Дверь открылась и пропустила в гостиницу пожилую даму в дизайнерских джинсах с вышивкой, сидящих на ней мешком, и в футболке с древом жизни. Из двери пахнуло магнолиями, самшитом и сигаретным дымом.
Санса сняла со вспотевших ног кеды и опять уставилась на двойное стекло входной двери. Древо жизни на майке у старушки неприятно напомнило Сансе о ее недавнем кошмарном сне.
Почему все же она не хотела просыпаться? Мысль эта постоянно звучащим, непрерывно повторяющимся мотивом, проходила через все ее сегодняшние сны, как нить, на которую нанизывались красные, синие, сиреневые и черные бусины отрывочных образов. Без нити не было бы снов, их целостности, состоящей из разнообразия, — они раскатились бы по углам ее сознания. Не просыпайся — иначе все пропало. И что-то связанное с лошадью, той, неведомой…
Стоп, вот оно! Конь, которого звали Неведомый, что напугал ее кобылу на конюшне.
Санса охнула и закрыла ледяными ладонями лицо. Вот и нашлась пропавшая коробка с кусочками паззла. Все они мирно лежали в этом забытом укромном месте и теперь спешили занять свои места: липкие руки на ее бедре, оторванная пуговица Серсеиной блузки, оцепенение и слабость Сансы, невыносимое чувство вины за происходящее (опять сама виновата!), за собственную глупость и беспечность, вороной конь, медленно выезжающий из-за кустов, и лицо ее спасителя. Да, его лицо! Как она могла это забыть?
Казалось, он ненавидит с немыслимой, осязаемой, испепеляющей яростью все вокруг. И ее в том числе. А может, именно ее? Что напомнила ему эта звериная сцена в лесу, какие болезненные воспоминания пробудила и всколыхнула?
Санса сползла попой на сиденье дивана и обхватила себя руками. После того, как он вывез ее, он даже не хотел на нее смотреть… Она была ему противна. Она была всем противна: и Джоффри, и Серсее, и Псу, и даже собственной матери. Никчемное, слабое существо, вечно вляпывающееся в неприятности, и тащащее других вслед за собой в эти злоключения.
А она — она еще после этого заснула на плече у Пса. Боги, боги… Действительно, просыпаться не стоило. И теперь она тут сидит со своим нытьем, жалобами и детскими страхами, с намерениями вывалить всю эту кучу надуманного бреда на откуп постороннему взрослому мужчине, который и смотреть-то на нее не хочет.
Санса начала сползать с дивана, чтобы вернуться к себе. Хватит уже виснуть на других. Хватит рыдать и канючить! «Тоже мне, метод!» Сейчас она поднимется, пойдет, откроет свою дверь и не станет бояться и накручивать себя. Все это — лишь повод в который раз перевалить свои проблемы с больной головы на здоровую. Санса попыталась было попасть холодными ногами в кеды, когда за спиной взвизгнула, раскрываясь, входная дверь, и на этот раз теплый ветерок снаружи принес запах сигаретного дыма, костра и тяжелый дух крепкого спиртного. Она обернулась.
— Пташка?
Конец первой части.
========== Часть вторая. I ==========
День прошел. Я ехал вечность
В никуда и ниоткуда.
Вновь закат охватит плечи
Лихорадкой, как в простуду.
Глупая пылит дорога, —
Пылью, сединой и пеплом.
Много за спиной. И много
Впереди, где боль окрепла.
Жуть и темнота беззвучья
Льнут к вискам сильней, чем прежде.
Проклятый я иль везучий,
Что узрил твой светоч нежный?
Светляком средь лихолесья
Промелькнула и пропала.
Нужно ли теперь возмездьем
Душу жечь и ждать запала?
Может, проще кожей сбросить
Память, прошлое, личину,
В рыжую зарыться осень,
В небо упустить причину
Света, горечи, прозренья,
Осознания и страха
Что порог с прильнувшей тенью
Нынче обернется плахой?
Мысль одна мне нынче ближе
Что пока в глазах, сквозь камень,
Отблеск твой. Я болью вижу.
Я живу. Не тень, но пламень.
Пес гнал машину совершенно бездумно, на автомате. Солнце то выныривало из-под пелены дымки, то тонуло в ней, едва сверкая краями, как уходящая на дно монетка, брошенная в мутную воду фонтана.
