Не менее непростой была, без сомнения, и задача провести четкую линию раздела между властью союзного правительства и правительств штатов. Эта трудность понятна каждому в меру его обыкновения обдумывать и различать сложные и широкие по своей природе вопросы. Ведь даже наиболее остро и обобщенно мыслящие философы не сумели с достаточной точностью разграничить и определить свойства человеческого ума. Ощущение, восприятие, суждение, желание, волеизъявление, память, воображение – все это, оказывается, разнится друг от друга тончайшими оттенками и отделено еле заметными переходами, так что даже при самом тщательном исследовании невозможно дать четких границ, которые по-прежнему остаются предметом хитроумных изысканий и жарких дискуссий. Границы между великими царствами природы, как и между разными их областями и более мелкими членениями, на которые ее подразделяют, – еще один наглядный пример той же непреложной истины. Мудрейшие и трудолюбивейшие натуралисты так и не сумели провести неопровержимую пограничную линию между миром растений и неорганической материи, как не сумели указать, где конечный предел растительного и начало животного царства. Еще большая расплывчатость наличествует в отличительных свойствах, по которым распределялись и сортировались объекты из сил подразделений природы. Когда же от творений природы, где все очертания проведены совершенно четко, а если не кажутся таковыми, то лишь из-за несовершенства обозревающего их глаза, мы переходим к учреждениям, созданным человеком, в которых неясность возникает как из самого объекта, так и из-за органа, коим он обозревается, как не понять, что нам необходимо еще умерить наши чаяния и надежды на усилия человеческого разума. Опыт учит нас, что никакая изощренность в науке правления не помогла с достаточной четкостью разграничить и определить три ее сферы – законодательную, исполнительную и судебную власть или хотя бы [c.240] привилегии и полномочия различных ветвей законодательной власти. В ходе практической жизни ежедневно возникают вопросы, свидетельствующие о царящей тут неясности, ставя в тупик величайших знатоков политической науки. В равной степени вековой опыт, накопленный трудами просвещеннейших законодателей и правоведов, не послужил разграничению ряда предметов и разнесению их по тем или иным кодексам и судам. Даже в Великобритании, где точность в такого рода делах соблюдается с большим тщанием, нежели в любой другой стране, так и не установлены ясно и окончательно четкие границы общего права, статутного права, морского права, церковного права, корпоративного права и других местных прав и обычаев. Юрисдикция ее различных судов – т.е. что подведомственно общему, что субъективному праву, что суду адмиралтейства и т.д. – также остается не меньшим источником частых и запутанных выяснений, знаменующих, какими размытыми являются границы, по которым все это соответственно определяют. Нет такого нового закона, как бы грамотно он ни был написан, как бы всесторонне и тщательно при принятии ни был обсужден, который не вызвал бы обвинений в неясности и двусмысленности и не подвергся переосмыслению и переутверждению после подробных обсуждений и судебных решений. Кроме неопределенности, возникающей вследствие сложности предметов и несовершенства человеческих свойств, само средство, с помощью которого люди обмениваются мыслями, добавляет новые затруднения. Мысли воплощаются в словах. Следственно, для достижения ясности требуется не только, чтобы сами мысли были четкими, но и выражены словами точными и полностью им соответствующими. Однако ни один язык не обладает таким обилием слов и словосочетаний, чтобы их достало для выражения любой сложной мысли, или настолько определенными по значению, чтобы не включать множества побочных смыслов. Стало быть, какими бы четкими ни были отличия предмета сами по себе и с каким бы тщанием их ни рассматривали, неизбежно, что определения их окажутся неточными по причине неточности слов, которыми они обозначены. Эта неизбежная неточность будет большей или меньшей в зависимости от сложности и новизны обозначаемых предметов. Когда сам [c.241] Всевышний благоволит обращаться к людям на их языке, при всей прозрачности смысла его речения звучат туманно и спорно из-за средства, каким они излагаются. Стало быть, вот каковы три источника неточности и неверности определений – нечеткость самого предмета, несовершенство органа осмысления, неадекватность средства передачи мыслей. Любой из этих источников неизбежно создает определенную степень неясности. Конвент, обозначая границы между юрисдикцией федерации и штатов, испытывал, надо полагать, воздействие всех трех.

