«Раб любит сильнее господина», думала Неф, спеша по полутемным коридорам дворца в свою спальню и ощущая во всех членах томление и непреодолимое желание вернуться обратно на жесткий топчан. Вдруг ей опять, как раньше, когда она только спускалась в мастерскую, почудилось какое-то движение позади, она быстро обернулась, но никого не было, только дуновение воздуха колыхнулось из бокового прохода. Снова ей подумалось, что Азир следит за ней, и стало страшно.
Уже лежа в своей постели и поглаживая себя по телу, по тем местам, которые ласкал Тутмес, Неф, не веря, что это случилось в самом деле, думала о завтрашнем дне, вернее вечере, когда она сможет опять пойти к нему.
— Ты знаешь, мой повелитель, что делает этот каменотес, этот ничтожный раб, который возомнил себя приближенным к Прекрасной? — гневно вопрошал Азир царя, полулежащего на высоких, китайского шелка подушках. — Он запирает дверь, когда царица спускается в мастерскую!
— Ну, так что ж? — лениво спросил Эхнатон, полный радостных воспоминаний о вчерашнем разговоре с Кийей, она заявила, что беременна и родит ему сына. «Почему ты знаешь?» — не поверил он наложнице, так как уже несколько раз она оповещала его, но всё оканчивалось ее смущенными оправданиями и уверениями, что в следующий раз уж обязательно она забеременеет. «Знаю! Ты увидишь, как я скоро рожу мальчика», — сияла Кийа, утверждая свое грядущее торжество и превосходство над царицей. «Если ты это сделаешь, то больше не будешь рабыней, я дам тебе свободу и много серебра», — пообещал Эхнатон. А Кийа горестно застонала и заплакала в ответ на милость фараона. «Не нужна мне свобода, и серебро ни к чему, мне нужен только ты, только ты, мой любимый повелитель и господин. Но об одном я прошу — сына, которого я тебе рожу, ты назначишь своим наследником». Растроганный ее любовью и бескорыстием, Эхнатон тут же перед чеканным золотым изображением Солнечного Бога Атона поклялся, что так и сделает.
И теперь, нежась на мягком ложе, Эхнатон предавался мечтам о сыне, и скучны ему были догадки и домыслы старого сластолюбца о царице.
— Отстань, — сказал он. — Ты мешаешь мне думать. Она ему позирует. Тутмес хороший мастер, его труды пользуются успехом. Ты представь только, нас всех не станет, мы удалимся в Солнечную Долину, Бог Атон нас всех возьмет к себе, а здесь… здесь, в этом мире останутся скульптуры и изображения Прекрасной. И мои тоже. И те, кто придут на наше место, увидят их и будут любоваться. И будет так вечно. Ты знаешь, что значит — вечно?
Азир недовольно вздохнул и покачал головой. Какое дело ему до вечности, если женщины делают во дворце что хотят, одна проводит часы наедине с мужчиной за запертой дверью, а другая увлекла царя своей рабской похотью. То, что Неф посещает мастерскую и находится подолгу рядом с красивым молодым рабом, жалило его в самое сердце. Она выросла на его глазах, взрослела и наливалась женской сладостью, он старился, пока она расцветала, потом рожала, шесть раз ходила с животом и настолько его не замечала, что порой переодевалась при нем, если спешила. Конечно, он в эти минуты не лез на глаза, хоронился в уголку или за занавесями, да она его все равно не заметила бы, всегда занятая собой, своей красотой, мазями и душистыми притираниями, бесчисленными нарядами и украшениями, и порой он ощущал себя в роли отвергнутого безо всяких причин мужа, хотя мужем не был. Но слугой он тоже не был, он двоюродный дядя Эхнатона и почти равен ей, но часто думал, что согласен быть рабом, если бы она его в этом виде полюбила. Да просто хотя бы спала с ним, ему было бы достаточно. Он только об этом ведь мечтал много лет, об одном вожделел — уложить ее и взять, подчинить себе, и в обладании Прекрасной для него заключалось всё блаженство мира. А не в вечности. Зачем ему выдуманная вечность? Ему Неф нужна сейчас, пока он еще не превратился в дряхлого старика, который не в силах будет справиться даже с жалкой рабыней Сарой.
