— Надо, — тряхнул головою Звягин.

— Я увлеку, — задорно обещал Роговицкий и засмеялся.

Вдруг ему пришла мысль:

— Лаврентьич, давай график составим? Во всю, понимаешь, стену, чтобы каждый видел свою работу?

Звягин ударил себя по лбу.

— Как это я не догадался!

Ему все более и более нравился Роговицкий. Он представлялся спокойно идущим к своей хорошей цели. Он с презрением относился к препятствиям и всех увлекал за собой.

В комнате технического бюро на полу разостлали склеенный из полос огромный лист. Кто-то из комсомольцев лежал на животе и кистью выписывал цифры на разграфленной бумаге. Горели лампы. В помещении была тишина; вечерняя смена давно спустилась под землю.

Звягин взглянул на часы и легкая тревога охватила его. Уже седьмой час пошел с той минуты, как начали пробивать печь.

Он сам назначил для проходки девять часов и помнил, как с интересом посмотрел на него проходчик Кукушкин. Сведений о работе с тех пор не поступало.

— Неужели сорвусь? — задумался Звягин и вспомнил о Марине.

— Написал, — прервал его комсомолец.

На графике были размечены дни по числам — от первого по десятое. Это был срок, заданный рудоуправлением. В десять дней должна была переродиться штольня.

— Бригада Макарова, — напомнил комсомолец. — Какие задания на первое число?

Звягин взглянул в записную книжку.

— Двенадцать метров рельсового пути, до пикета — четыре!

— Есть! На второе число?

Вся работа по квершлагу была расписана из часу в час. Вошел Хвощ, в новых скрипучих ботинках. Поискал глазами и встал у стенки.

— Говорили притти...

— Подождите, — ответил Звягин. Затруднился назвать — гражданин или товарищ? А просто Хвощ показалось грубо. Поэтому никак не назвал.

Хлопнув дверью, вбежал Роговицкий, раздосадованный и мрачный. Лицо его приняло жесткие очертания и опять напомнило старого, сурового солдата.

— Буза! — буркнул он на безмолвный вопрос Звягина, — да пустое, однако! Работай себе, Лаврентьич.

Звягин удивился, а потом холодок настороженности пробежал по его спине.

— Не случилось ли с печью чего? — спросил он негромко, чувствуя, что речь может итти о нем.

— Да нет! — уклонился десятник, — говорю, что буза!

Избегал прямого ответа и обрадовался, увидев график. Подошел, повеселел и улыбнулся в усы.

— Ловко... ловко. На стенку повесим. Пущай каждый видит, что задано и что сделал...

Здесь он заметил Хвоща. Тот стоял, заложивши за спину руки, и спокойно прислушивался к разговорам. Но обычной презрительной усмешки на губах его не было.

Роговицкий пошарил глазами по графику.

— А работу в гезенке не проставили? — и приказал: — Пиши! Бригадиром — Хвощ!

Заключенный вздрогнул и еще более побледнел.

— Согласен? — крикнул Роговицкий, — чего стал?

Хвощ улыбнулся беспомощно и даже застенчиво. А ведь был знаменитым рецидивистом и в блатной среде считался головкой!

Он оправился и ответил просто:

— Буду работать!

График закончили. Все ушли и Звягин остался один. Потянулся, отгоняя сон и усталость, и сел на диван. На дворе заревел шахтный гудок.

— Десять часов! — догадался Звягин. — Через час окончится печь...

Опять его охватило беспокойство. Зажавши ладонями виски, он припомнил свои расчеты. Все было правильно. Но и это не успокаивало. Недосказанность слов Роговицкого сбивала с толку, заставляла строить догадки. Что-то скрыл Роговицкий, чем-то не хотел огорчить!

Тень от стула вытянулась по беленой стене и была похожа на длинную подкрадывающуюся кошку. Этот пустяк развязал подозрения. Точно и вправду что-то кралось к нему, еще невидимое, но угрожающее.

— Что со мной? — возмутился Звягин и вскочил с дивана, — вот растрепались нервы!

Еще трое суток предстояло прожить в таком напряженном ожидании. До этого вечера он почти забывал о связавшем его условии, а сейчас определенно ждал беды.

