С тех пор Карманников частенько навещал Евсея. Когда за бутылкой сгоняет, когда просто посидит за компанию. Успехами похвастает, совета спросит. И всегда получал поддержку, по всем пунктам.
И сейчас Амадей спешил заглянуть к другу, поделиться. Тот был на месте - глаза поблёскивают, видно нашлось чего принять с утра. Как-то попробовал парень вспомнить, когда видел на проходной кого другого, и не смог. Всегда только Ёшка вспоминался.
- Смотри, - взволнованно закричал юноша с порога, - смотри какой у меня диск! Амадеус Моцарт! Музыка!..
- О, Моцарт! - благодушно улыбнулся сторож, и морщинки побежали по немытому лицу. - Великий музыкант... Только зачем тебе это? Ты ж с хрусталём работаешь...
- Его зовут, как меня! Любимец Бога!
- Эх, студент, мало, кого как кличут... Даром, что имя одинаковое, у тебя своя гордость! Плюнь ты на австрияка, его по-всякому звали, да и двести лет прошло. Прокладывай свою лыжню! Ты избран судьбой, тебе открыто счастье творения! Ты сам в любимцах у богов...
- Всё равно, - сбился Карманников, - не простой это композитор... И музыка необычная, я чувствую.
- Ладно, - примирительно усмехнулся Ёшка, - я ж не противник. Кантаты и симфонии никому ещё не мешали. Беги, слушай Вольфганга...
- Ага! Я загляну!..
- Как что новое изваяешь, не забудь показать! - крикнул Ёшка вслед, и с тоской проводил глазами убегающую фигурку.
Номер телефона он набрал на память.
- Реквием у мальчишки, - только и сказал в микрофон. И, укладывая трубку на рычаг, пробурчал еле слышно: - Эх, жизнь... Уже и "портешок" не помогает...
А Карманников спешил домой. Через дорогу, наискосок от проходной, в знакомый заплёванный подъезд. Стены, покрытые граффити, щербатая лестница. Вот и третий этаж, филёнчатая дверь, обитая полопавшимся дерматином.
Он ворвался в квартиру, сдирая с себя пальто. Кепка птицей полетела в сторону вешалки, не достигла, спланировала на пол - да какая разница! Амадей уже включал старенькую радиолу "Ригонда". Пластинка с готовностью покинула конверт, виниловый блин лёг под иглу звукоснимателя...
Он прослушал Реквием раз за разом. От начала до конца. Ставил на пластинку лапку радиолы снова и снова. Потом выпил литр молока из холодильника, и достал с антресолей пожелтевшую картонную коробку.
В ней хранился кубок. Хрустальный кубок размером с небольшую вазу, подарок отца. Папа привёз его из Гусь-Хрустального, говорил, что это работа отличного мастера, его друга, и просил расписать, когда сын выучится. Амадей думал, что просил, оказалось - завещал. Через полгода его не стало. А время росписи, судя по всему, пришло.
Юноша включил музыку - ещё раз, с самого начала, - и взял сосуд...
Зародившись едва слышно, плавно и напевно нарастала нежная мелодия. Скрипичные пассажи, как набегающие на берег волны... "Вечный покой". Но не было покоя в этой чудесной музыке. Наоборот, росло напряжение, хор набирал звук, сочность, наполненность. Ласковые волны превратились в грозные валы... А потом взрыв: "Услышь! Услышь!" - уже не пели, а стонали мужские и женские голоса. "К тебе! К тебе!..", - вторили себе же...
По звонкой поверхности кубка, по самому его краю, побежит строгий геометрический узор, вздымающийся пиками. Византийский стиль - как горные хребты, как солдаты в строю, один к одному. Но между ними - бутоны, разнотравье, многослойные фигуры наподобие французской королевской лилии...
А следом музыка поплыла по кругу. "Господи помилуй!" - вихрем, вьюжным каким-то кружением... Молитва? Просьба? Или утверждение? - а может требование прощения? Да, требование! - и в конце мощно, до крайности уже - вверх, как восклицательный знак...
Второй линией - цветы, чем-то похожие на тюльпаны. И один бутон - вверх, а другой вниз, и в сердцевине тот самый восклицательный знак! Классический античный стиль. Быть может, таким узором расшивали мантии римских консулов...
