Матвей возвратился домой омраченный и грозный. Жена взглянула на него и не стала спрашивать. В такие минуты Матвей был не сдержан.

Шумно побегав по горнице, Чуев выдернул из-под лавки кайлу и отправился на свою работу.

Надо было куда-то итти, что-то делать, чем-то занять протестующий рассудок.

— Хор-рошо! — выговаривал он, шагая, — вот тебе, Чуев, спасибо за твои старания...

И думал: перед всеми людьми его, заслуженного рабочего! А за что? За правду!

Он кипел и сжимал кулаки.

— А Кузьма? Какой он ни есть, а государству служит? Не фальшивое его золото? А вот сбросили старика, как костяшку со счетов. И главное, без толку, — что за дорога на согре? Вытает зимняя мерзлота и провалится все в болото... Глупость какая!

Он дошел до своей канавы и вспомнил золотую борозду, обещавшую с каждым метром делаться все богаче и удивительнее. Вспыхнул недавний азарт и ссора начала словно отходить в прошлое. Углы ее становились круглей и не царапали самолюбия, само примирение показалось легким.

Матвей подрывал загородивший канаву валун и рассуждал вслух, но уже без горячности:

— Не в орте Кузьмовой суть. Доведись до меня, и протоку отдам для большого дела! Но ты — обскажи, милый человек, урезонь, а не так, захватом! В обиде здесь гвоздь, а не в орте!

По мере того, как работа шла, Матвей уже улыбался.

— Он меня оскорбил... Бывает! Оба погорячились!

Порешил, что между ним и приезжим обязательно станут люди и помогут уладить ссору. Как-никак, а Чуев ударник и на красной доске записан.

Здесь кайла упала из его рук, он стремительно наклонился в канаву, разглядел и даже зажмурился.

Не поверив первому впечатлению, Чуев копнул еще раз, убедился и выскочил наверх.

— Что же это такое? — растерянно бормотал он, оглядываясь на лес и скалы. — Я ведь не пьян?

Через час он кончал вторую канаву, еще ближе к своей скале. И там оказалось то же, и в глазах у Чуева мир завертелся солнечными кругами...

Уверившись окончательно, он бросил раскопку и бегом пустился к избушке. Только взять табаку, а оттуда к Шаповалову, за людской подмогой!

Но у двери избы его дожидался рудничный завхоз. Разговор между ними произошел короткий.

С каждым словом Матвей все более отрезвлялся от своего прекрасного опьянения и солнечные круги уже не сверкали перед глазами.

— Сам виноват! — наставительно говорил завхоз и записывал в книжечку. — Значит, дом, когда ты самовольно в нем поселился, был пустой?

— Скажи, — опять не сдержался Чуев, — что я дом не отдам. Спалю пожаром или взорву ко всем чертям!

Завхоз ужаснулся:

— Казенный-то дом?!

Проводивши завхоза, Чуев долго глядел на свою протоку. Все ясней становилось одно: если дорога на гору давала права ликвидировать орту Кузьмы, то его находка обрекала избу на бесспорную гибель. Бесспорную и по мнению самого Чуева.

— Узнает кудлатый и крышка! — решил Матвей.

Дикий сумбур поднялся в ото голове. Больнее всего мучила мысль — люди не заступились! Оставили одного в безнадежной борьбе за правду.

Сознание одиночества отравило Чуева и в запальчивом мщении он разрушил свою плотину.

После этого началось тоскливое время.

Его никуда не вызывали, никто не трогал, но ощущение опасности разладило всю жизнь. И не одно оно.

Чуев просиживал под скалой на камнях и тупо глядел на реку, овладевшую когда-то осушенным руслом. Ирмень сделалась полноводной, и теперь потребовалась бы гигантская сила, чтобы опять восстановить плотину.

Кузьма обозлился на всех и ушел с прииска.

Матвею не с кем было и поговорить — совести нехватало искать сочувствия после своего поступка.

На руднике все были заняты собственными заботами. Дорога, как и предсказывал Шаповалов, не удалась, и первый же сильный дождь затопил один из ее участков. Пришлось вернуться к прежнему шаповаловскому варианту.

Положение становилось скверным, фабричные жернова-бегуны домалывали последние порции запасенной руды.

Что делать?

Кудлатый приезжий затих, стушевался, сидел у себя в конторе и гонял в управление письма и донесения.