Спать он не мог. А поэтому напялил свой шлем, взял лампу и пошел к штольне. Решил присутствовать при проходке печи. Хотя там наблюдал и Фролов, и опытные люди, и участок этот не числился за ним.

Ночью квершлаг был таким же как днем. Редко горели лампы и коногоны торопились прокатывать последние вагонетки с углем. Старая штольня кончала жить.

Возле стен уже появились инструменты, штабели новых тяжелых рельс и свежие шпалы. За ночные часы все это привозилось, распределялось и раскладывалось. Монтеры тянули добавочную электрическую сеть, налаживали временное освещение. Все были заняты, озабочены и торопились.

В уши толкнулся глухой удар. Второй и третий. Это взрывали породу, углубляя гезенк. Звягину вспомнился Хвощ и не договоривший Роговицкий. И опять подозрение отравило его спокойствие. Он ускорил шаги, миновал штрек, в котором пробивали гезенк, и прислушался.

За ним шли. Издали виден был огонек лампы. Огонек мотался в стороны — видимо, шедший торопился.

Мало ли шахтеров обычно идет один за другим! Но Звягин почувствовал ясно, что это догоняют именно его. Он остановился и к нему действительно подошел человек с бородавкой над рыжей бровью.

Он поморгал глазами и объявил и почтительно и в то же время нагло:

— Приказали догнать-с! Вас просят в шахтком.

— Зачем? — изумился Звягин. — Ведь поздно?

— Не знаю-с, — хихикнул человек, видимо, наслаждаясь растерянностью инженера.

— Не пойму! — совсем омрачился Звягин и крупно зашагал обратно.

Предчувствие нехорошего, тянущее, как зубная боль, опять охватило его.

В коридоре шахтного здания была тишина и шаги гулко звучали по асфальту. Секунду он поколебался перед дверью, а потом решительно распахнул. Маленькая комната была ярко освещена и сизые крылья табачного дыма плавали над лампой.

За столом, ероша волосы, хмурился председатель шахткома, сбоку, в пальто с поднятым воротником, сидел Кунцов. Он только что возвратился из рудоуправления. У стены, заложивши руки назад, стоял Шафтудинов. Словом — весь треугольник.

Увидев Звягина, Кунцов закрылся газетой, а Шафтудинов поморщился.

— Закройте плотнее дверь! — сказал председатель официальным тоном.

Звягин подошел к столу, остановился, и нерадостная улыбка наползла на его губы. Минуту длилось молчание, и только слышно было, как журчит вода в трубах отопления.

— Та-а-ак, — первым начал председатель, нахмурился еще более и полез в портфель. Достал телеграмму, расправил ее на столе и прикрыл ладонью.

— Вы судились? — отрывисто задал он первый вопрос.

Звягин вдруг засмеялся и сел на стул. С этого мига он сделался совершенно спокоен.

— Судился, товарищ, и осужден на два года!

Кофейные глаза Шафтудинова посмотрели остро и с негодованием.

— А за что? — небрежно вставил Кунцов, не пошевелившись.

— Поднятый воротник, — вспомнилось Звягину. — Ночью, там у крыльца, с Мариной...

И ответил, четко выговаривая слова:

— Я осужден за дело. За несчастный случай на Октябрьской шахте. За свою неосторожность.

Шафтудинов чуть-чуть смягчился.

— Почему же вы не сказали об этом?

Звягин пожал плечами.

— Осужден я условно. Без занесения в трудовой список...

Здесь он поколебался. Сказать об условии или нет? А не все ли равно! И открыл свою тайну:

— Если в течение полугода у меня не повторится несчастный случай, приговор будет снят!

— А если повторится? — с наслаждением подчеркнул Кунцов, — то вы сразу же сядете на два года. Почему же вы все-таки молчали?

— А кому это нужно знать? — усмехнулся Звягин.

— Как — кому нужно! — возмутился Кунцов. И взглянул на соперника ненавидящим и тяжелым взглядом. — Может быть вас не назначили бы на такой ответственный пост!

— Так что же? Снимите!

— Ага, теперь снимите! Накануне работы его снимите! — от ярости он покраснел и бросал озлобленные фразы.

— Вы скрыли свою судимость. А теперь незаметно толкаете штольню к беде. Протащили Хвоща в бригадиры. Вы подбили Фролова на явно невыполнимую работу по проходке печи!