Она была нашей подушкой, — живой, из плоти и крови…

Мудзу склонился надо мной, до боли в исступлении сжав мою грудь обеими руками, напружинился всем телом и вошел внутрь.

В такт каждому его мощному рывку кровать раскачивалась, а пружины надсадно скрипели. Это месиво из трех сплетенных в жарком забытьи тел ритмично колебалось на кровати, словно тесто, покорно и обреченно перекатывающееся в умелых руках невидимого хлебопека.

Мне доводилось слышать, что на Манхэттене «секс втроем» был достаточно популярен, однако в большинстве случаев это было лишь рассудочное, замысловатое физиологическое упражнение — не больше. Но даже при отсутствии любовного влечения и страстных порывов такие встречи часто заканчивались травмой одного из участников.

Нам с Мудзу удалось выдержать это испытание не только без ущерба для здоровья, но даже странным образом укрепив взаимное доверие и достигнув более естественной фазы отношений. Сдав этот своеобразный сексуальный экзамен, я даже начала подумывать о возможности свадьбы. Ведь когда две предыдущих подружки Мудзу начинали активно намекать на необходимость узаконить отношения брачными узами, тот всегда предлагал им «любовь втроем», чтобы или позабавиться над ними, или отпугнуть их. Правда, возможно, в то время он еще не успел оправиться после развода и был просто не готов к новому браку.

Спустя несколько дней после той ночи испытанные нами чувства все еще согревали нас. Мы больше не занимались любовью. Казалось, мы исчерпали отведенную нам природой меру любовного наслаждения на десятилетие вперед, хотя взаимное влечение не ослабло, и нас по-прежнему неотвратимо тянуло друг к другу.

От полноценной сексуальной жизни женщины на удивление хорошеют. Встречные мужчины на улицах оглядывались мне вслед и говорили комплименты. Но счастье омрачала притаившаяся в глубине души тревога: Мудзу стал для меня живым воплощением любви, сексуальным идолом, болезненным пристрастием, моим богом. Каждая секунда, каждая минута жизни была наполнена думами о нем. Без него существование казалось бессмысленным, а страх потерять его сводил меня с ума.

Ничто не совершенно в этом мире. Весь фокус в том, чтобы довольствоваться тем, что имеешь, а окружающую действительность, особенно отношения между мужчиной и женщиной, воспринимать с пониманием и терпимостью.

17

Ник — завоеватель

В любви я свободна.

Жорж Санд^{76}

Мудзу снова улетел в Доминиканскую Республику доснимать свой документальный фильм. И как раз в это время на деловое совещание в Нью-Йорк прибыла моя предприимчивая образцово-показательная кузина Чжуша. В компании, где она работала, ее очень ценили, буквально носили на руках за выдающиеся успехи по итогам прошлого финансового года; поэтому заказали для нее шикарный, уставленный цветами номер в одном из дорогих отелей на площади Вест-Юнион.

Именно там мы и договорились встретиться.

Как только дверь в номер открылась, Чжуша и я по-детски завопили от радости и бросились друг другу на шею. При встрече в Нью-Йорке с приехавшей издалека родней испытываешь немного странное, но теплое и щемящее чувство. Особенно порадовало, что Чжуша привезла гостинцы из дома: мои любимые пирожки с красной фасолью, заботливо испеченные мамой, и высушенные маринованные побеги бамбука. Они обе очень переживали, что на таможне продукты могут конфисковать.

Я один за другим открывала плотно завязанные пакеты с угощением, впившись зубами в любимый пирожок с фасолью. А когда проглотила первый кусочек, разрез глаз у меня непроизвольно стал более раскосым, родным. Только мама умела так восхитительно готовить. Чувствовать неиссякаемую, безоговорочную материнскую любовь — всегда счастье. Правда, несколько удручает собственная неспособность отплатить такой же преданностью.

Мы говорили без умолку, особенно я. В Нью-Йорке мне почти не доводилось говорить по-китайски. Чжуша внимательно слушала, а я обрушила на нее целый поток новостей из моей американской жизни, в том числе и о Мудзу.