А потом "День гнева" как взорвавшаяся бомба! Тревожно и зябко... А следом... Воронка! - это воронка, понял Амадей! Мелодия затягивала в сияющую бездну, сопротивляться не было ни сил, ни желания... Скрипки запели уже совершенно безумно, закружилась голова... И вдруг музыка оборвалась на высокой ноте...
Барокко! Конечно, - кольца с нежным ажурным рисунком по окружности! Переплести их осторожно, одним, едва заметным касанием... Соединить легко и невесомо, а всё вместе - бездна, та самая, затягивающая...
"Трубный глас" оправдал название на все сто: сочный баритон внятно выводил торжественную латынь. Подхватил тенор - согласие, согласие... Все мы дети одного мира... Когда вступил женский голос, Амадей заплакал. Покой изливался на мятущуюся душу... Согласие. На троне Судия. Соблазн отринут.
Амадей латыни не знал. В школе говорили как-то, что это язык "мёртвый", тогда зачем держать подобное в голове? Но сейчас он всё понимал. Слова незнакомого языка, что произносили певцы далёкого венского хора, складывались в сознании ясно и однозначно. Без всякого перевода...
Тут будет череда фигур, похожих на сердечки. У каждой округлое нежное тело, и сложная структура внутри - расходящиеся побеги, то ли листья, то ли плоды... И острия... Они, эти острия, истончаясь и суживаясь опасно, вновь обратятся в сердечки! И так без конца... Под лёгким касанием фрезы... В классическом стиле...
"Царь... Царь... Царь потрясающего величия!" - мощные аккорды откликались, казалось, прямо в сердце... Музыка жила своей особой жизнью, но в то же время завораживала, не оставляла безучастным. И вдруг напряжение в хоре упало, голоса зазвучали тише. Будто зашелестели...
Готический образ! Переплетённые окружности, центры которых нужно соединить прямыми линиями. Получатся ромбы - геометрически строгие и фигурные. И всё завязать в один нервный неразделимый узел - чтоб жёсткая устремлённость прямых рассекла мягкие обводы окружностей!
Дальше!..
Дуэт мужского и женского вокалов, "Вспомни", - зыбкая, ускользающая нить понимания всего сущего... Накладываясь, вторя друг другу, голоса сообщали тайну бытия. То, что каждый узнаёт при рождении, но забывает с течением жизни, теряя безвозвратно... "Вспомни..." Откуда всё начинается и куда, в конце, уходит.
Викторианский узор. Что-то вроде трилистников, бесконечно повторяющихся. Кончики листков то закруглять, то оставлять острыми - череда счастливых находок и невосполнимых потерь. Зебра, смешение белого и чёрного в берёзовой рощице. Но если приглядеться, то белого всё же больше...
А потом... он взошёл на Голгофу. "Ниспровергая злословящих". Пассажи скрипок вонзались в тело, как занозы с шероховатого дерева креста... Того самого, плохо оструганного, который пришлось нести на плечах вплоть до печальной горы... "Призови меня!.. Призови меня!.." Господи помоги!..
Тоже готический орнамент, но другой. Сказочный, фантастический. Чудовища с львиными головами, выгнув спины, сплетясь хвостами, крадутся в лабиринте расходящихся коридоров. Голгофа! Грандиозное в трагическом, багровое на золоте...
А потом Амадей плакал. Слёзы, сдерживать которые не было сил, да и желания тоже не было, стекали по щекам светло и благоговейно. "Слёзный день", Лакримоза... Счастливы будьте, люди... Аминь в конце музыкальной фразы, разделённый певцами на два слога, звучал как крест человеческих страданий.
Здесь, конечно, кресты - всякие, разные, со стрелами, цветами, вставными фигурами... Заплести их по кругу... Европейский классический стиль. Кресты, кресты, кресты...
Будто очищенный слезами, - "Господи", - принимаю новый день, - "Господи", - принимаю имя твоё, Господи! Принимаю свежесть нарождающегося утра, текучую прохладу реки, свежее дыхание леса, солнечный свет, - "Господи", - принимаю тебя, Господи! - взлетаю к небесам!..
