От осознания своей власти он на секунду пришел в ужас. Ведь эта власть – это колоссальная ответственность. Ответственность вот за того священника, который стоит с крестом на подносе в дверях. И за попов, которые в несколько рядов выстроились по бокам и жадно смотрят на него, поднимающегося по ступенькам, силясь угадать, что принесет им его назначение. За прихожан, которые набились в эту маленькую церквушку как сельди в банку… За всех чад Церкви, кто живет на этих просторах, и даже не только за них, ибо его долг – не только пасти уже имеющихся «словесных овец», но и привлекать в свое стадо новых… Каждый из них отвечает только за себя, а он – за них всех…

«Господи, помилуй!» – мысленно произнес Евсевий и вошел внутрь храма.

Грянул хор, оказавшийся на удивление сильным для столь запущенной (по крайней мере, если говорить о церковной жизни) провинции. Алтарники кое-как набросили на Евсевия мантию, после чего он поцеловал крест и широко благословил им собравшихся в храме. Встреча проходила по обычному чину. Поклонившись иконам, он повернулся к отцу Игнатию:

– Отец, надо бы молебен на начало доброго дела отслужить. У тебя все готово? – и, не дожидаясь ответа и делая сноску на дикость здешних мест и их обитателей, Евсевий пояснил, что именно должно быть готово: – Требник, вода, кропило?

– Все здесь, Ваше Преосвященство, – ответил иеромонах. Действительно, на небольшом столике, покрытом голубой материей, находились и требник, и чаша со святой водой, и кропило. Евсевий одобрительно кивнул головой. Начался молебен. По окончании его архиерей произнес свою проповедь, первую в Мангазейске. Начал он, как обычно, с неких общих мест – о том, что церковь не в бревнах, а в ребрах, но потом дошел и до вещей, которые всерьез волновали его самого:

– Братья и сестры! Господь дал мне великую радость: тридцать лет прожить в монастырях. Но при этом я уверен: благочестивая, богоугодная жизнь не есть достояние одних только монахов, одних только монастырей. Уверен: благочестивое житие возможно и в миру. И как монастырь является одной семьей, так и вся наша епархия является тоже одной духовной семьей. И за нее я, как архиерей, чувствую свою ответственность перед Богом, и прошу вас молиться о том, чтобы Он дал мне сил достойно послужить здесь, в Мангазейске.

Священнослужители чинно молчали, внимательно вслушиваясь в слова архиерейской проповеди. Слушал отец Игнатий, настоятель Свято-Воскресенского кафедрального храма. Слушал и отец Василий Васильев, благочинный. Внимательно смотрел на архиерея отец Георгий Тарутин, а отец Аркадий Ковалишин постоянно поправлял очки, без которых не видел почти ничего. Отец Ярослав Андрейко чинно стоял, опустив очи долу, так же стоял и отец Аркадий Котов, а вот отец Филимон Тихиков, наоборот, устремил взгляд ввысь, но, вопреки обыкновению, думал не о своем, а о том, что же говорит новый Преосвященный. Впереди таких проповедей будет еще немало, и вряд ли священники захотят вникать в их содержание. Но сейчас все батюшки жадно впитывали каждое слово, стараясь понять, кем является их нынешний епископ. Ведь если для мирян он Владыка весьма условный, то для них – самый непосредственный, тот, от которого будет зависеть вся их жизнь.

– Аминь! – завершил свою проповедь архиерей. После этого губернаторский зам, пришедший по случаю назначения нового епископа, подошел к амвону.

– Уважаемый епископ Евсевий! – начал он свою речь. – От лица губернатора и всего руководства Мангазейской области поздравляю вас с прибытием в наш город. Православная Церковь искони была хранительницей лучших наших обычаев, особенно таких, как межнациональная и межконфессиональная терпимость. Мы надеемся, что успешное сотрудничество с епархией, начатое при епископе Евграфе, будет продолжено. Спасибо за внимание!

Евсевий с уважительной серьезностью выслушал и эту речь. Надо было, вероятно, сказать что-то в ответ, но тут он немного растерялся и ответил невпопад:

– Спасибо за доброе напутствие…

Чиновник, и без того чувствовавший себя неуютно в чуждой и со всех сторон непонятной ему атмосфере храма, неловко и зло улыбнулся и стал протискиваться через ряды прихожан к выходу.

