Он выпил, долго не отрываясь от чары. Любеня от досады впился пальцами в край грубо тесанного стола до скрипа.

– Звал, батюшка? – раздался вдруг звонкий голос.

Нет, она не спала. Появилась так неожиданно, что оба вздрогнули.

– Звал? – удивился Витень. Со вкусом облизнул облитые хмельным пальцы и шумно почесал бороду. – Тебя?.. А… Ага… Так не я, вот он звал, – махнул в сторону гостя.

Глаза-васильки вопросительно повернулись к Любене. Поджатые губки будто только что проглотили улыбку. Словно боятся разжаться и выпустить ее, как птичку из плетеной клетки, мелькнуло у полича.

Сонливость мгновенно пропала, в горле стало сухо. Он стремительно вскочил ей навстречу, со стуком опрокинув тяжелую лавку.

Из-за занавеси тут же вынырнуло настороженное лицо бабки.

«А в этом доме хоть кто-нибудь спит сегодня? Впрочем, не до того…»

– Алекса… – Любеня осекся и судорожно сглотнул, выговаривая волшебное имя: – Алекса… Пойдешь за меня? – как с обрыва прыгнул.

– Я? – вроде бы удивилась она.

Девушка хоть и смущалась, краснела, дрожала густыми ресницами, как бабочка дрожит крыльями на цветке, но смотрела на молодого полича доверчиво и открыто.

– Нет, ну, уж не я же! – пьяно влез Витень. – Небось не меня в жены-то зовут. Да и не бабку нашу небось. А я б отдал. – Он хихикнул.

– Отдал он!.. Отдал один такой… А меня ты спросил, сынок родный?.. – сварливо донеслось из-за занавеси.

– Бабку, бабку сватать приехали… – захихикали детские голоски. – А старая не соглашается, значит…

Гнев старухи немедленно обратился на них, окаянных, от кого ни ночью ни днем нет покоя.

Любеня опять едва удержался, чтоб не выругаться в сердцах. Дети хихикают, скрипит бабка, хозяин дома пьет, словно через плечо плескает, – и как тут рассказать девушке про свою любовь? Он даже испугался на миг, а ну как действительно подсунут ему бабку вместо красавицы. В такой-то сутолоке.

Алекса тем временем молчала. Очень долго, показалось поличу. Он вдруг с испугом подумал: а если она сейчас начнет, как отец, подробный и обстоятельный рассказ обо всем на свете? Только сейчас бросилось в глаза, что стройная красавица-дочь все-таки похожа на невзрачного, коренастого отца. Но едва уловимо, как готовый, звонкий клинок – на грубую железную заготовку.

– Пойду! – твердо сказала она.

Галея «Божья милость» третий день шла вдоль побережья Понта Евксинского, держа курс на устье Дуная. Хорошо шла, ходко, в полные паруса.

С самого утра Евдаксион Григорс, капитан и владелец галеи, стоял на корме. Дергал короткой шеей, теребил черные, с нитями седины усы и водил по сторонам большим кривым носом цвета рубинового вина. Словно вынюхивал провинности среди команды.

Коренастый, жилистый, провяленный ветрами и солнцем, как окорок в хорошей коптильне, капитан был одинаково скор на крепкое слово и на кулак. Впрочем, сегодня, против обыкновения, проклятия горохом не сыпал и зуботычины не раздавал. Капитан был доволен, как идет «Божья милость», почти такая же быстрая, как разведывательные манеры имперского флота. Острый нос галеи, мягко переваливаясь, режет волны, весело перекликаются матросы у клавуса – длинной рукояти рулевого весла. На двух мачтах плотно надуты ветром косые паруса арабского типа – эти нехристи магомедяне, надо признать, придумали удачную конструкцию рей, позволяющую не терять ветер на боковых галсах. Под дощатой палубой исправно всплескивают двумя десятками весел двадцать гребцов-рабов, еще больше ускоряя ход. Даже сюда, наверх, доносятся свирепые окрики и щелканье бичей надсмотрщиков, возвышенных капитаном из тех же рабов за преданность и безжалостность.

И солнце играет бликами в мягких волнах, и чистое небо радует глаз особой прозрачностью осени, и дельфины высовывают из воды остроносые морды с умными, почти человеческими глазами. Добрый знак, когда корабль провожают любимцы древних морских богов.

