Но зацепил Лили вовсе не любовный треугольник как таковой. Она поймала себя на мысли, что сочувствует не пресной и непонятной Каролине или её омерзительному мужу, но – Эльзе. Девушке, на которую заранее смотрели с презрением, и лишь потому, что её отец честно зарабатывал себе на жизнь. («Только потому, что она грязнокровка», - подкинуло сознание). Она, скажете, вела себя грубо? А Каролина – еще хуже, говорила кошмарные вещи, искалечила младшую сестру, но её все равно уважали, как леди! По праву рождения, да. Что же за священная корова – происхождение, чтобы за него прощать человеку все прегрешения? Если уж на то пошло, лучше происходить от честного труженика, чем от тунеядца, пившего чужую кровь. Определенно есть справедливость в том, что Каролина умерла в тюрьме, а Эльза положила презиравшее её общество к ногам. Только вот подлый она выбрала способ мести, слизеринский способ. Лучше было бы открыто застрелить художника, да и жену заодно. Но все равно Лили, перелистнув последнюю страницу, надеялась, что Пуаро никогда не добьется торжества несправедливой буржуазной правды.
…И вот Северус после стольких дней ожидания объявился наконец. За время, пока они не виделись, он внезапно прибавил в росте, даже обогнал Лили, и ей, привыкшей, что друг её немного ниже, стало завидно и неловко. Хотя неудобно было и оттого, что она решительно не знала, о чем заговорить с ним. Ведь не спросишь, как дома дела, и не расскажешь ему, как сама повеселилась. Приходилось признаться себе, что Северус - какая-то несуразная, неудобная часть её жизни.
- Вредный ты, - Лили сморщила нос. – Пропадал где-то так долго, так еще и на полголовы меня перегнал.
- Да где же на полголовы? Всего на дюйм.
- Врешь! На полголовы. Встань ко мне спиной.
И Лили прижалась лопатками к его острым лопаткам, провела по своей макушке, ребром ладони уперлась в его затылок.
- Вон, видишь? Вымахал. Мне завидно, между прочим.
- Лили, но я же полголовы себе не снесу, - добродушно ответил Сев.
Громко засмеявшись, девочка отчего-то обняла его, прильнув всем телом. Он тоже обхватил её руками, но – как Лили успела заметить – друг никогда не обнимал её крепко, едва касался; так было и теперь. «Брезгует, что ли?» - но настроение было хорошее, и она не обиделась.
Миссис Снейп выписали из больницы довольно быстро, но к тому времени что-то успело произойти у её сына с отцом, так что Сев практически не появлялся дома. Смастерил в лесу, недалеко от озера, шалаш, там дневал и ночевал, мылся и постирушки устраивал в озере, а питался вовсе не пойми, чем: ни посудины, ни соли, ни масла какого у него не было, а от всего, что Лили приносила, отказывался.
Девочка однажды, с еле выбитого разрешения родителей, осталась ночевать в его шалаше. Улеглись вместе на настил из травы и лапника, укрылись неизменной курткой Сева, теперь уже не вполне достаточной для обоих, и, как в детстве, прижались друг к другу, согреваясь от тепла тонких тел. Сперва у Лили зуб на зуб не попадал, она от дрожи чуть не плакала, но потом тепло проникло, растеклось по жилкам, и она уже вольно лежала на лапнике, коловшемся сквозь ткань платья, слушала гомон ночного леса, вяло гоняла комаров и играла волосами Северуса, сильно пахнущими жиром. Он, растянувшись на животе, шаря щекой по грязному рукаву рубашки, все смотрел на подругу и слабо, сонно, блаженно улыбался.
- Сев, ты меня любишь? – вздумалось спросить Лили.
Он прикрыл веки, спрятал лицо в сгибе локтя. Грязноватые пальцы шарили по траве.
- Молчишь… Не знаешь. Не любишь, да? А я вот тебя люблю. Ты мне, как братик.
Дыхание ровное. Кажется, засыпает. Но Лили пока не спалось, и без собеседника ей стало бы скучно.
- Северус, - она не знала, о чем бы спросить еще. – Северус, а если я умру, что ты будешь делать?
Он резко поднял голову, хлопнул бессмысленными со сна глазами.
- Как? Ты о чем?
- Ну, ты быстро меня забудешь? Или все-таки будешь скучать?
