— Я думаю, мне не понравилось, что решили за меня. Я должна была принять то решение сама — а тут, получается, за меня его приняли другие…
— О! Теперь мы пришли в нужную точку! Молодец, девочка, мозги у тебя все же есть — если ты способна на такой самоанализ, то при удачных обстоятельствах выживешь. А итог того, что мы наковыряли — вся проблема заключается не в предательстве, не в разных там «любишь — не любишь» и прочих ландышах и пассатижах, а в простом вопросе контроля.
Тебе не нравится, что снова посадили на поводок. Что считают ребенком. Решают, что тебе стоит знать — а что нет. Это очередной банальный бунт подростка против контролирующих его взрослых. И оттуда мы идем на следующий этап — ты девочка большая и уже знаешь, что ни гневные обвинения, ни вопли о желании самостоятельности не срабатывают.
На твоей стороне только время и рвение самой засучивать рукавчики и лезть белыми ручонками в мутную воду: что поймаешь — зажаришь на ужин. Вот тебе и вся взрослая жизнь. А больше там ничего нет. И когда за твоей спиной будет лежать гора жареной рыбы — ненавижу рыбу, кстати — тогда тебе уже не придется кому бы то ни было доказывать, что ты взрослая — тебе уже не будет это нужно, как не будет и интересно. А пока ты, брызгая слюной, кричишь в лицо тем, кто о тебе заботится — или заботился — что ты большая и свободная высокоразвитая вакцинированная личность — ты так и будешь оставаться ленивым избалованным подростком… Это я к слову сказала, дорогая, не о тебе. Ну, ты меня поняла…
Санса сидела, огорошенная такими нелицеприятными для себя выводами. Что же получается, ее справедливая реакция на скверный с ее точки зрения поступок Клигана — простой бунт из-за отсутствия контроля над ситуацией? «Контроль — это все, дорогая» — вспомнилось ей уже в который раз…
— Мадам, мадам — за вами приехала машина. Такси. Ведь это вы заказывали такси?
Оленна встала.
— О да, юноша, заказывала. Скажи, сейчас приду. И пусть там не смеет сигналить или бибикать. За его время плачу я.
Она потрепала Сансу по голове, небрежно, но ласково.
— Не печалься ты так. Нет в этом мире ничего, что нельзя было бы исправить. Ошибки налагают отпечаток, да — но многие наши поступки обратимы. Пока мы дышим. Поэтому я все время говорю тебе про время — вот оно, как раз, необратимо. Хотя, порой его можно растянуть. Или обмануть. Но пока живешь — всегда остаётся шанс. Если все равно терять нечего — ты своей чудесной максималистской головкой наверняка думаешь так — то какая разница, почему бы не попробовать, а? Так что, дерзай. А потом расскажешь, как оно вышло. Ты же уже поняла — я любопытна… И порой мне нравятся хорошие концы…
Прощай, малышка, а то этот зловредный водитель, как я вижу, уже вылез из своей консервной банки и направляется сюда, чтобы утащить меня за собой, как самую старую русалку в мире. А ты пока еще молода — тебе и карты в руки. То есть, водоросли. Вот и думай сама — кого тебе в них топить, зачем и вообще, нужно ли это. На худой конец, всегда можно отрастить длинный хвост — тогда и проблема сама снимется… Иду уже, иду, унылый вы человек! Ну, пока… Дай-ка мне свой кофе, а то в этой тоскливой машинке и заснуть недолго. А днём я спать не хочу — еще пропустишь что… А ты еще успеешь сделать новый — время на твоей стороне!
Старуха ловко забрала у Сансы уже остывший стакан и зашагала в сторону двери. Что было теперь делать? Стоило еще чего-нибудь попить, а то от всех этих выговоров Оленны у нее во рту пересохло от ощущения собственной непроходимой тупости. И позвонить матери. Пока еще не поздно. Почему она так подумала?
Похоже было, что в последнее время она то и дело оступалась и опаздывала. Ну, хоть тут… Санса нервно налила себе еще один, на этот раз маленький стаканчик кофе и взялась за телефон. Не подходит, не подходит, еще раз не подходит, на домашнем сразу сработал автоответчик. Может, занята? В офисе? Но ведь сегодня суббота. Офис обычно был закрыт, а все важные дела мать могла обсуждать по телефону. Она набрала номер матери еще раз, и еще, словно это щелканье по клавишам могло как-то скомпенсировать ее вину и тревогу. Может, ушла к этому своему специалисту по нервам? Может, он требует отключать телефон во время визитов? Такое сейчас случалось повсеместно.
Немного успокоившись, Санса допила свой напиток. В самом деле, что это она распсиховалась. Это все слезы, бессонные ночи, истерики эти. Может, мать была банально за рулем и у нее не было беспроводной связи. Мама всегда ненавидела любые наушники — у нее от них, якобы, распухал лимфатический узел за ухом — всплыло в памяти. Даже музыку слушала только громко.
