Прошли перемены. Бумаг и бюрократов стало больше, чиновники вообще считают свои рабочие места местом наживы, жить стало стократ тяжелее... Вот-вот раздадутся крики: «Так жить нельзя!»
СТАРЕЮ
Стремительно и безропотно старею. Покорно пью лекарства, приходится. От щитовидки не примешь - поплывешь. Не примешь от головы - закружит голову. От сердца - а оно «щемит и щемит у меня». А все бодрюсь, а все от людей слышу: как вы хорошо выглядите. Какой там хорошо - фасад. Передреев, помню, говорил: чем хуже твои дела, тем ты лучше должен выглядеть.
Есть шутка о зануде. Зануда тот, кто на вопрос, как ты живешь, начинает рассказывать, как он живет. Или женское: подруга подруге: «Что ж ты не спросишь, как я себя чувствую?» - «Как ты себя чувствуешь?» -«Ой, лучше не спрашивай».
Выработал я ответ на подобные вопросы: «Хвалиться нечем, а жаловаться не по-мужски. Так что терпимо». Да, терпимо. Славное, умное слово: терпимо.
Состарился даже с радостью. Все равно же не миновать, так давай поскорее. Лишь бы никому только не быть в тягость, это главное. Старик? Очень хорошо: никто не купит, зачем старика покупать, как использовать? Денег надо самую малость, одежды и обуви подкопилось, добрые люди из фонда преподобного Серафима Саровского одевают. И знаков отличия не надо, и премий, есть же Патриаршая, куда еще? Хватит уж, навыступался, находился на мероприятия, повыходил на аплодисменты, очень устаю от людей, рад одиночеству.
Очень благодарен тем, кто ускорял мое старение, мешал жить, изводил... Дай Бог им здоровья. Говорят: старость не радость. А почему она должна быть радостью? С чего? Радость в том, что к сединам не пристают соблазны. Нет, пристают, но не прилипают хотя бы. Бес в ребра мне сунется, а они у меня после поломки окрепчали.
И зачем мне надо, чтобы меня замечали, отличали? Господь видит меня во всякое время на всяком месте, куда еще больше?
НЕВЕРИЕ АПОСТОЛА Фомы - это не неверие, а доброе стремление к истине, это для нас. И мы, не видевшие, но уверовавшие, блаженны. Думаю: Фома вложил персты в раны тела Христова, но Спаситель уже был безтелесен, Он вошел сквозь запертые двери. Чудо Божие. Сказал: «Мир вам».
«ЖИДОВ РАЗБРОСАВ по болотцам, в Москве собирались не зря: Распутин, Крупин, Заболоцкий, три русских богатыря. И, брагу хмельную вкушая, почти выбиваясь из сил, к ним Гребнев, копьем потрясая, с ватагою вятской спешил».
- И ДУРАЧАТ НАС без меры, издеваются без смены модераторы и мэры, спикеры и обмудсмены.
«ОТЯЖЕЛЕВШИЕ ОТ книг, печаль разлук переживаем. Вновь проживая каждый миг, всесильный город покидаем. Но верь, мой брат, и ты, сестра, и ты, жена моя, подруга, придет желанная пора, мы вновь увидим здесь друг друга. И вновь заявимся в Саров: “Здрав буди, велий граф Орлов. То вновь мы, Божьи человеки. Корми, пои. Твои навеки”». (Саров -ядерная столица России, Орлов - большой начальник.)
Возвышен будет город Нижний, расширен будет рынок книжный.
БАТЮШКА: НАЧИНАЛ служить, думал, весь мир спасу. Потом: приход. Потом: хотя бы семью спасти. А теперь самому бы спастись.
Он же: «Мы у Господа вначале не хлеба просим, а возглашаем: “Да святится имя Твое!”, а уж потом: “Хлеб наш насущный даждь нам днесь”».
Он же дал молитву, как он сказал, молитву последнего времени. Вот она:
НИ В ОДНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ нет того, что в русской. Это от своеобразия русской жизни. У нас все одушевлено, нет неживой природы, все живо.
У Гоголя рассуждают два кума, сколько груза может поместиться на возу. И один гениально говорит: «Я думаю (!) достаточное количество». И все. И все понятно.
У Тургенева в «Записках охотника». Едут, ось треснула, колесо вот-вот слетит, как-то очень странно вихляется. И когда оно (колесо) уже почти совсем отламывается, Ермолай злобно кричит на него (кричит на колесо!), и оно в ы р а в н и в а е т с я.
У Бунина мужик бежит, останавливается, глядит в небо, плачет: «Журавли улетели, барин!»