Он раздраженно вздыхает, снова зарывается лицом в скрещенные руки. Ворчит глухо:
- Вот чего глупости-то спрашивать…
Ночь в июле коротка, и скоро утро уронило росы. Рассветной тишиной, мокрыми тропинками, пока слаще всего забывался сном Коукворт, Северус, проснувшись, проводил Лили до дома. Калитка не заперта, на первом этаже неосторожно приоткрыто окно. Сев поддержал – и девочка встала на карниз, подтянулась на руках и проскользнула в кухню. Уже стоя на подоконнике, обернулась, присела на корточки, обвила шею друга руками, ласково поцеловала. Ей отчего-то нравилось быть ласковой, и не так важно, с кем – с родителями, другом или приблудной кошкой.
К полудню Коукворт пробрала дрожь от известия: закрылись последние два цеха фабрики. Тринадцать лет длилась её агония, и наконец кормилица и губительница города испустила дух. О ней, в общем, не стоило жалеть: мало кто работал уже в оставшихся цехах, большей частью те из рабочих, кто не спился, нанялись в Манчестер, и ставшим нынче безработными еще хватило бы мест. Но люди привыкли к фабрике, вся их история спиралью обвилась вокруг закопченных её корпусов – как такое взять и выкинуть из душ?
Родители за ленчем держались торжественно, строго и скорбно, словно умер кто-то. Лили удивлялась про себя: отец ведь сам давно мечтал, чтобы фабрику закрыли – но понимала, что именно так следует встречать большие перемены, которые касаются не одной твоей семьи.
- Как ты думаешь, Джордж, преступность не возрастет? – негромко спросила мать.
- Может, - согласился отец. – У кого-то опустятся руки, а кто-то решит, что пора зарабатывать деньги более легким путем. Но это было бы неизбежно, Роза. Когда фабрика работала, преступность была не меньше.
- Один Паучий Тупик чего стоит, - Туни выразительно глянула на сестру. Не могла все-таки удержаться, чтобы не подколоть. Вроде бы давно они держали холодный нейтралитет, Петуния не общалась с Лили, но и не придиралась к ней – а только дружбы с беспризорником простить не могла, да перед отъездом сестры в школу каждый раз запиралась у себя в комнате. Лили научилась от матери игнорировать Туни, отец же иногда считал нужным ответить старшей дочери.
- Паучий Тупик, конечно, клоака, но думаю, худшие преступники обитают отнюдь не там. Ты ведь помнишь Джека Файерса? Он был уважаемый человек, мой коллега, а оказался убийцей, - отец сжал вилку, помолчал, подавляя волнение. – А заместитель главы Манчестерского банка? Он прекрасно жил, и все-таки считал возможным брать взятки. Маска респектабельности, дочка, ничего не значит. Часто за ней и скрываются самые отвратительные из преступников. И особенно гадки они оттого, что считают себя выше других. Они первые сплюнут и скривятся при виде какого-нибудь воришки из Паучьего Тупика или несчастного пьянчуги, укокошившего соседа или жену, хотя у самих совесть не чище.
Лили задумалась, отложив вилку. Ей вспоминались лица слизеринцев: самодовольный Розье, легко выкрутившийся из истории с Бертой Джоркинс и безнаказанно бросивший Флоренс Флеминг; Эльза Смит и её подруги, смыслящие в учебе меньше любой хаффлпаффки, но считающие себя по определению лучше всех на свете; Эйвери, как-то плюнувший в сторону Люпина; Регулус Блэк, каждый раз кривившийся, когда мимо проходила она, или Мери Макдональд, или Лиззи Дирборн… У их семей в большинстве своем отвратительная репутация, но почему-то именно эти семьи имеют, как говорили старшекурсники, наибольшее влияние в магическом обществе. Ох, стать бы в таком обществе Эльзой Грир, чтобы сполна унизить всех этих индюков, плюнуть им в лицо, напомнить, что власть их не вечна.
Часа в три, когда мать послала Лили за хлебом, у дверей булочной девочка встретила Тобиаса Снейпа. Тот сидел на пыльной, низкой и широкой ступени крыльца, с мясисто-красным лицом, в доску пьяный. Поднял на девочку мутные глаза, Лили проскользнула мимо. Покупая хлеб, надеялась, что Тобиас ушел – но он оставался на месте. Удержал её за подол, повис на её запястье, встал, судорожно вздохнул.
