Окончательно обо всем договорившись, Мона ушла с приподнятым настроением, в мечтах о своем молодом лице и последующей за этим новой жизни.
В чем будет заключаться новизна жизни, она не знала и в подробностях об этом не думала, просто предполагала, что счастливые изменения непременно должны последовать. Если бы Мона вдруг каким-то образом, неожиданным прозрением или догадкой узнала, что именно с ней, с ее жизнью, произойдет, она забыла бы дорогу к доктору Розину и выбросила бы в мусор номер телефона секретарши. Но… кто точно что-нибудь знает наперед. Может быть, и не забыла бы и не выбросила. Потому что пути человека так же неисповедимы, как и Господни.
Мона приехала в клинику к семи утра — как было договорено с доктором.
Через полчаса она уже сидела на стуле в небольшой комнате с кушеткой, переодетая в синие штаны и блузу с завязочками сзади на шее и напряженно смотрела на закрытую дверь. Дверь вдруг открылась, Мона вздрогнула, но вошел не доктор Розин, а другой врач — крупный пожилой мужчина в зеленом облачении. Сказал, что он анестезиолог и задал Моне несколько вопросов — о самочувствии, о принимаемых лекарствах. После него явилась молодая смуглая медсестра и измерила давление. Выходя, она уступила в дверях дорогу Розину, и Мона даже обрадовалась — скорей бы уж!
— Ну-с, дорогая… сейчас я вас сфотографирую, на память… После будем смотреть, какая вы были… Еще личико нарисую и
— вперед!
Он достал из своего чемоданчика фотоаппарат и щелкнул несколько кадров, потом синим фломастером чертил на лице Моны линии, отодвигался, смотрел и снова рисовал. «Разметка,
— пояснил он, — по этим линиям… делать будем». «Резать, — усмехнулась Мона. — Вы знаете, я однажды прочитала, как эту операцию делают… будто скальп снимают, только не с головы, а с лица, и сказала себе: чтобы я?! Ни за что! Никогда! И вот… пришла».
«Ну и правильно. Если женщина не хочет стареть, то и не должна. Надо жить в гармонии с самой собой. Вы согласны? Недаром наша клиника называется «Гармония». «Конечно», — тихо ответила Мона. Она-то согласна. Вот кое-кто у нее дома что-то не очень понимает проблемы гармонии… А может, ей только показалось. Ведь вслух Лизой ничего сказано не было. Только взгляд у нее стал странный… словно она чего-то не поняла. Но разве сейчас время об этом думать? Потом, потом разберемся. Сейчас поведут скальп снимать…
Мону уложили на операционный стол, закрытая зеленой маской до глаз медсестра привязала ей черными ремнями руки и ноги — «чтоб не брыкалась!» — засмеялась она, вторая медсестра прикрепила на локтевой сгиб какую-то штуку, поясняя: — «сюда наркоз введут». Вокруг нее еще что-то довольно долго делалось, с шутками и разговорами… Потом быстро, почти скороговоркой что-то рассказывал знакомый голос, кажется, доктора Розина…
— … ну вот, названивает она и названивает… Все подробности увеличения груди выспрашивает. Нет, чтобы придти и расспросить, так по телефону ей про всё-всё доложи! Пришла только один раз, сказала, что подумает, и как начала звонить! Дайте ей телефон кого-нибудь, кто уже сделал, увеличил, дай и всё тут! Хотя и не принято, я дал — достала! Но я, разумеется, предварительно спросил на то разрешения. И вот та женщина, телефон которой я дал, звонит мне и ужасно возмущается! Вы кому телефон мой дали, она же ненормальная! И рассказывает… Звонит ей эта дамочка, то се, как да что, а потом спрашивает: можно, я к вам приеду и посмотрю? — Ну, можно. — А можно, я потрогаю? — Н-ну, ладно. — А можно, мой муж потрогает?
Мона увидела как чья-то толстая и явно мужская рука тянется к большой и голой женской груди, грудь эта Лолкина… как сквозь вату, она одновременно услышала отдаляющийся дружный хохот и… очнулась.