Кузина стала более зрелой и сдержанной; ее терпеливая благожелательная улыбка осталась неизменной. Сначала ее муж Ай Дик, который был на восемь лет моложе нее, собирался прилететь вместе с ней, но не смог получить визу. У меня самой были похожие проблемы. Сиэр, которая всегда мечтала провести отпуск в Нью-Йорке, три раза подавала заявление, но и ей тоже отказали в визе. В каком-то смысле образ жизни молодых китайцев не так уж сильно отличался от того, который вела молодежь в Америке или Японии, но во многих случаях их радужные мечты разбивались вдребезги при столкновении с суровой реальностью. Они не могли отправиться в Париж, Токио или Нью-Йорк в любое время, когда им захочется. И сколькими бы колечками для пирсинга молодой, желающий во что бы то ни стало самоутвердиться китайский юнец не протыкал свою кожу, он по-прежнему оставался беспомощным и уязвимым.

О муже Чжуша говорила как-то мельком, почти равнодушно, словно речь шла о чем-то бестелесном, как воздух. В ее голосе не было ничего хотя бы отдаленно напоминающего то волнение и гордость, с которой она рассказывала о своем обожаемом сыне «червячке».

По намекам в письмах от общих знакомых по Шанхаю и телефонных разговорах я догадалась, что в ее семейной жизни не все благополучно: под влиянием бытовых и супружеских забот у художника Ай Дика наступил «творческий кризис». В нем воскрес былой Казанова, и Ай Дик стал встречаться с женщинами, которые были лет на восемь моложе него. До меня дошли слухи, что не на шутку разгневанная жена отобрала у него подозрительно «отощавшую» кредитную карточку, когда обнаружила, что он потратил кучу денег на подарки. Правда, вскоре ему удалось завладеть еще одной карточкой и добраться до их общего банковского счета. Ай Дик, похоже, был искренне привязан к сыну, но это ничего не меняло в его поведении.

Услышав, что я подумываю о том, чтобы выйти за Мудзу замуж, Чжуша на какое-то мгновение остолбенела от изумления, а затем, прикрыв рот рукой, расхохоталась. Когда она не могла удержаться от громкого смеха, всегда прикрывала рот рукой. Стыдливость и хорошие манеры были одними из самых привлекательных ее качеств.

— Ты сошла с ума, — вздохнула она. — Похоже, мы с тобой поменялись ролями. Меня прочили в счастливые супруги и матери, а тебе предрекали вечно скитаться по миру в чудных шелковых ципао, писать книги и крутить бесчисленные романы со множеством мужчин, жаждущих твоего внимания и любви. И что же? Теперь ты живешь в Нью-Йорке, одном из самых космополитичных городов мира, и собираешься выйти замуж — за кого бы вы думали? За японца! Господи! А я? Это уже второй мой брак, и похоже, он долго не протянет… Каждый раз я пытаюсь устроить свою жизнь по старой поговорке: «Сначала заведи крепкую семью, а уже потом делай карьеру», но у меня ничего не получается.

Чжуша ласково взяла меня за руку:

— Коко, подумай хорошенько. Влюбиться легко, а жить вместе трудно, — при этих словах она снова горестно вздохнула. — Люди, томящиеся в крепости, всегда стремятся выйти оттуда на волю. Те, кто находится снаружи и жаждет покоя и защищенности, неизменно хотят проникнуть внутрь. Такова жизнь.

Я покачала головой:

— Нельзя так много размышлять. Когда слишком долго думаешь о чем-то, решимость улетучивается и ни на что не хватает смелости.

Мы замолчали, отламывая кусочки от лежащей на кофейном столике шоколадки, сосредоточенно жуя и, разглядывая привезенные Чжушей фотографии.

На снимках ее сын выглядел веселым крепышом. Он то улыбался своим трогательным розово-беззубым ротиком, то увлеченно играл с пальчиками на своих крошечных ножках.

При виде его беззащитной фигурки у меня на глаза навернулись слезы. И я не могла удержаться от восклицания: «Женщине от природы суждено стать матерью!»

— Пожалуй, — задумчиво ответила Чжуша, не сводя глаз с фотографии сына. — Многие женщины жалеют, что стали женой мужчины, но еще ни одна не пожалела, что родила мужчину.