Кстати, о Тургеневе. Это совершенно жутко, что он пошел смотреть на казнь. Да еще и описал. А в «Записках охотника», лучшем из им написанного, автор очень много п о д с л у ш и в а е т . Купил крепостную девушку - и тут же ее в наложницы. Виардо русских терпеть не могла. Валяется же русский писатель у ног, что ж другие-то?
В Орле на съезде писателей Кожинов о Тургеневе - как об агенте охранки. Но вроде даже и похвалил: на Россию работал.
- МНОГО СНЕГУ навалило, нету сил перегрести. Погодите, не жените, дайте лапти доплести. Мы стояли у Совета и домой просилися: отпусти нас, сельсовет, - лапти износилися. Мы с товарищем работали на северных путях. Ничего не заработали, вернулися в лаптях. Ты гуляй, гуляй, онуча (портянка), гуляй, лаптева сестра. Ты гуляй хоть до полночи, хоть до самого утра. Дедка лапти ковырял, ковырялку потерял. Бабка стала избу месть - ковырялка тут и есть. Все-то лапти, все-то лапти, брат мне сплел калоши. Все смотрели, удивлялись - до чего хороши. Лапоть, лапоть, лапоток, мужичок мой с ноготок. Я иду, его не видно, до чего же мне обидно! Мне миленок сделал лапотки на легоньком ходу, чтобы маменька не слышала, когда домой иду. Висит лапоть на заборе, висит, не шевелится. Мне миленок изменяет, только мне не верится.
ОТЕЦ: «ОДИН сватался, уговаривает девушку, говорит, что богатый: “Есть и медная посуда - гвоздь да пуговица, есть и овощ в огороде - хрен да луковица”. И хозяйство показал: “Есть и стайка во ограде, да коровку Бог прибрал. Есть и много знакомчи, только рыло подомчи (то есть много родных и знакомых, накормят и напоят, только надо к ним приехать)”».
Знал таких присказенек отец множество. Мама недоумевала даже: «Откуда берет, куда кладет?»
ИВАН СЕМЕНОВИЧ, бывший политработник, стоит у ворот дома в галошах, поджидает меня. Очень любит поговорить. Всегда о том, как он заботился о солдатах. «Приезжаю в часть, собираю вначале офицеров. “Никто нас, кроме солдата, не спасет. Если вы ужинаете, сели за стол, а солдаты не накормлены - вы преступники”. Потом иду в любую казарму и вначале всегда в сушилку. Чтоб и обувь, даже и матрасы чтоб были просушены. Солдат любил как родных сыновей». Тут Иван Семенович всегда крестился.
- А как политзанятия?
- Это-то? Тут тоже все в норме. Стоим на страже Родины, защищаем народ! Чего еще? Признаки демократического централизма? Это муть. Не его защищаем - Родину!
Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий! Избави мя от обольщения близ грядущего, богомерзкого и злохитрого антихриста и укрой мя от коварных сетей его и от всех козней его в сокровенной пустыне Твоего спасения. И подаждь ми, Господи, крепость и помощь благодатную, дабы не убояться мне страха диавольского паче страха Божия и дабы не отступить мне от исповедования имени Твоего святаго и от святой Твоей Церкви и не отречься от Тебя как Иуда. Но даждь мне, Господи, лучше пострадать и умереть за Тебя и за веру православную, но не изменить Тебе. Даждь мне, Господи, день и ночь плач и слезы о грехах моих и пощади мя, Господи, в час страшного Суда Твоего.
ВОТ КЛЮЧ К ПОНИМАНИЮ Кавказа: (о надписи в «Мцыри») «...как удручен своим венцом, такой-то царь, в такой-то год вручал России свой народ. И Божья благодать сошла на Грузию! Она цвела с тех пор в тени своих садов, не опасаяся врагов за гранью дружеских штыков».
«Вечно холодные, вечно свободные, нет у вас родины, нет вам изгнания». Точно! Если нет родины, какое же изгнание?
Очень правильно цензура осуждала строки: «.за несколько минут. где я в ребячестве играл, я б рай и вечность променял».
«ОТТОПАЛИСЬ НОЖКИ, отпел голосок, остался на макушке один волосок». Или: «Отходили мои ноженьки, отпел мой голосок, а теперя темной ноченькой не сплю на волосок» (вариант: «Оттоптались мои ноженьки, отпел мой голосок.).
ОБОЖДИ! КУДА пошел, ты же в разных носках! - А я что, умнее стану, если пойду в одинаковых? - Есть же культура! - Носков? - Всего. И носков. - Ну, на все меня не хватит. Хватило бы на главное. - А что главное? - Для меня работа. И мне о носках некогда думать. - Ты и не думай, надень одинаковые. - Ты меня заездила своими носками, какая мне теперь работа?
