А через год мы расстались. Тоже весной, и сирень почему-то почти не цвела. Или мы ее не заметили.
«Устала я от тебя, Ромик, — сказала она. — Я никак не могу понять. Вот всё это, — она показывала пальцем на комод, на полки, уставленные разной мелочью: статуэтки, сувенирные часы, разные коробочки неизвестно с чем внутри — я сам уже не помнил, — ты воруешь эти штучки из любви к острым ощущениям, или ты просто болен, и тебе надо лечиться. А? Что ты молчишь?»
«Я здоров», — буркнул я, наблюдая, как Алька, изгибаясь тонкой фигуркой и откидывая назад длинные светлые волосы, падающие на бледное узкое лицо, медленно собирает по комнате свои вещички и поглядывает на меня, словно ожидая, что я ее остановлю, обниму и затолкаю ногой под кровать ее потертый чемоданишко. Как уже было один раз. Но я отвернулся. Не хотел, чтобы она увидела мое расстроенное лицо. Алька не понимала, почему я не могу измениться, почему я не могу «всё это бросить», и жить как все вокруг, «спокойно и достойно» — как она любила повторять. Я бы мог ей сказать, что так жить, как она хочет, мне не интересно. Но не сказал. Я тоже уже устал от бесконечных объяснений и выяснений.
Алька ушла. Я не удерживал ее ни словом, ни жестом. Я считал, что женщину удержать невозможно, да и не нужно, если она от тебя чего-то требует взамен. Жертв требует. Я не такой сильный, чтобы жертвовать собой. К своему удивлению, я страдал недолго. Я помнил Альку, как помнят что-то очень хорошее и трогательное, но не мучился. Я решил заняться своим физическим развитием и записался на карате. Случаются ситуации, и нередко, когда нужна быстрота реакции, сильные руки и ноги, безупречное владение своим телом. Карате меня увлекло, я почти не пропускал занятия. Продвижение по службе, карате и изредка женщины — в этом была моя видимая миру жизнь.
После ухода от меня Лизы я некоторое время был в прострации, ничего не хотелось, ни работать, ни разговаривать, ни в магазины ходить. Но длилось это состояние, к счастью, недолго. Жизнь пошла прежним путем, только иногда одинокие вечера угнетали. А теперь я нашел Агату, эта женщина… я чувствую, что она мне подходит, у нас с ней много общего, у нас с ней… да что говорить, уже одно то, что она не станет меня упрекать, и примет таким, как я есть, меня радует и здорово вдохновляет.
Но, после всех приятных и обнадеживающих соображений, я вдруг начал сомневаться. А что, если я не понравлюсь ей как мужчина? Или у нее уже есть муж, любовник, и она согласилась на свидание просто из любопытства, с женщинами это бывает, я сталкивался.
Придет, осмотрит тебя, выспросит всё, что пожелает, и ускачет, даже не сказав спасибо за приличный обед в ресторане, и в уме, который у таких особ он вместо записной книжки, поставит галочку — еще один поклонник, и даже будет иногда названивать и ложно-заинтересованным голоском спрашивать «как дела». Я в таких случаях отвечаю: «Поздравь, вчера женился». И с усмешкой слушаю короткие гудки в трубке.
Духи Агате понравились, это было видно. Она с удовольствием рассматривала коробочку, открыла ее, вынула флакончик, слегка брызнула себе на запястье, задумчиво нюхала. И вдруг призналась: «Мне никогда еще не дарили духов». Глядя на мое изумленное лицо, рассмеялась. И тут же сказала серьезно и грустно: «Потому что у меня их много… и они не имеют для меня никакой цены. Они «не подаренные». Я не знал, что сказать, глянул на ее почти нетронутое блюдо с креветками и предложил выпить «за хорошее настроение». Потом мы выпили за хорошую погоду, потом за удачу, официант нам принес еще бутылку вина, я сказал «за духи!» и спросил, какие же подарки ей дарит муж. «Никакие, — просто ответила она. — Я не была замужем. От меня ушли два жениха»
Я был потрясен. Всё это было так похоже на мою жизнь. Агата допила свой бокал до дна и спокойно продолжила: «Им не подошел мой образ жизни. Правда, каждый успел подарить мне по кольцу, вот, я их ношу…», — она протянула мне руку, на тонких, нервно подрагивающих, пальцах одно колечко было с синим камнем, другое с розовым. Я твердо решил не дарить ей кольцо. Хорошо, что она мне рассказала. Агата мне так нравилась, что мысленно я ей уже подарил все духи, все колготки и все безделушки, что заполняют магазинные полки. Я ей подарю браслет, решил я. Самый красивый, какой увижу.
