Около машины другие мальчишки: «Бакшиш! Бакшиш!» Очень назойливы. Мне бы кто подал. Достаю из машины хлеба, даю им. Они искренне рады, как на них сердиться?
Подтянулась и группа. Мальчишки поживились. Тот, «мой» мальчишка не был назойлив, поэтому ему больше досталось.
Уже и машина двинулась, а они все бегут и бегут. Один даже прицепился, страшно за него, машина же скорость набирает. Отцепился. Хоть бы что. Смеется.
По дороге много патрулей. В основном сидят со стаканом чая в руке и с автоматом на коленях.
Устроились. Монастырь святой великомученицы Екатерины рядом, ходил в него через внутренний двор. Новые стальные двери. Неопалимая купина, как и прежде, снизу ощипана.
Поздно уже. А скоро совсем выходить, идти на гору Хорив, гору Моисея. Я на ней бывал, но как же не пойти, если есть возможность? Трижды восходил. Самое памятное - шел с женой. Еле взошла, а вспоминает всегда с радостью.
Кирие, елейсон! Стою у мощей великомученицы Екатерины, молюсь за знакомую Екатерину.
Завтра рассвет в шесть двадцать.
Нисколько и не поспал. Ночь. Пошли!
Луны нет, молодая еще совсем. А у меня один раз было полное новолуние, то есть тьма в полном смысле египетская. А в другой раз было такое полнолуние, что любо-дорого вспомнить. Никакие фонарики не нужны, небо сияло, горы светились.
Верблюды, прямо стада, прямо сквозь них, как сквозь движущуюся конюшню, как сквозь тоннель. «Кэмел, кэмел!»
Японцы идут, как работают. Строем, с фонариками на головных уборах. Как шахтеры. Немцы топают, туристы щебечут. Запахи и верблюдов, и дезодорантов, и сигарет. Нет, надо отрываться. А то называется - дышу горным синайским воздухом.
Читаю молитвы - уже легче. Лоб мокрый. И сзади, и спереди цепочки и ручейки огней. Разговоры притихают. Людей все меньше. Звезды стали видны. Вот Большая Медведица. Утешает. Кто-то, русский, ведет репортаж-предупреждение: «Слева верблюд, вправо! Вправо нам, а верблюд слева. Пошли ступеньки. Еще! Верблюд еще! Колонна верблюдов!»
Площадки, на которых торгуют чаем, продают воду. Сильно пахнет керосином. Опять же и верблюды. Уже и ослы.
Не стал останавливаться, иду, вспоминаю всех святых, кого помню, от архистратигов, пророков, апостолов, евангелистов, священному-чеников, великомучеников, мучеников, преподобных, блаженных, праведных, молюсь за родных, за Россию. Думаю, так же и все. Японцы за Японию.
Последние ступени. Их, говорят восемьсот. Сижу. Еле дышу. А дышать отрадно. Оживаю. Встаю. Уже и каменную щель прошел, уже и церковь Святой Троицы видна. Уже и пещера святого пророка Илии.
Вышел вверх. Даже не ожидал: слезы. Ну, это от ветра. И от радости тоже. Русских на горе больше всех. Японцы подтянулись. Как и не шли, выстроились лицом к востоку.
Ждем солнце. Ждем. Холодно. Остывает и зябнет, и трясется мой организм. Укрыться негде.
Светлеет, желтеет восток. Быстро розовеет. Вот одно место краснеет и вспучивается, и выпускает в мир родившееся синайское солнце. Крики, слезы. Холода как не бывало. Тепло появляется вместе с солнцем. Восторженные помолодевшие лица. «Не меня снимай, рассвет снимай! - кричит женщина спутнику. - Солнце снимай!» В этом месте, будь снова со мною моя жена, сказал бы: «Я и снимаю солнце: ты - мое солнце».
Обратно по тропе Моисея. Тогда шли, уже цвели маки. Сейчас только ранняя зелень, запахи свежей полыни.
Не ложась, поехали в монастырь святого Иоанна Лествичника. Покупаем конфеты для бедуинских детей, иначе не проехать.
Игумен Синайской горы. Несколько тысяч монахов. «Лествица». Тут природная просторная пещера, его келья, хорошая вода, нет мирян. Шестьдесят лет жил в пещере, четыре года игумен. Ложе справа от входа. Осмелился прилечь. Но не от чего-то, от огромной усталости, от многосуточного недосыпания. Но, конечно, и от счастья - ложе святого игумена.