Конечно, в просвещенном 704 году истинному христианину зазорно поминать имена языческих идолов, непотребных, как похоть дьяволова. Но, что греха таить, втайне их поминали все мореходы. Бог Отец, Бог Сын, Бог Святой Дух – на небе, патриарх и епископы – на земле, а в море… О, здесь – особое дело, здесь вспомнишь кого угодно, когда завоет и заревет буря, когда водяные горы грудью встают против ветра, а небо на куски раздирают ветвистые молнии. Когда, кажется, людям больше нет места среди хаоса высших сил…

Нет, хорошо идут, не видать ему царствия небесного! При такой резвости галея уже завтра к полудню достигнет мутных вод Дуная, реки варваров. А там все, конец! Можно высадить своего страшного пассажира, посчитать заработанное золото и забыть, что было.

Честно признать, если б кто раньше сказал, что ему, Евдаксиону Григорсу, пащенку корабельного плотника и портовой шлюхи, зубами прогрызшемуся из нищеты в судовладельцы и капитаны, доведется принять на своей палубе столь священную особу – базилевса ромеев, сам не поверил бы. Но – вот он, автократор, вышагивает вдоль бортов, ни на кого не обращая внимания. Движения сильные, походка стремительная, высокая фигура с прямыми плечами закутана в пурпурную хламиду с золотом императорских орлов. Глаза большие, темные, пристальные, способны мгновенно округляться от гнева и вспыхивать как свет маяка. Вьющиеся волосы непокрыты, их без всякой почтительности треплет бриз…

Это он, базилевс Юстиниан II, сын Константина Бородатого, последний из династии Ираклидов! Сильный и красивый правитель, чье лицо так зверски обезображено. Нож палача отрезал Юстиниану нос, сотворив из гордого профиля подобие свинячьего рыла. Мясо на обрезках ноздрей зажило неровно, разлапистыми кусками красно-лилового цвета, и при первом взгляде на автократора всякого теперь берет оторопь. Сейчас даже приближенные за глаза называют его Риномет, что в переводе с латыни означает «Меченый Нос».

Конечно, в империи уже давно ввели в качестве официального языка благородный греческий, но невежественный плебс неохотно привыкает к нему, до сих пор предпочитает простую и грубую латынь. Что греха таить, капитан Григорс тоже охотнее говорил на латыни, где и ругательства звучат куда как звонче. Хотя, пока автократор на галее, лучше, конечно, придерживаться греческого, сам понимал. Пусть базилевс-то свергнутый, но ведь базилевс же!

«Только б не случилось чего, только б дойти побыстрее!» – в очередной раз подумал капитан Григорс, оглядывая небо и море.

Двадцать лет назад, когда базилевс Константин IV по прозванию Бородатый отдал богу душу от поносной болезни, Евдаксион Григорс был совсем мальчишкой. Но помнил: на побережье тогда много говорили о том, что придворные астрологи прочат шестнадцатилетнему Юстиниану II, новому автократору, счастливое царствование. Обещают, что в скором времени второй Юстиниан превзойдет славу своего тезки, Юстиниана I, прозванного Великим. Великий прославился как преобразователь, строитель, победитель варваров, расширивший границы империи почти до размеров Древнего Римского государства, а новый автократор должен еще раздвинуть пределы власти Константинополя! На что якобы недвусмысленно указывает необычно благоприятное расположение звезд, случающееся крайне редко. И сам молодой базилевс крепок телом и духом, напоминает того, первого Юстиниана быстротой ума, обширной ученостью и неистовой, деятельной натурой – так говорили. Славное будет царствование – с этим все тогда соглашались…

Но звезды соврали. Или – астрологи?

Неожиданно юный базилевс начал с того, что одним махом разрушил всю тонкую дипломатическую паутину договоров и соглашений, кропотливо сплетаемую его предками. Разорвал отношения даже с теми соседями, которые мирно выплачивали империи дань, и начал череду бессмысленных, разорительных для народа войн.

Его внутреннюю политику отличала такая же непредсказуемость, если не сказать, прости господи, самодурство. Юстиниан в гневе (а когда он в нем не был, спросите) не разбирал сословий, чинов и званий. По самому ничтожному поводу его палачи одинаково быстро подвешивали на дыбу, подкуривали дымом сырой соломы и поджаривали в медном быке и вшивых нищих, и утомленных удовольствиями патрикиев. Молодого автократора за десять лет правления дружно возненавидели и простонародье, и армия, и отцы церкви, и знатные динаты-землевладельцы.