— Я тебе потом расскажу… когда вернусь, — отвечает Атон, но по его неуверенному тону Мири понимает, что он ничего не расскажет, он уже знает, что не расскажет.
Они ложатся спать и Мири кажется, что только потому он ложится с ней, что нет другой кровати, но сам он находится далеко отсюда, а наутро собирается уехать еще дальше, и ей неизвестно, куда.
Но Атон, сначала действительно холодный и отстраненный, очень скоро ощущает немой зов вздрагивающего, источающего горячие волны, близкого бедра, и его тело, молодое и жизнелюбивое, как всегда, устремляется к нетерпеливо ждущей его нежной и тесной женской бездне… Но Мири чувствует в этот раз, что Атон, несмотря на почти мгновенный отзыв, слишком как-то старателен и даже механичен, все кончается быстро, он… нет, не он — его молодое, живущее своей жизнью, а не мыслями и соображениями хозяина, тело исполнило ночную приятную обязанность и отвалилось в сторону, довольное и равнодушное.
Рано утром они собрали вещи, собрали палатку и сели в машину. Оскорбленная ночным «исполнением долга» Мири уже не просится в попутчицы Атону, а он весь недолгий путь сосредоточен, очень занятый вождением по еле наезженной в песках дороге, и Мири молча вылезает возле маленькой убогой гостиницы, вытаскивает с заднего сиденья объемистый рюкзак и машет рукой, отворачивая лицо с несчастными глазами. Она уже поняла, что ничего между ними больше не будет, не только не будет свадьбы, а вообще ничего, она еще ночью интуитивно, тайной женской сутью догадалась об этом. И причина ей не важна, причины может и не быть, не существовать вовсе, просто мужчина хочет уйти, он задумал уйти, и остановить его мольбами и слезами не получится, только унижаться без результата. Унижаться Мири не хотела. Значит этот высокий, сложенный как солнечный Бог, юноша не ее судьба. Ей придется искать другую судьбу, а от этой молча отступиться.
ГЛАВА 8. ВСТРЕЧА
АТОН стоял на самом верху высокой лестницы и рассматривал рисунки, выбитые острым резцом почти под самым потолком. Если верить многочисленным исследованиям египтологов, эти рисунки и, в частности, вот эти четыре фигуры являлись современниками фараонов, может быть, даже Тутанхамона. Но в это поверить просто невозможно! Вертолеты и подводные лодки! С такой степенью достоверности! Даже детали! Неужели действительно этот английский ученый, который написал статью о загадочных наскальных изображениях, прав?
Он заявляет, что изображение вертолета подтверждает его теорию о происхождении людей от марсиан. Марсиане выбрали для своего пришествия на Землю египетскую пустыню, так как она более всего соответствовала ландшафту их марсианских мест в те времена. И, испытывая ностальгию по родине, нарисовали эти картинки. А подводные лодки, они-то зачем им были нужны в пустыне? И на Марсе вообще нет морей — если предположить, что изображение лодки — следствие ностальгических воспоминаний пришельцев-марсиан об оставленной родине.
Но другой египтолог категорически утверждает, что никакой экспедиции с Марса не было и все объясняет совершенно с других, не менее фантастических позиций. Он приписывает жрецам древнего Египта невероятные мистические способности. Мол, они смогли заглянуть в будущее и увидеть там эти вертолеты и подводные лодки. А почему тогда вдобавок не самолеты или космические ракеты, — скептически думал Атон. В подобные фантастические измышления он поверить не мог. Но и в версии о пришествии марсиан тоже очень сомневался. А есть еще фигурка самолета, извлеченная из одной гробницы. Он сам видел ее однажды в музее. Примитивная, такие лепят дети из пластилина. Но этот самолетик — из такой древности, что дух захватывает, если подумать, в какие времена его изготовили, и откуда мог тогда взяться этот самолет, что прослужил прообразом… Разве что действительно — из будущего. Заглянули жрецы в будущее, увидели самолет и скопировали. Или действительно марсиане прилетали. Тут голова точно кругом пойдет хоть от одной теории, хоть от другой.