Времени, судя по всему, было около часа. Часов у Пса отродясь не было. Они хронически душили и раздражали его своим присутствием. В юности он было пробовал бороться с этой своей странностью, но каждый раз, когда шел в кабак, через полчаса после его первого стакана, агрегат, отмеряющий время, неизменно оказывался на столе, содранный с руки привычным жестом. Да там и оставался, даже когда хозяин был уже далеко.
Пес быстро плюнул на это дело, поняв, что плетью обуха не перешибешь, и все его благие намерения успешно мостили дно самой глубокой из семи преисподних. Напившись, он мог без проблем ориентироваться на местности, мог драться, стрелять почти так же метко, как в трезвом виде, водить машину, но он совершенно не помнил, как снимал треклятый браслет, и лишь зря тратил деньги на покупку очередной тикалки.
Тогда он привык определять время по солнцу — когда оно было. Через некоторое время ему уже перестало требоваться задирать голову к небу — он чувствовал время внутри себя, словно кто-то зашил ему под кожу часы, которые он, при всем большом желании, уже не мог ни снять, ни потерять.
Возникала дилемма: отогнать машину к конюшням и потом пешком дойти оттуда до развилки «аэродрома», или же завернуть туда сразу, загрузиться вином, потом уже отогнать автомобиль на конюшню и идти гулять, куда глаза глядят. На пятачке были расположены здешние достопримечательности: маленький магазинчик с минимальным набором продуктов и большим ассортиментом крепких напитков, винная лавка, которую держал местный житель, продавая там продукцию со своих же виноградников, и обшарпанный ангар-дискотека.
Раньше гигантский ангар принадлежал какому-то чудиле, что устроил в помещении частную лётную школу, а когда он окончательно разорился и спился, помещение перекупил местный бонза — владелец рынка — один из тех, кто частенько посещал дом Серсеи. Он сделал в ангаре дискотеку, чем вызвал восторг у местной молодежи и большое негодование у приезжих отдыхающих, которые в своих домах на берегу совершенно не желали каждый вечер слушать долбеж танцевальной музыки, неизменно просачивающейся через хлипкие стены ненадежного сооружения. Возле ангара, завалившись на одно крыло памятником романтическому безумию, стоял древний кукурузник, весь исчерченный граффити, с выломанными дверями и продавленными кожаными сиденьями, на которых любили догоняться местные наркоманы. Одно шасси у кукурузника было отломано — то ли кто-то позаимствовал его, чтобы сделать тачку для перевозки мусора, то ли, может быть, оно было утеряно в те времена, когда кукурузник был еще небесным обитателем, а не ржавеющей грустной железякой.
Дискотека быстро приобрела статус «культурного центра» — там ошивались все, кому в ночи некуда было податься, там ты мог на халяву выпить и даже найти себе на вечер компанию: под стенами дискотеки вечно болталось с полдюжины шлюх неопределенного возраста. Внутрь их не пускали, но, учитывая теплый климат, в этом обычно и не возникало надобности — они обслуживали прямо у стен, в чахлых кустах жимолости или на приступке у мусорных баков. Если кому-то хотелось романтики, всегда существовала роскошь продавленных сидений самолета.
Одним летом — Пес помнил это хорошо, потому что именно тогда Серсея впервые вывезла свое семейство в эту усадьбу, и даже Роберт, помнится, пробыл тут какое-то время — дом по соседству с ними снял какой-то псих-скульптор. Скульптор загорелся идеей сделать из старого кукурузника инсталляцию в духе современности: продырявить, покрасить в кислотный цвет и начинить надувными куклами из магазина интимных развлечений. Он даже начал было вести переговоры с владельцем ангара. Выяснилось, что самолет принадлежал неизвестно кому — по сути, после смерти прежнего владельца-летчика, он перешел к его наследникам, но где были эти наследники и почему они не оприходовали бедный самолет, оставалось тайной. Местные жители и завсегдатаи дискотеки пришли в страшное волнение: дискотека носила неформальное, но гордое имя «Аэродром», а какой же будет аэродром, если забрать самолет, к тому же под такой похабный проект? По этому поводу возле винной лавки было проведено собрание, на котором народ торжественно решил, что предъявит хозяину дискотеки ультиматум: или он отказывает в продаже говнюку-скульптору, или вся братия завсегдатаев его заведения объявит бойкот и начнет ездить на развлечения в город, где на этом нагреют руки конкуренты.