Над ней слегка подрагивал белый потолок. Напротив чернел экран укрепленного на кронштейне телевизора. Слева, возле кровати на стене панелька с красной кнопкой. На второй кровати, за полузадернутой зеленой занавеской, Мона разглядела укрытую до подбородка девушку, та похрапывала с открытым ртом. Мона с трудом села и ощутила сильное головокружение. Потрогала рукой намотанный тюрбан на голове, потом потрогала две прозрачные трубочки, исходящие откуда-то с головы… нет, от ушей, нет — из-за ушей… На концах трубочек, на животе, поверх рубашки висели тоже прозрачные круглые плоские бутылочки. Внутрь бутылочек по капле стекало нечто темнорозо-вое, собираясь на донышках в красноватую жидкость. Ничего не болело, но щеки на ощупь были горячие и вздутые. «Ну вот и всё, — подумала Мона. — И больно не было. Ничего не помню. Как-нибудь пережить здесь три дня и домой»…
Оказалось, вся боль была впереди. Но уже дома. Под тугим тюрбаном болела вся голова, никак невозможно было найти ей удобное положение на подушке, из зеркала на нее смотрело узкими глазами выпирающее из повязок — не лицо, нет — опухший толстый блин с синими потеками, уходящими под бинты… Рот не открывался, в него надо было пропихивать маленькие кусочки еды. Виталий резал ей бутерброд с сыром на «вагончики», как Мона делала когда-то маленькой Лизе, чтобы заинтересовать процессом поедания. «Ту-ту-ууу…» — смеялся Виталий, пододвигая Моне кусочки. «Издеваешься, да?» — спросила Мона. Он наклонился к ней, ища на лице место, куда можно поцеловать, но не нашел и чмокнул воздух.
— А где Лиза? Уже поздно, а она не идет, и не звонит…
— Лиза… — Виталий замялся. — Она не придет… во всяком случае, сегодня.
— То есть, как… не придет?
— Ну, Мона… Лиза уже большая девочка. Она сказала, что поживет в другом месте…
— Какое еще другое место?! Что ты городишь?!
— Не кричи, я не глухой. Лиза достаточно взрослая, чтобы выбирать себе места.
— Это она так тебе сказала? Ну да, узнаю ее интонацию! Конечно, Витик, она взрослая, но как-то… как-то неожиданно… Она что, испугалась, что за мной ухаживать придется?
— Да что ты! — замахал руками Виталий. — О чем ты говоришь! Я ей ясно сказал, что ты будешь вполне работоспособна и уже хорошо себя чувствуешь, ну точно так, как ты мне по телефону сказала. Вот только тогда, когда я ей это передал, она и стала собирать вещи. А я поехал за тобой.
— Вещи!!
— Ну, сумку свою джинсовую, не чемодан же.
— И что дальше?
— А дальше… Прежде, чем уехать, я задал ей несколько вопросов… Поскольку я настаивал, Лиза снизошла и объяснила, что она будет жить у… Себастьяна. Ну, ты ведь знаешь, парень, с которым она… который ее давно добивался.
— К Севке, значит, пошла. Он ведь ей не нравился, противным называла! И еще ужом — мол, скользкий такой, никогда прямо ничего не скажет, не ответит.
— Моночка, всё когда-то меняется… Теперь, наверно, ужиком называет… Ты почему не доела, вот еще два кусочка… и кофе…
— Не хочется. Голова болит. Пойду лягу.
— Мона, а когда это всё, — Виталий покрутил рукой вокруг своей головы, — с тебя снимут?
— Через неделю. А Лола не звонила?.. Что, ни вчера, ни сегодня?
— Нет пока. А она в курсе?
— В курсе. Если не она, то кто же еще?..
Мона терпела два дня, потом позвонила Лолке. Не с целью пригласить навестить, а просто вдруг подумалось: не заболела ли подруга?
— Да, — сказала Лолка, — я тут все последние дни неважно себя чувствую. Так что извини, придти не могу.
— И не надо приходить. Даже ни в коем случае не надо! Я такая вся ужасная!
— Ну да, — не поверила Лолка. — Сочиняешь!
— Нисколько! Лицо всё опухшее и синее. Ну, прямо монстр! — Мона хихикнула. — Вот, недельки через две, я думаю, что можно уже будет показаться. Крррасоту демонстрировать! — Мона засмеялась.
— Ну, я не зна-а-ю… — протянула Лолка. — Я тут путевочку надумала купить, на Кипр, как раз через две недели уеду… А после у меня командировочка наклевывается интересная, босс уже предупредил.
— Ну вот… — расстроилась Мона. Тут ей подумалось — ни с того ни с сего, без явной причины — что Лолка вообще к ней не придет.
— Лол, а ты вообще… — Мона запнулась и не решилась продолжить. На том конце тоже повисла тишина.
