Лично приготовился ко всему. Но самое худшее из возможного далека не могло перекрыть трагедии ожидания. Все чувства к себе заслонились четвертой лавой.

Сейчас Кунцову было легко умереть, вытерпеть сильнейшую физическую боль и перенести любое унижение. Но думать о том, что делалось в лаве, было невероятной пыткой.

Он представлял, как одна за другой отпадали плиты угля. Как все тоньше и тоньше делалась перемычка, как струями и каплями начинала сочиться вода... Здесь он вскакивал, рвался бежать и валился на стул обратно.

Дверь кабинета была приоткрыта. Мимо проходили люди, изредка оборачивались на Кунцова. Хвощ и другой шахтер протащили какую-то тяжесть, громко топая по асфальту и подбадривая друг друга. Потом наступили минуты безлюдья.

Кунцов вздохнул, заставил себя подняться и пошел в комнату секретаря парткома.

— Садитесь, товарищ Кунцов! — пригласил Шафтудинов, — сейчас соберутся...

Сказал и пристально посмотрел на него.

У лампы с зеленым колпаком писала Марина. Склонила голову на бок и быстро водила карандашом.

— Уж вы без меня! — попросил Кунцов и подумал: — не верит!

Опять сидел за столом своего кабинета, уткнулся для виду в бумаги и терпел наедине. Коридор оживился, чаще начали появляться люди. Группой прошли Кукушкин, Фролов и председатель шахткома. Дверь приоткрылась. В нее заглянул Роговицкий.

Балансируя руками, вошел на цыпочках, словно боялся разбудить. И рассказал вполголоса, напряженно приглядываясь к лицу инженера.

— Я все-таки шорца привел! Старика Лаврентия. Он подтверждает, Михал Михалыч! Уверяет, что помнит фонтан воды. Так и хлестал, говорит, из скважины. Как раз на нашей горе...

Кунцов застыл, а Роговицкий подумал и прибавил:

— Пожалуй, верно! Он охотник и памятлив на места.

— Остановите лаву? — спросил Кунцов.

— Вот и вопрос! — сурово ответил Роговицкий и вышел.

Опять все смолкло. Сделались слышными отдельные шумы рудника, стали слышны часы, тикавшие в жилетном кармане. От тишины зазвенело в ушах и Кунцов почувствовал удушье.

Он встал и, морщась, вышел в коридор. Здесь тоже была тишина, только более гулкая. От печей пахло каменным углем, а от стенок краской. Незаметно Кунцов очутился против двери парткома. Там, за стеной, шло совещание и через дверь доносился гул разговора.

Кунцов постоял, поморгал главами, точно силясь что-то понять, и опустился на зеленую скамейку. Долго сидел, словно оцепенев, и прислушивался к неясным фразам.

Вдруг с треском раскрылась дверь, комната сверкнула, из нее выскочила Марина и побежала к бачку с кипяченой водой.

— Как?! — рванулся ей навстречу Кунцов.

Марина пила и отмахивалась рукой, раскраснелась и глаза у нее блестели.

— Фролов возражает! — кинула она, вытерла губы и опять убежала в комнату.

Однотонно текли минуты. Мимо прошлепала заспанная уборщица и с недоумением покосилась на инженера. Кунцов совсем отупел и разглядывал стену. Привязался к трещине в дверном косяке и бормотал.

— Зашпаклевать — зашпаклевали, а покрасить не собрались!

Громко хлопнула дверь со двора и новые звуки влились в коридор. Кунцов насторожился и повернул голову. Быстро шли в тишине.

— Из штольни? — подумал Кунцов. Его сердце забилось и он тревожно встал.

Идущий был близко, гулко стучал по асфальту твердым, военным шагом. Прямо с работы подходил Звягин, высокий, в шлеме, с лампой в руке.

Не заметив Кунцова, он стремительно распахнул дверь и вошел на заседание. Кунцов услыхал, как задвигались стулья и залпом заговорили голоса. А через минуту выскочил Фролов, крикнул ему на бегу и помчался по коридору...

— Закрываем четвертую лаву! — не поверив ушам, расслышал Кунцов.

Из остолбенения его вывела Марина. Она трясла Кунцова за плечи и кричала ему в лицо:

— Сомкнулись пути! Сомкнулись!

Пуск! Первый пуск! Это известие молнией облетело штольню.

Звягин бегал по новым путям, подбирая последние щепки. Горевший бледным восторгом Хвощ возился со стрелкой, прочищал ее третий раз. Монтеры просматривали троллеи и метла шуршали по новому тротуару, сметая стружки.

Было три часа ночи. Но штольня ждала гостей. Весь состав райпарткома обещался прибыть на пуск.

Первым приехал Вильсон и заперся в кабинете с Кунцовым.

Состав вагонеток дожидался у входа в штольню, а прицепленный электровоз сверкал в темноте ослепляющим фонарем.

Разговор в кабинете окончился и Вильсон поднялся с кресла.

Кунцов стоял перед ним смущенный, но радостный, словно пробудившийся от больного сна.

— Вы тревожились не напрасно, — повторил Вильсон, — вода под четвертой лавой была. Опасна ли она и сейчас — это вопрос. Мы разрешим его бурением. А теперь последнее слово — реконструкция окончена хорошо. Поработайте дальше на своей новой штольне. То, что было, изгладьте хорошей работой!

— Я преступник! — упрямо сказал Кунцов.

— Об этом забудьте! Вас достаточно стукнуло.

— Когда-нибудь и забуду, а сейчас поучусь у людей!

— Это тоже не помешает! — рассмеялся Вильсон и взял его под руку, — идемте, нас ждут!

Гости прибыли и рассаживались по вагончикам. Шахтеры толпились на тротуаре, а из первых рядов смотрела ликующая Марина.

Звягин с лампой в руке стоял на путях. Ему предстояло идти перед поездом.

Загремело «ура» и глухо зарокотали колеса. Электрический поезд впервые вкатился под своды Центральной штольни!

Хвощ лихо перевел стрелку, отскочил и сдернул шапку...

Звягин шагал впереди. И радовался, в немного досадовал. Потому что гости больше смотрели не на чудесные его пути, а на голубые искры, брызгавшие от дуги электровоза.

Буран на дворе совсем утих и над штольней победно сверкала красная звезда.