Переночевали. Утром долго был один у мощей святой Екатерины. Дежурный монах сам подошел, помазал маслицем от Неопалимой купины.
В костнице видел совершенно осмысленный взгляд черепа. Будто что хочет сказать.
Едем, едем. Пустыня. Пальмы. Тоскливый верблюд. Нет, пустыня не от слова «пусто», от монашеской пустыни. Пустыню можно полюбить. Дивно видеть ее, горы, утром, днем и вечером. Всегда очень разные. Живые. Лишенные резкости, яркости, будто как наш север. Любое место в мире кому-то родина.
Остановка. Часть песков огорожена кольями, натянута проволока, развешаны пугала от птиц, но ничего не растет.
Снова близок туннель, пройденный позавчера. Охрана с автоматами Калашникова. Автобан. Грохочут огромные трейлеры, фуры. Маленькие грузовички «шевроле», как ослики автобана.
Добирались больше полудня. Завтра улетать. Упал и уснул. Утром вскочил и стал соображать: кто кого будит? Муэдзин петуха или петух муэдзина? Или оба - меня?
Дал круг по знакомым местам, прихватил и нового. Купил лепешку, чуть не заблудился. Опять ориентировался по пирамидам. На обочине шоссе водители в консервной банке варят кофе. Знакомый нищий, узнал. Обрадовались друг другу. «Синай, - говорю я, - о, Синай!». «О-о!» - отвечает он.
Прием в Русском центре культуры. Дерево египетско-советской дружбы. Посажено в дни дружбы.
Прием за приемом. Опять о дружбе. «Америка, Израиль со своим золотом могут одно: пролить реки крови, заполнить море слез, свершить насилие над национальной культурой, заменить национальную кухню обжорками макдональдсов. Россия живет в подсознании египтян как пример...»
Слышать все это уже печально, когда видишь наступление нового мирового бес-порядка.
Одна надежда на Господа, Всеведущего, Всемогущего.
ЕЛЕОН
Днем Он учил в храме, а ночи, выходя, проводил на горе, называемой Елеонскою.
Лк. 21, 37
«Какая река всем рекам река? - Иордан-река. - А какой град всем городам град? - Русалим-град». Эти слова взяты из давних молитвенных песнопений о Святой земле. Так воспринимали православные паломники название Вечного города - Русалим. А как иначе: он же русский - Иерусалим: в центре этого слова стоит корневой слог «Рус».
И совершенно по праву, заслуженная в веках молитвами православных, вознеслась на Елеонской горе русская колокольня Спасо-Возне-сенского монастыря, и представить без этой колокольни город Христа невозможно. Здесь мы не Россию утверждали в Святой земле, а ставили свечу всемирному православию. Колокольня - истинно свеча на подсвечнике Елеонской горы.
Здесь земля встретилась с небом, здесь небеса всегда открыты. Здесь Вознесением Господним была окончательно закреплена победа над смертью.
Удивительно красивое, музыкальное, молитвенное слово - Елеон. И такое значительное для судеб мира. На Елеоне особенно ощущаешь присутствие времени в вечности. То есть время тут не растворяется в забвении, а постоянно живет в бегущей от прошлого к будущему современности. Прошло здесь несколько эпох, и все живы. В памятниках, в преданиях, в книгах и энциклопедиях о Святой земле. Особенно это чувствуется в самом здешнем молитвенном пространстве русского монастыря.
Задолго до евангельских мудрых пяти дев, наполнивших свои сосуды именно оливковым маслом, Елеонская гора упоминается уже в Ветхом Завете. Царь-псалмопевец Давид бежал от своего сына Авессалома: «Давид пошел на гору Елеонскую, шел и плакал; голова у него была покрыта; он шел босой, и все люди, бывшие с ним, покрыли каждый голову свою, шли и плакали» (2 Цар. 15, 30). И у пророка Захарии предсказание: «:.. .И еще раз потом язычники окружат Иерусалим; даже возьмут его; половину жителей отведут в плен, но города и народа не уничтожат. Ибо Сам Господь станет тогда на горе Елеонской и будет разрушать и останавливать покушения против Иерусалима.» И еще: «И станут ноги Его в тот день на горе Елеонской, которая пред лицем Иерусалима к востоку; и раздвоится гора Елеонская от востока к западу весьма большою долиною, и половина горы отойдет к северу, а половина ея к югу» (14, 4). Да, это о Кедроне, о Иосафатовой долине, по сторонам которой могилы: ближе к стене города мусульманские, ближе к Елеону - еврейские.
