Комсомолки в красных косынках, смеясь, пробежали к столовой.
— Молодежь! — умилился Кунцов. Группа людей окружила электрический вентилятор. Этот механизм впервые спускали под землю.
— Неплохо! — подумал Кунцов, — оснащается наша штольня!
На складе тоже было приятно. Все под рукой, всего вдоволь. Замещая управляющего, Кунцов заботился о снабжении штольни.
— Михал Михалыч, как быть? — встретил его механик и сделал трагическое лицо, — нехватило стыковых соединений!
— Есть о чем горевать! — отозвался Кунцов, — да используйте старый кабель. Вон у меня в сарае!
Ни за что не отдал бы кабеля в другое время!
Так, бодрясь, обошел он двор и направился к штольне. Но дороге заглянул в раскомандировку и остановился в дверях.
Огромное помещение было почти пусто. Едва начала собираться смена и несколько человек столпились у стенки, читая итоги вчерашнего дня. Смотрели на график жадно. Один выше всех, с подвязанной щекой, оперся на витое сверло и вытянул шею. Другой, в шлеме, веснущатый и маленький, поднимался на цыпочки и водил по строчкам пальцем. Старик читал из-за спин. Морщинки собрались на его лбу, а подбородок ершился сединою.
Потом заговорили наперебой, все сразу.
— Козлов-то уважил, на двести процентов.
— А Пашка отстал. Прохвастал Пашка!
Веснущатый заволновался.
— График трещит! Трещит, ребята! Думали люди такие — ан они лучше!
Это он произнес, обращаясь к Кунцову.
График, действительно, трещал. Красные цифры исполнения далеко перегнали план. Кунцов едва не улыбнулся навстречу веснущатому парню.
— Поздравьте, Михал Михалыч! — пробасили над самым ухом: — четвертая лава посажена!
Кунцов отшатнулся. За спиною стоял Роговицкий, гладил усы и хитро посмеивался.
— Вот как! — растерялся Кунцов и сказал почему-то с угрозой, — я пойду посмотрю... я... проверю!
Его хорошее настроение рухнуло. В смятении и тревоге он шел по квершлагу и таращил в темноту глаза. Повторял:
— Ну и что? И отлично! Что я, злодей?!
Но чувствовал себя не отлично. Опять сорвался и отстал от других. Предупреждал: опасно, опасно! Только зря обесценил свои слова!
Настланные пути теперь не радовали, а страшили. Мимо людей по строю работ он прошел торопясь. Только в безлюдном и темном переходе ему сделалось легче.
Он оперся спиной на холодную вагонетку и отер вспотевшее лицо. Сразу понял, что в лаву теперь открылся широкий путь. Все препятствия сломлены. Наступало ужасное испытание: или Кунцову выдать себя головой, или штольню обречь на катастрофу.
Вздрогнув, он крикнул:
— Что же мне делать?
Хотелось не верить, что четверо суток могли так сломать и перековеркать всю жизнь. Но забывал, что это лишь конец процесса, лишь быстрое завершение того, что накапливалось годами. Все в Кунцове пришло в неустойчивое равновесие и рухнуло теперь от первого толчка.
Ярость, как дымное облако, окутала его. Он вспомнил людей, поставивших его в такое положение, и проклял их, сжимая кулаки.
— Безумцы, авантюристы! Не выйдет у вас, не выйдет!
И точно в ответ из тьмы безлюдного перехода блеснула лампочка. В страшном испуге Кунцов отскочил от вагонетки. Лампочка перестала двигаться. Овладев собой, Кунцов нахмурился и пошел навстречу.
— Желаю здравствовать, гражданин начальник! — произнес в темноте голос, и Кунцов увидел лицо с бородавкой над рыжей бровью.
— Ты чего? — крикнул он, но человек стоял упорно, только быстро мигал глазами.
— К вашей милости, — сказал он и развел руками, — нет житья! Хвощ убить посулился...
— Жалуйся своему начальству! — с сердцем оборвал Кунцов и хотел пройти.
— То есть, позвольте спросить, товарищу Роговицкому?
— Зачем Роговицкому? — опять крикнул Кунцов, — Звягину! Инженеру Звягину!
И неожиданно для себя прибавил:
— Он сам без пяти минут заключенный и сможет тебя понять! — Сказал и пошел вперед.
Человек тотчас тронулся следом, держась позади и немного сбоку.