Набрала номер еще раз — занято. Ну хоть какой-то сдвиг. “Попробую еще раз через часок”, — решила Санса, встала и направилась к выходу. Поскольку делать ей было совершенно нечего, она решила пойти на волнорез. Если ей хочется на волнорез, то, значит, туда и надо. Маленькая она или большая — контроль над своими ногами у нее явно пока — или уже — есть. Там она сядет, поглядит на спокойное сегодня застывшее в штиле море и неспешно поразмыслит, что же все-таки произошло вчера, и куда теперь ее это приведет. Прежде чем куда-либо соваться — нужен был план. Без планов, как выяснилось, у Сансы выходили лишь истерики. Или признания в любви…
========== III ==========
Воин ничем не гордится,
Воин ничего не стыдится,
Воин знает, где путь, потому что слушает силу,
Воин ничего не решает, потому что всё решено.
Вильгельм Телль всегда попадает в цель,
Вильгельм Телль никогда не садится на мель,
Вильгельм Телль один ложится в постель —
Вильгельм Телль.
Воин ни к чему не стремится,
Воин ничего не избегает,
Воин ничем не владеет, потому никогда не теряет,
Воин вручил себя силе и всегда помнит о смерти.
Ольга Арефьева (Ковчег) — Вильгельм Телль
Сандор I
Ливень почти кончился, небо посветлело и даже появился какой-то намек на то, где находилось солнце. Сандор, не спеша, завел Неведомого в стойло, где его забрал хлипкий служащий конюшен. Конь слегка подмок, но, похоже, был очень доволен, что его, наконец, вывели погулять. Что, в конце концов, значит дождь по сравнению с тоскливым стоянием в крохотном закутке день и ночь? Курить хотелось до невыносимости, поэтому Сандор вышел на улицу, потрепав на прощание жеребца по мокрой челке. Ему тотчас накапало за шиворот с почти плоской крыши на которой, казалось, собралась половина дождя, выпавшего в последние полчаса — и вся эта вода решила пролиться именно в тот загребучий момент, когда он прикуривал. “Какая, впрочем, разница — и так весь мокрый”, — уныло подумал Клиган.
Справа от конюшен Серсея, наконец, упихала детей в лимузин и теперь раздраженно оглядывалась в поисках кандидатуры в мальчики для битья. День был испорчен: прогулка длилась от силы двадцать минут, дети ныли. В особенности, был недоволен Томмен, что не успел даже выехать на берег и покрасоваться перед всеми в своем новом статусе «мужчины на большом коне». Джоффри, демонстративно отвернувшись от всех, что-то строчил в своем телефоне. Приятели его уже смылись — ну еще бы, после такой-то сцены. Интересно, рассказал ли его подопечный матери, что именно произошло на дюне? Сандор полагал, вряд ли. Он и сам толком не видел, что произошло — до места происшествия он доскакал, только когда большинство участников покинуло сцену. Понимал лишь то, что Пташка вдруг расхрабрилась до ужаса — поцелуи ей, что ли, дали в голову? — и, похоже, наговорила Джоффу каких-то колкостей — а тот, сам питая неуправляемую страсть к издевкам, был патологически ранимым и обидчивым, что, в общем, было неудивительно. А затем — это Сандор видел уже отчетливо — девчонка каким-то образом подняла свою серую лошадку на дыбы, а у суперпородистого коня Джоффри была та же особенность, что и у хозяина — несмотря на горделивую осанку и внешний лоск, он был пугливым и дёрганым. Гнедой тотчас же рванул так, что Джоффри чуть не грохнулся мордой в мягкий песок. Выглядело это презабавно, и если бы Клигану не полагалось, вообще-то, следить за мальчишкой, он бы поаплодировал и Пташке, и ее маневру — и гнедому дурню, заодно. Впрочем, Джоффри чудом удержался в седле — бросив на девочку такой взгляд (который она, похоже, в своём триумфе амазонки даже не заметила), что Сандор призадумался, вспомнив о словах горничной. Все-таки у Пташки были совершенно пичужьи мозги. Любой ее отпор неизбежно повлек бы за собой ответную реакцию — а униженный перед друзьями пакостный садист уж наверняка, как истинный змееныш, затаил злобу. Сандору хотелось самому треснуть вздорной девчонке по затылку. Ну почему ей именно сейчас приспичило устраивать тут бунт? Ему пришло в голову, что, вероятно, знай она то, что ему рассказала горничная, Санса бы поостереглась дразнить гаденыша, но и насчет этого он был отнюдь не уверен. Ей была важна ее победа: сейчас, здесь — а что будет дальше — наплевать. Сандор будто ощущал ее настроение — море по колено, горы по плечо. Он уже отведал его на себе в конюшне — и то, что он почувствовал, ему не понравилось. Она была сейчас, бесспорно, хороша — как молния в грозу — но на себя была не похожа и, вероятно, казавшись себе безумно опасной, на самом деле была, как и всегда, слаба и уязвима. Даже больше, чем обычно, потому что в своём порыве вседозволенности скинула обычные доспехи, что до сей поры успешно ограждали ее от неприятностей: неразговорчивость, смущение, застенчивость, вежливость. Глупая, храбрая его Пташка…