Еслимарсиане прилетели во времена фараонов, если добавить, что они явились во времена царствования Аменхотепа Третьего, а примерно к этому времени все египтологи дружно относят рисунки, то может быть… может быть юная Нефертити вовсе не была хеттской принцессой. они привезли ее с собой. Ведь ее внешность, ее необычная для того времени и того окружения красота никак не соотносится с обликов хеттов или египтян. ОНА непохожа на своих современников. Привезли, а потом могли забрать с собой. А та непонятная мумия была кто угодно, только не ОНА…
Атон спустился с лестницы, сел на каменную скамью, и долго сидел с закрытыми глазами и склоненной головой, запустив длинные пальцы в свои густые кудри, ерошил и тянул их, как бы желая выдернуть и даже морщился от боли. Это была его неистребимая привычка, так ему лучше думалось, и действительно к нему в эти минуты приходили самые необычные мысли и предположения. И удивительно, что эти мысли со временем вдруг превращались в явь, а смутные, будто совсем бездоказательные умозаключения неожиданно обретали не только точный земной смысл, но и получали убедительные доказательства своей истинности…
Он вышел из сумрачного храма на яркий свет и зажмурился — в глаза ему полыхнули не только солнечные лучи! Не сон, не видение! — перед ним наяву стояло вполне земное существо. Женщина. Она никак не могла здесь находиться и стоять вот так перед ним, вот так просто! — и вести себя, как обычно ведут себя слегка заблудившиеся женщины, обращающиеся к первому попавшемуся на глаза встречному: она крутила по сторонам головой в ярком цветном тюрбане, и при этом что-то спрашивала явно у него! Атон не понял ни слова. Он застыл, окаменел и только смотрел, смотрел ей в лицо, не отрываясь. Он на память знал эти черты: выразительное лицо с маняще изогнутым пухлым ртом, большими, удлиненными к самым вискам глазами цвета зеленых оливок, нежно и изящно очерченным подбородком, высоким лбом, полускрытым необычным головным убором…
— Ну, так что, молодой человек, — спросила она, уже теряя терпение, — вы хоть приблизительно знаете, где это музей находится, хотя бы в какой стороне?
— Что? Музей? — тупо переспросил он. И тогда она перестала крутить головой и остановила вопрошающий взгляд на нем. И больше уже ничего не спрашивала. Молча разглядывала его лицо, встрепанные кудри, распахнутую на груди и перепачканную стенной известкой синюю рубашку…
— Я вас уже видела… — негромко сказала она. — Мы с вами знакомы? — она слегка наморщила лоб под тюрбаном. — Вы художник? Почему-то мне кажется, что вы художник… Или… или скульптор, — тише добавила она. — И мы с вами встречались… неоднократно…
Атон кивнул. Он не мог ничего произнести, у него слишком пересохло горло. Но надо же что-то сказать… Он открыл висящую на боку сумку и вытащил бутылку с водой. Она смотрела, как он жадно пьет, запрокинув голову, как ходит кадык на загорелой шее. Когда он устал пить и опустил бутылку, она вдруг протянула узкую изящную руку, и он поспешно подал ей бутылку, проклиная себя, что выпил почти всю воду. Но, видимо, ей хватило, она довольно улыбнулась и вытерла губы ладонью, самой серединой, будто поцеловала ее.
— Я археолог, — наконец, выговорил он… И, обретя дар речи, стал рассказывать странной незнакомке про храм, из которого только что вышел, про таинственные рисунки, и еще про какие-то вещи, не имевшие к ним обоим никакого отношения. Она слушала, склонив к плечу головку в тюрбане, с улыбкой удивления на губах. Рассказывая, он смотрел ей в лицо, хотя понимал, что невежливо рассматривать в упор только что встреченную женщину. Он абсолютно не мог определить ее возраст. Тугая смуглая кожа — или просто загорелая, ни одной морщинки, только у рта легли тонкие черточки, и еще между дужками бровей прочерчена еще одна.
