Думаю так, вернувшись в Никольское и отыскивая веник. А до того был в Северной Африке. Иду по ней - здрасьте! Наш, никольский скворец прыгает по ней, пасется на солнышке.
- Ах ты, - говорю, - вот ты где ты. Ты тут не загостился? Ты почему к нам весну не несешь? Ты давай, лети в Россию, тащи туда солнышко, а то там без тебя ничего не зацветет.
- А сам-то ты чего здесь? - спрашивает скворчик. - За мной что ли прилетел? Ладно, возвращайся, скажи воробьям, чтоб скворечник освобождали.
Я даже подивился, откуда скворец знает, что у меня зимой в скворечнике воробьи живут.
Ну вот, я вернулся. Прилетел на самолете, крыльев у меня нет. Сразу в Никольское. Все, конечно, запущено. Колодец в снегу, сарай протекает, баня внутри в ледяной плесени. Герань в доме вся пожелтела. И веника никак не найду. Ладно, начну с бани. Неужели сухих дров совсем нет? Нашел, нашел. А топор где? О, этот топор такой лодырь, похлеще веника... Конечно, под лавкой. Рублю дрова. Зря его обзывал лодырем, очень он ухватистый, сноровистый. И меня любит. Пила опять куда-то ускочила.
Нашел за поленницей. Ну вот, украсились золотинками ржавчины. Специально что ли в сырости лежала? Ничего, вот это бревнышко перетрем, прочистишься.
А печь-то как простужена, только что не кашляет. Затопил. Дым в трубу не хочет идти, меня хочет удушить. Глаза от него дерет. Ничего, поплакать полезно. Печка про меня думает: «Поплачь, поплачь, сколько я тут без тебя плакала».
Ну, вроде горит. Аж потрескивает. Дым вытянуло. Пар поднимается от плиты.
Теперь колодец. Конечно, шланг перемерз. Да не на конце, а в середине, где соединение шлангов разного диаметра. Кипячу воду в чайнике, лью кипяток в шланг. И внутрь, и сверху поливаю. Еще вскипятил, еще размораживаю. Вот побежала водичка. Накачиваю воды в бак на лавке и в бак на плите. Воздух в бане чувствительно греется.
Пора и домом заняться. Ну и где ты веник, лучше сказать: метелка, - где ты, вертихвостка? Именно женский у тебя характер. Забился куда-то и смеешься надо мной. Думаешь: «Пусть твоя хозяйка сама надевает русский сарафан, да и метет своим подолом». Нашел! Еще же и совок нужен. А этот совок, прошу прощения, такое нечто. Да, в «совковое» время такой дряни не делали. Были и дешевле и лучше. А этот штамповка пластмассовая, - конечно, уже с трещинами.
Пришел соседский кот. Старый, как и я. Налил ему молочка. То ли кот сытый, то ли молоко совсем не молоко, не ест. Ну ладно, пойдем Ральфа навестим. Тоже старичок. Выполз из будки, мотает тяжелым хвостом. Я им рассказываю, что видел скворца. «Ты, Бусик, только посмей к скворечнику полезть! Только посмей! - Жмурится, мигает, изображает невинного, будто и не лазил к скворечнику. - Я тебе помигаю!»
На кормушке сидит воробей. Всем им рассказываю:
- Вы знаете, как скворцу долго и трудно лететь. Он же мог и в Африке жить остаться, гнездо свить. Нет, нас любит, к нам летит. А мы как встретим? Один лает, другой за скворчатами охотится. А ему как далеко добираться. Два моря, Украина, Белоруссия, по середине Днепра полетит, нигде не остановится, именно к нам стремится. Скворчиху тут найдет. И ты, воробей, перезимовал в скворечнике и честь знай, хозяину место освобождай. Ты же у меня из бани паклю таскаешь. Пожалуйста, не жалко. Со скворцом больше не дерись, правда на его стороне.
Топится баня. В доме чисто. Лампадка горит в красном углу, иконы освещает. Слава Богу, нечисть в дом не заползет. Зеленеет на окне герань. Смирно стоит у порога веник, рядом совок. Топор молодецки воткнулся в пень, готов к новым трудам. Блестит пила, отчищенная работой.
Будем дальше жить. Все вы у меня хорошие, вещи и птицы, и собака, и кот. Просто вы тоскуете без меня, вот для начала после разлуки немного капризничаете. Этоя виноват - уезжал. Но пока не получается не уезжать. А как бы хорошо, сидел бы в валенках на крыльце да кормил бы всех вас.