– А суров новый Владыка! – шепнул отец Георгий Тарутин другому священнику, отцу Ярославу Андрейко. Отец Ярослав медленно кивнул, однако ничего говорить не стал, ибо догадался: дело было скорее не в суровости, а в растерянности. «Как-то будет дальше?..» – вновь задал он сам себе вопрос. Ответа пока не было.

Священники начали подходить ко кресту. Почти у всех в руках были букеты цветов – традиционный и, так сказать, дежурный подарок епископу. От некоторых приходов пришли еще и старосты (все – исключительно женщины преклонных годов), которых также представляли новому архиерею.

После того как все это закончилось, иеромонах Игнатий вновь подошел к Евсевию.

– Ваше Преосвященство, в трапезной накрыты столы… Благословите?

– О, это хорошо! – с улыбкой ответил архиерей.

Духовенство во главе с Евсевием, в сопровождении некоторых избранных мирян, вроде пары старост и нескольких околоепархиальных интеллигентов, направилось в трапезную. Надо сказать, что это помещение выглядело более чем скромно. Да и едва ли могло быть по-другому, ибо находилось оно в небольшом одноэтажном деревянном доме, причем в этом же доме располагался и кабинет архиерея, и приемная его секретаря, и кабинет благочинного Мангазейского округа.

«Н-да, убогонько!..» – мысленно отметил Евсевий, входя в трапезную. Стены были тщательно выбелены, на столах в хрустальных вазах установлены цветы, а на сами столы были постелены новые скатерти, но все это, естественно, не отменяло ни тесноты, ни того, что в соседней комнатушке гремела посуда, а в воздухе стоял душный кухонный запах.

«Прямо как в сельском приходе, – продолжал про себя оценивать обстановку Евсевий. – Надо будет все это перестроить!..»

Не без труда добравшись до своего места во главе стола и дождавшись, когда все гости протиснутся на свои места, он прочитал молитву. Потом все расселись, и трапеза наконец началась.

– А где заместитель губернатора? – поинтересовался Евсевий, не заметив столь высокого гостя среди сотрапезников.

– Видимо, ушел, Владыко! – немного смущенно ответил отец Игнатий.

– Ну, ушел да и ушел! – вновь улыбнувшись, сказал архиерей. Священники в ответ тоже улыбнулись, правда, немного скованно.

– Ты его хоть пригласил? – спросил Евсевий у отца Игнатия.

– Да, разумеется, – ответил тот. – Приглашение было вручено.

– Что ж он так? – Евсевий обратился уже к отцу Василию.

– Не могу знать, Ваше Преосвященство! – все в том же армейском стиле отчеканил тот. Васильев уже сообразил, что подобный стиль архиерею люб, и решил впредь по возможности держаться именно в этой манере. – Может, просто торопился.

Епископ кивнул, и больше за обедом о сбежавшем заме уже не вспоминали.

Первые минуты после молитвы трапеза протекала почти безмолвно, под негромкое бряцание вилок, ударяющихся о дно старательно опустошаемых тарелок, да тихий перезвон бокалов, пока осторожно наполняемых преимущественно минералкой. Заметив всеобщую скованность и справедливо полагая себя главным ее виновником, Евсевий решил несколько разрядить обстановку. Он начал рассказывать различные анекдоты из монастырской жизни, вспоминать о тех или иных забавных казусах, случавшихся с ним при встрече епархиальных архиереев, пересказывать смешные истории, которые слышал от своего духовного отца, и тому подобное. И добился успеха: священники заметно расслабились, в стаканы полилась уже не минералка или морс, а водочка, разговоры стали оживленнее. Трапеза начала все меньше походить на обед духовенства с архиереем и более напоминала обычные поповские посиделки, где все чувствовали себя на равных. Вскоре началось пение многолетия. Во-первых, конечно, «нашему Владыке многая лета!», во-вторых – произносившим тосты священникам. Все это с обычным для относительно непринужденной обстановки продолжением: «Так выпьем же, выпьем, выпьем за это!»