверг в пыль множество огнепоклонников. Но разве тем он приблизил торжество Богов хотя бы на йоту?

Он строит своё царство здесь, в этом мире, мире плоти и материи, хотя ему и ведомы тайны иного мира, скрытого за смертью.

Он говорит, что он воплощение Желтого Всадника.

Тогда почему же он носит черное?

Потому что он - лжец, и все слова его ложь. И когда он лжет, он говорит искренно, потому что он рожден от лжи, и порождает новую ложь.

Самудийцев учили служить и сражаться.

Не знающая сомнений верность.

Чистота тела и помыслов.

Отвага и честь.

Тариф распрямился. Хотя он был стар, закаленное годами упражнений тело все еще хорошо повиновалось ему. Дух первичен. Сначала была мысль, а уже потом - бренный мир.

Старый самудиец сделал несколько движений, разгоняя кровь по тонким, сухим, но все еще жестким мышцам. Он надел свою обычную одежду - свободный халат, шаровары, сейчас - снежно белые, только с вечера постиранные руками рабов. И самая главная часть одеяния - тагельмуш, тридцатифутовый головной платок, скрывавший лицо и шею. Самудийцы не уродовали свои лица, в отличие от Кожелицых варваров, но скрывали их еще более тщательно. Ни один человек не видел лица Тарифа с тех пор, как ему исполнилось двадцать лет. Однажды в пустыне он снял платок, что бы напиться. Его лицо увидели двое кочевников-иаджудж, что пасли там свои стада. Тариф убил их, выколол трупам глаза и отрезал языки.

Привычными движениями, уложив платок вокруг головы, Тариф покинул свою крошечную каморку. Уходя он даже не обернулся.

Вытертый ковер да небольшой сундук со скромными пожитками, вот и все, чем располагал к старости этот человек, некогда водивший в бой многотысячные армии самудийцев, опустошая предгорья Маджири, истребляя оскорбляющих Богов маджуджей.

На бедре Тарифа висел кривой меч, за широкий пояс он заткнул кинжал, так же хищно загибавшийся к острию. Но в широких одеждах он нес еще оружие, лишнее для него и непривычное ни весом, ни длиной. Широкий тяжелый меч, способный одним взмахом лишить человека ноги и заостренный боевой молот, которым некогда сам Ауда, когда был молодым и могучим, пробил бронзовый шлем царя Города Рогатого Бога.

Это было оружие не для Тарифа. Он нес его тому пленному, огромному и могучему как лев, полному гнева, горечи и истовой веры. Пусть он чужак и проклятый солнцепоклонник. В сердце его нет гнили. Он не знает страха, но это не истерическое исступление адептов лжепророка, это истинная сила духа и веры. Он пришел откуда-то с севера, из страны, где снег покрывает землю каждую зиму, а люди поклоняются палящему Солнцу, а не холодным звездам и Тем, Кто За Ними.

Он принял решение.

Пришел, чтобы сразиться с лжепророком.

Самудийцы схватили его, когда северянин пытался проникнуть в пределы Хастуршада. Он убил пятерых и покалечил троих, но его все же одолели. Одолели и живьем привели в Хастуршад. Солнцепоклонник редкая добыча. За последние годы им не попадался ни один, будто бы молившие Солнцу оставили свои попытки отыскать Хатег-Хла и то, что там скрывается.

Этот пришел сам.

Прирожденный воин, рожденный с духом дракона.

Пленник обладал огромной силой и жизнестойкостью, никакой другой человек не выжил бы в Пустоши.

Тем дольше будут его муки над гробницей Гаданфара!

Так говорили самудийцы. И так говорил Тариф.

Но в душе он уже принял иное решение.

Пусть за это его проклянут и предадут мучительной смерти, но он освободит солнцепоклонника, даст ему меч и молот. Воин-дракон пришел в Хастуршад что бы уничтожить источник силы Нэтока, лжепророка и обманщика.

Северянин хотел отрезать Нэтока от питающей его древней магии.

Пусть он не в силах это сделать, как и никто в мире, но телесной неуязвимости Нэтока можно лишить.

