Annotation
Кислицын Геннадий Борисович
Кислицын Геннадий Борисович
Плечо генсека
Эта история произошла в небольшом городе, и неважно в каком. То время - время великих перемен и политических бурь: Советский Союз дышал на ладан и был похож на раненого льва, которого уже никто не боялся, но раскатистое и мощное рычание, когда то победоносного зверя всё ещё проносились по миру, и все страны ожидали, чем же всё это закончиться.
Но уже тогда на первомайские и октябрьские демонстрации трудящиеся и колхозники не ходили, и слуги народа гордо не махали своими шляпами, приветствуя с высоких трибун своих хозяев. Не звучала из динамиков, повешенных на столбах, громкая и бравурная музыка, и никто не украшал транспарантами улицы городов. И всё праздничное убранство - важная и неотъемлемая часть жизни народа, хранилось на складах, а часто, и где придётся. Так и в нашей истории портрет великого, всеми любимого вождя, пылился на чердаке местного театра, и сыграл в нашей истории большую роль.
Местный театр.... Это гремучая смесь возможностей, амбиций, великих талантов и несбывшихся надежд. Но в нашем случае, это был настоящий театр. У него даже было своё здание, - у иных народных коллективов нет даже своего помещения, их приходится снимать, - а у нашего театра находилось в распоряжении не только здание, но и целая усадьба. Её построил до революции (сбился со счета какой) богатый владелец заводов, пароходов, железных дорог. Усадьба благополучно пережила советское время и до нынешних лет сохранила относительно хорошее состояние. Само здание, выкрашенное в бело зелёные цвета, построенное полукругом, оно напоминало Зимний дверец, только в миниатюре. Идя на премьеры театра, пройдя через большую каменную арку, и проходя по территории усадьбы, жители города всегда удивлялись красоте и величию здания. В центре усадьбы, как и полагается, располагался фонтан, в нём огромные, мускулистые мужчины держат большой, выкрашенный белой краской шар, символизирующий вселенную. Впрочем, это новодел советских времён.
И на чердаке этого дворца театра хранился большой портрет генерального секретаря коммунистической партии (генсека), той партии - будет сказано для молодых людей, которые не помнят и не понимают принцип жизни того времени - той партии, которой безраздельно принадлежало шестая часть суши планеты, или сорок процентов континента Евразии, или больше половины Европы (википедия). Генеральный секретарь сам - единолично руководил огромной территорией, и считался оплотом и надеждой всего мира, организатором всех советских побед, пламенем прогресса и счастливого будущего. А внизу - в полуподвале находилась мастерская художников.
Известное дело, театр не может жить без изготовления декораций, оформления сцены, шитья костюмов актёрам, для этого и нужны люди умеющие рисовать. А поскольку мест на двух этажах (здание двухэтажное) заняли многочисленные гримёрки и театральные службы, то мест художникам не хватило, и им отвели две небольшие комнаты внизу. Те не стали возражать и возмущаться, как обычно бывает в таких случаях, только сказали: "Подальше от начальства - дышать легче!" и заняли помещения.
...Художников в театре двое. Если совсем быть точным, то художником театра - и по прописке и по зарплате - являлся один Александр Александрович Вотяков, высокий, худой и жилистый мужчина. Он занял первую комнату, ту, что находилась перед входом в мастерскую. Вторую - в глубине занял Геннадий Фёдорович Збруев. Все почему то звали его не Геннадием, а Федей. Я подозреваю, имя это произошло от его отчества, так как Фёдорович в противовес высокому Александру Александровичу был щупленький, небольшого роста, в очках интеллигент, и на Геннадия Федоровича "не тянул", поэтому имя и отчество ему сократили, и получился Федя. И он - Федя в настоящий момент, после перестройки (слово, ранее известное всему миру, и теперь совсем забытое), после сокращения штатов театра был уволен, и находился, что называется, на вольных хлебах. Идти ему было некуда. Сердобольный, имеющий авторитет в театре Александр Александрович по мужски опекал своего недотёпу (так звал он про себя своего коллегу), Вотяков сходил к начальству и уговорил оставить в мастерской Геннадия Фёдоровича, позволить ему и дальше занимать помещение. А так как претендентов на освободившееся место не нашлось, театральное начальство, почесав затылок, согласилось, проговорив: "Надо же и милосердие проявлять!" И всё покатилось по старому, по прежнему, только без зарплаты Геннадия Фёдоровича.
В подвале вместе с художниками "жил" и третий человек - актёр Захар Антонович Абдулов. Вот, кто - настоящий талант! Трудно сказать, почему судьба уготовила ему место блистать в провинциальном театре, а не на столичных сценах, но так, уж, сложилось - дальше города он не выезжал. И главный режиссёр театра, и постановщик, и актёры, все высоко ценили его за богом дарованные возможности, но у того был независимый и часто непредсказуемый характер. Именно поэтому, когда раздавались "блатные" гримёрки, Захар (так будем называть его) сам отказался от них, решил, что лучше он будет находиться внизу, подальше от своих коллег и руководства, чем ссориться с ними. Никто не возражал. Художники же такому соседству только обрадовались. Со своими - с друзьями, коими были они, Захар был дружелюбен, любезен и покладист - такое часто случается. Абдулов принёс небольшой шкаф, поставил его в комнате Збруева, в нём он хранил свою одежду и театральный реквизит, и начал "жить". Именно "жить", так как работа в театре требует всего человека, только в этом случае она благосклонна к нему, в противном случае....
Трое дружно проработали много лет.
А так как атмосфера в мастерской была весёлой, сюда сначала заглянул один актёр, и начал посещать художников постоянно, потом пришёл другой, третий, начали приходить и компании, посидеть, поболтать. У кого наболело в душе, и он не знал, где выговориться, шёл сюда, другой провинился и решил сбежать от начальства, тоже шёл к ним, третьему нужно поделиться семейными новостями, четвёртому - выпить, и лучше товарищей, чем художники, он не мог отыскать в округе. Со временем здесь сложился своеобразный клуб: если нужно отпраздновать Новый Год в неформальной обстановке, пожалуйста, восьмое марта - опять у них, день рождения - вам всегда рады. Приходили мужчины и женщины. И при тусклом свете единственной лампочки, висевшей высоко под потолком (потолки высокие, пять метров - умели же раньше строить!), на продавленном, когда то зелёном, а теперь бесцветном, засаленном диване, за большим столом, у которого были подпилены ножки, чтоб было удобно, не вытягиваясь, прямо с дивана брать еду, много, что было сказано, решено и сделано. И за разговорами и едой обсуждались различные проблемы: театральные, политические, семейные. Сколько здесь произошло споров, дискуссий! Всё это "взбрызгивалось" изрядной дозой спиртного: водкой, пивом, вином, не чуждались театралы и коньяка, а когда двери заграницы широко распахнулись, здесь пробовали и экзотические импортные напитки. Часто закусывать было нечем, но никто не жаловался, главное - чтоб было весело.
Как ни странно, "о клубе" знало и театральное начальство, но закрывало "на это безобразие" глаза. Начальство - тоже люди, тоже любили "расслабиться", и тоже иногда шли "в гости". После второй, третьей рюмки с них спадали важность, с которой они приходили, и у них также "развязывались языки", как и у остальных присутствующих.