ГЛАВА 5. НАСЛЕДНИК
КИЙА родила Эхнатону сына. Будущего фараона Тутанхамона, а пока все его ласково называли Тути. Эхнатон был рад несказанно, но к Кийе охладел. Она растолстела и постоянно заливалась молоком, ходила в промокших на груди платьях, а Эхнатон был брезглив. Как спать с женщиной, у которой мокрые груди, из них вытекает молоко, и оно пахнет. Эхнатон заходил к Кийе только, чтобы посмотреть на ребенка, а после шел в другие покои — к своей второй дочери Макиатон, красавице и очень похожей на мать, но моложе на шестнадцать лет. Он не прочь, чтобы Макиатон тоже родила ему мальчика, наследника царской крови, но у нее не получается, она вообще не родит ему никого, но Эхнатон уже так привязан к ней, любовь его безмерна, она ему и дочь и жена, напоминающая своим лицом и стройностью Прекрасную — ту, которой она была когда-то.
Неф уже давно его не интересует, но надо сохранять перед приближенными да и перед народом видимость супружества. Это по его велению раб Тутмес, талантливый скульптор, продолжает украшать Храм плитами с искусными изображениями: Неф с Эхнатоном на охоте. Неф с супругом на обеде с гостями. Неф правит колесницей, супруг сидит рядом. А что тайком Тут-мес вырезает на маленькой плите другое изображение — Неф лежит на кушетке и рядом он, Тутмес, и его руки на ее обнаженной груди — этого изображения никто не видит, только иногда он показывает его Неф, если она очень просит, и придет время, когда он уничтожит свое любовное творение, чтобы никто никогда не узнал о их страсти. Теперь на скульптурах и настенных барельефах, создаваемых Тутмесом, Неф всегда в одной из своих корон, все они изготовлены тоже им — Тутмес умеет работать не только с камнем, но и с металлом и со стеклом, он украшает короны мозаикой из кусочков цветной эмали и драгоценными камнями, которые приносит ему Неф… Знатные дамы тоже стали носить головные уборы, напоминающие короны, но разумеется, никто не смел в точности повторять корону царицы.
Неф нисколько не огорчена, что Эхнатон находит утешение в объятиях других женщин, она не ревновала к Кийе, не ревнует и к собственной дочери, она даже позабыла то время, когда сама любила Эхнатона, хотя теперь ей кажется, что она не могла его по настоящему любить, такого болезненного, тщедушного и некрасивого, его можно жалеть, а любить…
Тутмес красив как Бог, как Бог Солнца, теперь она таким представляет Солнечного Атона — он тоже высокий и стройный как Тутмес, у него такие же кудри и такие же черные жгучие глаза. Неф не думает о том, что Тутмес раб, что нет у него ни прав, ни привилегий, ей это совершенно не важно. Для себя неважно, а от других свою любовь к рабу надо скрывать. Эхнатону все позволено, он мужчина, а знатная женщина, царица! — не должна так низко пасть. Неф часто повторяет Тутмесу: «Нам надо быть осторожнее. Азир за мною постоянно следит… Хоть бы он умер!»
Неф, задумавшись, легким шагом направлялась в свои покои и не замечала согнутую тень, кравшуюся неслышно по коридорам вслед. Она вошла в спальню, и тут кто-то схватил ее сзади за плечи и с силой толкнул вперед, на постель. Она уткнулась лицом в шелковые подушки и с ужасом почувствовала, как чьи-то дерзкие беспощадные руки грубо сдирают с нее одежду, и чужой рот присасывается к шее. Неф ощутила неприятный запах, такой запах исходил только от Азира, от его рта. Она резко повернулась, скатилась с постели и успела встать на ноги прежде, чем Азир снова набросился на нее. «Ты моя, моя. — хрипел он, выламывая ей руки, — хватит, я не позволю тебе валяться с грязным рабом, ты будешь лежать подо мной и делать все для меня-я-я… а-а-а!» — взвыл он от боли и выпустил царицу, схватись руками за междуножье.
Неф выскользнула из комнаты и бросилась бежать по темным коридорам, но куда ей было бежать ночью, чьей защиты искать, не к супругу же, он давно ночует в спальне Макиатон… Неф вбежала в оранжерею и просидела там до утра на своей любимой скамье, среди ароматов, источаемых цветами и растениями, привезенными со всех концов мира. Она и не знала, как сильно пахнут цветы ночью, и на рассвете, слегка одурманенная, отправилась в мастерскую.