Нэток сосет жизненную силу из мумии Гаданфара, царя, что был подобен в бою ста львам, и повергал врага в ужас. Гаданфару была предсказана неуязвимость в бою. Ни один смертный и ни один полубог не мог бы поразить его в схватке. Но его отравили враги, боявшиеся грозного царя. Не живой и не мертвый, убитый рукой изменника, но не способный умереть из-за текущей в нем крови младших богов, Гаданфар нашел свое жуткое посмертие в каменном саркофаге, покрытом изображениями битв и терзаний.

Крышка саркофага был сделана из прозрачного хрусталя - глыбу нужных размеров принесли жители Нижнего Мира, тогда еще не впавшие в ничтожество и вырождение.

Сквозь этот хрусталь видно было, как Гаданфар время от времени ворочается на своем ложе, не в силах встать, но и не в силах умереть окончательно. В крышке саркофага было проделано небольшое отверстие. Это сделали уже по приказу лжепророка. Над саркофагом установили жуткое подобие кровати.

Обреченного в жертву полумертвому королю-воину привязывали к ней и потом в течение многих дней тонкими ножами осторожно резали его плоть, что бы кровь, стекая в саркофаг, капала в разверзнутый в вечном крике боли рот неумирающего царя.

Питая Гаданфара самудийцы питали и Нэтока, который, несмотря на расстояния, мог брать, выкачивать божественную силу из тела неумирающего.

Чем больше стрел и копий летели в Нэтока, тем больше крови требовал Гаданфар.

Обычно приговоренные к такой смерти страдали от трех, до семи дней. Такой герой как пришелец с Севера может продержаться лунный цикл, если поить его и врачевать некоторые раны.

А боль и гнев, которые будут терзать его во время долгой казни тоже станут питать Гаданфара!

Но - этому не бывать.

Тариф прошел через безлюдные коридоры древнего дворца, спустился к воротам в темницу.

Самудийцы воевали на севере и на юге, и аура злого, омрачненного места защищала Хастуршад лучше всякой армии. Весь гарнизон крепости насчитывал пять дюжин человек. Так же здесь жили дюжина жрецов и около сотни рабов.

Самудийцы, ушедшие служить мертвым царям в Хастуршад оставляли все мирское за стенами древнего города. Им не требовалось ни изысканной пищи, ни общества женщин, ни вина, ни мягких постелей.

Их жизнь была полным аскезы и испытаний служением. Служение было их жизнью.

Тариф ощутил острый укол совести. Сейчас он предаст все, чему служил. Предаст своих товарищей, своих учеников и своих братьев по вере.

Но что делать, если они оказались слабы и пошли за лжепророком?

Если они настолько глупы, что не понимают - тот, кому нужна мумия Гаданфара, что бы просто не умирать, не может быть истинным воплощением Несущего Хаос?

Отступники должны быть наказаны за свои заблуждения.

И карающим мечом послужит этот чужак, молящийся Солнцу.

Что ж, значит, так было предначертано.

Пленника стерегли двое.

Они доверяли Тарифу. Одного из них он подобрал у тела умершей матери и отдал на воспитание жрецам. Второй вместе с Тарифом ходил в походы на оскверняющих богов, нечестивых маджудж.

Убить их было просто. Тариф ударил ветерана кинжалом в шею, когда заключил его в братские объятия. Новобранец промедлил лишь миг, миг, который стоил ему жизни. На миг он застыл с выражением крайнего изумления в глазах и лишь потом схватился за меч.

За это мгновение старый Тариф вонзил меч в живот юноши, которого некогда младенцем спас. Чужеземец сидел на глинобитном полу своей камеры. На его руках и ногах не было железа. Он просто излучал собой силу и гнев. Он не подал виду, что услышал разыгравшуюся у него за спиной схватку. Он смотрел на доставшийся ему крошечный кусок неба в зарешеченном окне, столь маленьком, что сквозь него едва ли пролез хотя бы кулак солнцепоклонника. Настоящий дракон - подумал Тариф.

- Ты пойдешь со мной, чужак. - сказал старый самудиец на языке страны Аль-Имад.