— А дозвольте узнать, — почтительно начал он, — как это инженер Звягин могут сделаться заключенным?
— А так, — ответил через плечо Кунцов, — если за эти два дня произойдет на его участке несчастный случай, он сядет!
— Вот как-с! — изумился человек, — сядет?!
Дальше они шли молча. Слышней сделался гул работы, штрек кончался и выходил в квершлаг. Тогда шедший сзади прибавил шагу и дерзко спросил:
— Это какие два дня? Сегодня и завтра?
— Сегодня и завтра! — охотно ответил ему Кунцов.
* * *
Звягин проснулся в техническом бюро на диване. Проснулся и солнечный луч скользнул по глазам.
— Эх, денек! — огляделся он, — ба! Да сегодня кончается срок!
Роговицкий вошел шумно.
— К первому штреку приткнулись! Доброе утро!
Посмотрел на диван и разворчался:
— Третий день из штольни не выгонишь! Толком не отдыхает, путем не ест, как это можно? До ночи чтобы ты и не показывался под землю! Слышишь?
Заглянул Кукушкин и по обычаю засиял.
— Мала беда, день свободный, а вам и податься некуда! Помните, говорить со мной обещали? Пойдемте ко мне обедать!
Звягин взглянул на часы.
— Приду!
Вышел из комнаты, посмотрел и выбрал взрыхленную санями дорогу. Путь ломался петлями по сахарной глади горы. Куда-то тянул и Звягин пошел по этому пути.
Глотал чистейший морозный воздух и щурился от голубого блеска снега. Первый раз за три дня остался один. Хорошо так итти и ни о чем не думать! Нехватало Марины. Будь она рядом, и мир бы стал полон без изъяна! Заиграл бы, как эти снега искрятся золотым переливом, под глазом солнца!
На вершине горы показалось особенно хорошо.
— Сопки пузатые! — улыбнулся Звягин, — важность какая! Сидят, точно куклы-бабы на чайниках!
Белизна разрывалась лужайками мертвой травы, прорехами шоколадных пашен и мерзлых огородов. А долина жила. В свистках, в дымах, в грохотаньи стройки.
Пятилеткой назад в долинке ютилась горсточка шорских[1] домов. А сейчас целый поезд угольных хопперов движется под горой. Шахматным рядом рассыпался городок трудпереселенцев, а внизу, под ногами, квартал настоящего города.
Прокатил грузовик и снежная пыль косматыми облаками гонится за ним. Шахтные трубы чадят клубами дыма и ажурные переплеты бревенчатых эстакад желтеют, как восковые.
А на юге еще воздушней, еще шире! Синеют толпы таежных гор. Бугры сочетали яркость снегов с расцветкой волчьей и лисьей шкуры. На севере, за холмами колышется буроватая мгла, — это дышит гигантский завод, укрытый далью.
Во всем здесь была новизна, побежденная дикость, размах и простор.
— Одним словом, Кузбасс, — засмеялся Звягин. Представил, как в глубине спят угольные черные поля с такими же перегибами гор и ложбин.
— Угольный бассейн! — произнес он, стараясь почувствовать громадность этого слова. — А нужно ли нам уезжать на север?
Свернул под столбы высоковольтной магистрали. Они тянулись издалека, из синей дымки горизонта, от электрического сердца завода. Смотрел на блестящие провода, и они были, как серебряные струны, и, казалось, вот-вот запоют о его счастье.
* * *
Кукушкин жил в домике с огородом, стайками и двором. Разметенная тропка приводила к крыльцу. Едва только Звягин постукал в дверь, как в сенях затопали шаги, и отворил сам хозяин. Блеснул улыбающимся ртом и прихлопнул торчок волос.
— В самую пору!
В кухне было натоплено, пахло печеным и жареным. Полная женщина отошла от печи, разрумянилась, улыбалась. Кукушкин представил:
— Жена моя, Катя!
Катя отерла белую руку о фартук, подала ее и смутилась.
— Не взыщите за беспорядок!
Звягин взглянул. Она и степенная и по-бабьи лукавая, у нее с поволокой красивые глаза.
— Хороша! — решил он и порадовался за Кукушкина.
Горница показалась ему такой же приветливой, как хозяева. Зернистая броня льда затянула окна. А солнце рассыпало в стеклах огни, как блестки в хвостах павлинов.