Чем более забывали Матвея, тем острее переживал он сам. Прежде принес бы золото и сказал:

— У вас плохо, а у меня есть. Получай! Теперь у всех у нас хоть маленько, да есть!

А сейчас этого сделать было нельзя. Погибла матвеева россыпь от собственной его руки да еще в такое время.

Иногда он размышлял:

— Уйти как Кузьма?

И хмурился.

— Не имею права!

Через силу попробовал рыть в протоке за островом. Теперь она обсохла после того, как река побежала левым руслом.

Золото оказалось и здесь. Но мелкое, редкое. Когда на душе неладно, валится из рук работа. При иных обстоятельствах может быть и придумал что-нибудь Чуев, а теперь не мог.

В урочное время принес в контору добычу — процентов пятнадцать от своего задания. Ждал заслуженного презрения, а его пожалели.

— Дикая речка, — решили люди, — привалила вода, разве устоять твоей плотине?

Люди верили, что не он, а Ирмень разметала плотину, а от этого делалось еще труднее.

— Как поступить? — думал Чуев на все лады. Точно камни ворочал свои неуклюжие мысли! Как быть? Унизить себя всенародно можно, а дело поправить нечем!

На рудник тем временем подъезжал народ — заполнялся положенный штат, становилось тесно.

Однажды в избушку Матвея стукнули.

Вошел человек, притронулся к картузу, обежал глазами горницу и спросил:

— Вы будете Чуев?

— Я Чуев, — ответил Матвей, в недоумении смотря на незнакомца.

Вошедший хозяйственно оглядел потолок и стены и задал вопрос:

— Когда съезжаете?

Огни загорелись в глазах Матвея!

— Управляющий мне сказал: занимай квартиру.

— Ступай, милый человек! — загремел Матвей, поднимаясь во весь рост. — Да тропочкой влево держись! Ей до фабрики ближе...

Вошедший взглянул в лицо Матвея и без слов выскочил за порог.

Чуев спешно собрал жену на побывку к сыну в соседний прииск. Остался один и сделалось ему невтерпеж — побрел на рудник.

— Ты не болен ли, Чуев? — встретил его знакомый. — Осунулся очень.

— У всех нас одна болезнь, — вздохнул другой, — руды на два дня осталось...

— Вот дядя вылечит! — насмешливо отозвался третий.

— Какой дядя? — не понял Чуев.

— Ты в берлоге своей все на свете проспал! Ревизор из треста приехал!

— Та-а-к, — сказал Матвей. — На фабрике, стало-быть, ходит?

И пошел на фабрику.

Обычно постройка ее гудела различными шумами. Грохотала руда, падая в бункерные ямы. Стены дрожали от ритма машин, а из маленькой трубки хлопал бойкий горячий пар.

Сейчас была тишина. И огни не горели, и дым над трубой не курился.

Сердце защемило у Чуева и он отворил дверь. Стал в полутемном зале, приглядываясь к силуэтам механизмов. Пахло машинным маслом и керосином.

— Здорово, Чуев! — подошел пожилой машинист, обтирая руки.

— Пока не тужили и ты не ходил? А сейчас пожаловал! Это, товарищ, приятно...

И на безмолвный вопрос Матвея развел руками:

— Хуже некуда! Дожили до комиссии...

— Здесь она?

— Нет, пошли на дорогу...

Матвей зашагал в гору, на аварийный участок дороги. Там он сел на груду камней и почувствовал страшную усталость.

Седой старичок в золотых очках ходил по работам, все время обращаясь к Шаповалову, а кудрявый администратор держался сзади. Рабочие поглядывали на важного гостя.

— Стихийное бедствие! — констатировал старичок, — виноватых тут нет, вы правильно повели работу...

Матвей порадовался за Шаповалова — всегда уважал его как хорошего горняка.

Старичок пожалел:

— Вышло же так, что все золотоносные жилы лежат у вершины! Доберись-ка до них без дороги... Но программа у вас, товарищи, сорвалась, и не знаю, удастся ли мне отстоять кредиты...

Матвей пристально смотрел перед собой и теперь не слушал.

Он видел широкий путь прокатившейся от гребня хребта лавины. На этом пути все было счищено, как метлой, и лес и утесы. Каменная волна перекрыла полотно дороги и нагромоздилась чудовищным валом.