Через неделю мы договорились, что она переедет ко мне. Агата жила вместе со своей старой теткой, но они давно не ладили, тетка даже не заходила к ней в комнату, чему Агата была очень рада, «у меня там слишком всё на виду», — туманно пояснила она, но и так ее понял. Эту женщину я понимал с полуслова. Перед переселением Агаты ко мне, я смел с полок всю ерунду, сложил в большую коробку и унес в кладовку. Оставил только две бронзовые египетские статуэтки — они мне самому нравились. Агате они тоже понравились, «дорогие, наверно», — сказала она.
Агата была очень неспокойна, иногда задумывалась, и со стеснительной улыбкой уклонялась от моих рук. Когда мы сели ужинать — я всё приготовил сам! — и я уже откупорил бутылку красного вина, и разлил по бокалам, Агата сказала: «Я напрасно сюда переехала. Я поспешила. Я не должна была… Ты ничего обо мне не знаешь. Я тебе сейчас расскажу, и сегодня же… нет, завтра вернусь к тетке. Кстати, я там много своих вещей оставила».
Я усмехнулся. Это она обо мне не знает. Ну, пусть рассказывает, если ей так будет легче и спокойнее. Я откинулся на спинку кресла и ободряюще улыбнулся Агате. Из всего, что она до сих пор сказала, мне понравилось слово «завтра». Оно означало, что на самом деле она хочет быть со мной, и совсем не стремится уйти.
«Я воровка. Клептоманка — по научному… Почему ты улыбаешься? Тебе смешно?»
Я поспешил заверить, что я вовсе не смеюсь и не улыбаюсь, это я сморщился от оливки — раскусил, а она оказалась кислая. Агата взяла из вазочки оливку и медленно ее разжевала, по-моему, она даже не поняла вкуса. Она словно хотела оттянуть продолжение своих признаний, отпила вина, покрутила на запястье серебряный, с большим голубым опалом, браслет, полюбовалась им… свои кольца она уже не носила, что меня весьма радовало — к черту бывших женихов. Наконец, она решилась и продолжила. Я узнал много интересного. У женщин всё происходит совсем иначе, слишком они чувствительны и склонны каждое свое движение рассматривать под микроскопом и копаться в своих ощущениях и переживаниях.
«Ты знаешь, как это бывает, когда от чего-нибудь мучаешься… Нет, ты не знаешь! Я хорошо понимаю, что поступаю ужасно, предосудительно, но я давно не в состоянии собой управлять и себя контролировать. То, что я беру, часто не представляет никакой ценности, но я испытываю после удачи такое удовлетворение, такое довольство собой, как после… Ну, ты понимаешь, о чем я… Самое ужасное, что я нисколько не раскаиваюсь. Иногда случается, что я наберу чересчур много… но положить на место не получается, не хочется возвращать и всё. Несколько раз меня останавливали и пытались проверить, но я так смотрела в глаза охраннику, что он сразу тушевался, а один попросил мой номер телефона. По-настоящему задержали только один раз, я три дня просидела в одиночной камере… У меня были деньги, и я откупилась. Есть уже несколько магазинов, куда я не захожу, боюсь, что узнают. У меня дома помады больше сотни тюбиков… После посещения магазинов я обнаруживаю у себя в карманах пудру, тушь, конфеты, орешки и шоколадки. Я опустилась до того, что стащила дешевые серьги у своей давней подруги, так они мне понравились, и я не смогла устоять. Когда вернулась домой, меня до того замучило чувство вины, что я их выбросила в унитаз. Рем, я осознаю, что делаю! Но уже потом. И я не могу остановиться. Я вроде алкоголика, которого тянет к спиртному, или как больных булимией тянет к еде, с такой же силой меня тянет украсть, взять, я не в силах с собой бороться, мной овладевает наваждение, я себе не отдаю отчета в происходящем, порой я даже не особенно скрываюсь…»
Когда в глазах у Агаты заблестели слезы, а поток ее речи иссяк, я налил нам вина, и мы оба молча выпили. Нет, у меня происходит по-другому. Я просто не хочу платить. И порой беру какую-нибудь чепуху, и сознание того, что я не отдам за неё свои деньги, воодушевляет меня. Я испытываю такой прилив адреналина, такое несравнимое ни с чем удовольствие, и воспринимаю всё это как увлекательную игру, в которой должен получить приз. Я просто играю, значит, я здоров. Я давно это понял.