ДУНАЙСКОЕ ПОХМЕЛЬЕ
Север Болгарии, Силистра, набережная Дуная, осень. Я сижу у стоящего на постаменте танка Т-34 и страдаю. Накануне был торжественный вечер, перешедший в еще более торжественную ночь. Здравиц пять или больше я сказал о русско-болгарской дружбе, мне отвечали тем же. Мои сопровождающие переводчики Ваня и Петя курили и хлопали кофе, делать им было нечего, в Болгарии все, по крайней мере тогда (это было в 1985 году), понимали по-русски. Конечно, пели: «Дунай, Дунай, а ну узнай, где чей подарок», конечно, клялись в любви до гроба. Под утро я упал в своем номере, но вскоре вскочил. Меня подняла мысль: я еще не умылся из Дуная.
До чего же я любил Болгарию! Все в ней незабываемо, все такое прекрасное, женственное: и юг, и побережье, и горы. В ушах стояло птичье разноголосие Среберны, в памяти зрения навсегда запечатлелись скальные монастыри, Купрившиц, Сливен, Пловдив, Русе, Жеравна, Велико Тырново, Варна. Теперь вот Силистра, Дунай. Но до Дуная еще надо было пройти метров сто. Я решил посидеть у танка, все-таки свой, уральский, может, даст сил. Дал. Я немножко заправился из посудины под названием «Каберне», вздохнул и огляделся. Осень. Ну, осень - она везде осень. Листья падают под ноги деревьям, шуршат. Хорошо, тихо.
Ощущение счастья охватило меня. Никого не обидел, никому не должен, ни перед кем не виноват. Все проблемы потом, в России, а пока счастье: дружба, братство, любовь и взаимопонимание. Тем более до обеда свобода, безпривязное содержание. Искать не будут, я оставил записку Ване и Пете. Да, ведь Ваня и Петя - это не мужчины Иван и Петр, это женщины, это имена такие женские в Болгарии - Ваня и Петя. Переводчицы мне достались непьющие, но зато непрерывно курящие. Едем с ними - курят без передышки, я погибаю. Вот остановили машину, вышли. «Ваня, кури, пока стоим, Петя». - «На воздухе неинтересно, - отвечают Ваня и Петя, - надо же иногда и подышать». Садимся в машину, они начинают смолить. Да еще обе пьют страшное количество чашек кофе. А так как я кофе совсем не пью, то это для Вани и Пети очень подходит. Они на меня заказывают сразу четыре чашки, а потом эти чашки у меня утаскивают. А заказать чай, по которому тоскую, вроде уже неудобно, поневоле хлещу сухие болгарские вина.
Увы, вчера были не только они. Но сегодня, решаю я, только сухое. Вон его сколько в номере, надарили, целая батарея. Хотя бы до обеда только его. На обеде, а тем более вечером, все равно пить и говорить здравицы о дружбе. Не тосты, именно здравицы. Тосты - слово, нам навязанное. Тем более болгары, поднимая бокалы, говорят: «Наздрав!»
Ну, наздрав, говорил я себе, все более оживляясь от солнечной виноградной лозы. Наздрав! Наздрав-то наздрав, а одному становилось тоскливо. Да, умыться же из Дуная. Я прихватил начатую бутылку и еще одну и быстро пришагал к берегу. Спустился к воде. Недалеко рыбак возился у лодки.
- Доброе утро, брат! - крикнул я.
- Добро утро! - откликнулся он.
Вот с кем выпью. А пока умоюсь. Есть же славянская примета: умыться за год из двенадцати рек - и помолодеешь. А Дунай надо считать за три реки, не меньше: по всему же славянскому миру течет.
- Эй, эй! - услышал я крик. - Не можно, не можно! Химия, химия!
- Что делать, везде экология, - сказал я, подходя к рыбаку.
Мы поздоровались. Рука у него была могучая. Но и я не поддался, тоже крепко тиснул.
- Нож у тебя есть? А то я первую открывал, палец чуть не сломал.
У него были и нож, и штопор, и стаканы. Правда, не граненые, пластмасса. Звуку от чоканья не было, но выпили от души. И допили от души.
- Слушай, - сказал я, - у меня еще одна есть. Но знаешь чего, давай ее выпьем в Румынии. Я везде был, а в Румынии не был. Или пристрелят? А?
- То можно, - сказал рыбак.
Мы столкали лодку на воду, сели. Мотор взревел, мы понеслись к румынскому берегу.
- Вот тут, - кричал я, - наш Святослав, киевский князь - слышал? -сказал: скорее камни со дна Дуная всплывут, скорее хмель утонет, нежели прервется русско-болгарская дружба! Вот тут, именно тут.