К помянутым выше трудностям можно добавить неотступные притязания больших и меньших штатов. Мы вряд ли ошибемся, предположив, что первые состязаются за места в правительстве сообразно своему богатству и значению, а вторые не менее усердно отстаивают равное представительство, коим они сейчас пользуются. В такой же мере можно предположить, что ни та, ни другая сторона не пойдет на уступки, так что закончить борьбу удастся лишь, найдя компромисс. И конечно, очень вероятно, что после того, как соотношение в представительстве будет в результате компромисса установлено, борьба между теми же сторонами вспыхнет вновь – теперь уже за такой поворот в формировании правительства и распределении между его членами законодательной, исполнительной и судебной власти, чтобы усилить значение той, формируя которую они получили наибольшее влияние. Наша конституция дает основание для каждого из высказанных предположений. А поскольку любое из них вполне оправданно, можно считать почти доказанным, что конвент вынужден был пожертвовать чистотой теоретического замысла ради требований привходящих соображений.

К тому же не только большие и малые штаты составляли оппозицию друг другу по разным пунктам. Дополнительные трудности, надо полагать, создавали и другие группировки, возникавшие в результате различных точек зрения и различной политики. Впрочем, и каждый штат разделяется на разные округа, а его граждане на разные классы, что порождает соперничающие интересы и враждебность, и поэтому разные части Соединенных Штатов отличаются разнообразием обстоятельств, имеющих сходные последствия в большем масштабе. [c.242] Хотя это разнообразие интересов может иметь – по причинам, достаточно полно изложенным в предыдущей статье (см. статью 10. – Ред), – благотворное воздействие на меры, которые предпримет сформированное нами правительство, однако нельзя забывать и о противоположных влияниях, которые, несомненно, будут оказаны в ходе его формирования.

Стоит ли удивляться, если под давлением всех помянутых трудностей конвент был вынужден отойти от искусственной структуры и полной симметрии, которые многомудрый теоретик в угоду своим отвлеченным взглядам предпослал составленной им в кабинете или в воображении конституции? Удивительно на самом деле другое – удивительно, что удалось преодолеть эти горы трудностей, и преодолеть с единодушием, почти столь же беспрецедентным, как и неожиданным. Какой беспристрастный человек, поразмыслив над этим обстоятельством, может не разделить нашего удивления! Какой благочестивый человек не узрит тут перст Божий – перст, столь часто и явно, к великому нашему облегчению, простиравшийся над нами в критические моменты нашей революции. Мы уже имели случай в одной из предыдущих статей упомянуть о неоднократных попытках, безуспешно предпринимавшихся в Соединенных провинциях Нидерланды (см. статью 20. – Ред.) с целью исправить губительные пороки их государственного устройства. История почти всех важнейших советов и совещаний, собиравшихся, чтобы примирить противные взгляды, смягчить взаимную зависть, удовлетворить противоборствующие интересы, есть история крамолы, раздоров и крушения надежд, которую можно отнести к самым темным и позорным картинам, рисующим убожество и низость, присущие человеческой натуре. Если в отдельных кое-где происходивших событиях она поворачивалась своей более светлой стороной, то исключения эти лишь подтверждают общее правило. Более того, своим ярким светом они усиливали мрак привычного зрелища, которому служили контрастом. Рассматривая причины, обусловившие эти исключения, и применяя их к нашим нынешним [c.243] обстоятельствам, мы неминуемо приходим к двум существенным выводам. Первый: конвент, вернее всего в очень малой степени, подвергся пагубному влиянию партийных раздоров – болезни, крайне свойственной совещательным органам и весьма способной разлагать их труды. Второй: все депутации, входившие в конвент, либо достаточным образом устроил заключительный акт, либо присоединиться к нему их побудило глубокое убеждение в необходимости пожертвовать частными мнениями и местными интересами ради общественного блага, как и страх увидеть, что в результате отсрочек или новых экспериментов утрачивается эта необходимость.