– Толковых много, – отвечал Грейг степенно. – Из стариков многоопытны Чичагов с Крузом, но эти под мое начало пойти не пожелают. Из других неплох Виллим Фондезин, хотя и осторожен излишне. Достойным почитаю и контр-адмирала Козлянинова Тимофея – этот всем хорошо, особенно отвагою. Для начальства над транспортами и десантами хочу просить Спиридова Алексея, сына нашего первейшего флагмана.

– Хорошо! Хорошо! – соглашался пухлогубый Безбородко. – За сих кандидатур я с государыней говорить буду!

Сам адмирал Грей герой Хиоса и Чесмы был настроен наирешительным образом. При первой же встрече с Екатериной Второй, он без долгих разговоров раскатал перед ней карту дарданельских проливов.

– Вот, матушка, – сказал он, – Полюбуйся! Желаю я по прибытии своем на море Медетеранское форсировать сей пролив злосчастный и, разбив батареи неприятельские, встать на шпринг подле дворца султанского, бомбардируя его беспощадным образом, покуда злодей пощады и мира у тебя не попросит!

Екатерина была таким планом растрогана.

– С легким сердцем вверяю вам исполнение сего многотрудного подвига! – молвила она адмиралу, улыбаясь.

На грейговском проекте императрица размашисто начертала: «Быть по сему. Екатерина».

Стать главнокомандующим всеми воинскими силами в Средиземном море императрица предложила графу Алексею Орлову-Чесменскому, успешно исполнившему столь ответственную должность уже в прошлую войну. Но Орлов от предложенной должности наотрез отказался, сославшись на немочь.

– Не хочет, как хочет, – обиделась Екатерина. – Незаменимых у нас нет!

Командующим войсками на Средиземном море в тот же день был назначен опытный и боевой генерал Завадовский.

К середине мая следующего года Средиземноморская эскадра была уже готова к началу кампании. Корабли стали по одному вытягиваться из гавани на внешний рейд. Вперед других ушли в море дозорные фрегаты. Чтобы не было задержек и проволочек с отправкой эскадры, решено было отправлять ее отрядами. В Копенгагене отряды эти должны были объединиться и дальше уже следовать сообща. В передовой отряд, покидавший Кронштадт раньше всех, были отряжены новейшие и сильнейшие 100-пушечники: «Чесма», «Саратов» и «Три Иерарха». Команду над ними поручили вице-адмиралу Виллиму Фондезину – младшему флагману уходящей эскадры.

– Надлежит тебе, Виллим Петрович, подойдя к проливам, разгрузиться, чтоб способней было форсировать мелководный Зунд! – наставлял вице-адмирала граф Чернышев.

Спустя несколько дней 100-пушечные корабли с переменными ветрами взяли курс на Копенгаген. За линейными кораблями тянулась вереница транспортов с солдатами десанта и припасами.

Пока все шло по плану, но скоро все планы полетят в тартарары.

В 1788 год мир вступала с верой в лучшее. Всех волновало исчезновение в южной части Тихого океана французской кругосветной экспедиции под командованием Жана Лаперуза. Где-то далеко на Черном море Россия вовсю воевала с Турцией, но в Европе это больше воспринималось как экзотика.

До Петербурга, разумеется, доходили слухи об экспериментах, которыми баловались на Западе всевозможные изобретатели, но к последним относились как к чудакам. Между тем известия из Европы были весьма любопытными. Американский изобретатель Джон Фитч уже достраивал свое паровое судно «Эксперимент» с паровой машиной Уатта и кормовыми веслами, готовясь показать невиданную ранее скорость хода. Что касается Англии, то там заводчик Уилкинсон строил из железных листов первые цельнометаллические баржи грузоподъемностью в 20 тонн, открывая этим эпоху железного кораблестроения, а шотландец Миллер вместе с горным инженером Саймингтоном уже полным ходом испытывали первый в мире паровой катамаран. В Париже научный мир вовсю обсуждал только что вышедший из печати фундаментальный трактат Жозефа Лагранжа «Аналитическая механика», вносящий солидный вклад в развитие строительной механики корабля, а в Бресте на верфи торжественно заложили самый большой в истории кораблестроения парусный линейный корабль – 120-пушечный «Коммерс де Марсель».

Весной 1788 года шведскому королю Густаву Третьему показалось, что настал момент долгожданного реванша с Россией. К этому король Густав уже забыл, что обязан своей короной был именно России. Его отец, Адольф Фридрих, герцог Голштинский, воцарился на престоле исключительно по желанию Петербурга!

Из всех шведских монархов Густав Третий отличался, наверное, самой неуемной жаждой славы, стремлением подражать своим воинственным предкам, не имея к этому, увы, никаких талантов. Ради эфемерного блеска славы он был готов поставить на кон и судьбу своего государства. По мнению шведского короля, такой момент наконец-то настал. Восточный сосед, занятый войной на юге с турками, оказался почти беззащитным на Балтике, и этим следовало воспользоваться как можно скорее. Вся пикантность ситуации заключалась в том, что Екатерина Вторая и Густав Третий были двоюродными сестрой и братом. Дело в том, что сестра отца Густава Третьего, короля Адольфа Фридриха, Иоганна-Елизавета была супругой принца Ангальт-Цербстского и матерью Екатерины. Но что такое родство, когда сердце сжигает жажда славы!

О степени самонадеянности короля, его неукротимой вере в успех начатого дела, о его мании величия можно судить по его письму к своему другу – барону Армфельду, отправленному 24 июня 1788 года: «Мысль о великом предприятии, которое я затеял, весь этот народ, собравшийся на берег, чтобы проводить меня и за который я выступал мстителем, уверенность, что я защищу Оттоманскую империю и что мое имя сделается известным в Азии и Африке, все эти мысли, которые возникли в моем уме, до того овладели моим духом, что я никогда не был так равнодушен при разлуке, как теперь, когда иду на грозящую гибель».

Из Петербурга агрессивность короля подогревал его посол, барон Нолькен:

– Россия – это попавший в яму медведь, которого убьет тот, кто первым придет к этой яме! – иронизировал шведский барон.

Политическая ситуация, в которой оказался Петербург в 1788 году, и на самом деле была непростой. Начавшаяся в прошлом году война с турками обещала продлиться еще не один год и требовала колоссальных людских, военных и финансовых издержек. Нарушено было и равновесие в Европе. Лондон мечтал отомстить за былое унижение политики вооруженного нейтралитета, когда Екатерина вывела в океан свои эскадры на защиту торговцев-нейтралов. Что касается Берлина, то Пруссия было оскорблена нежеланием Петербурга пролонгировать союзный договор с Пруссией и ее дружбу с извечным ее врагом Австрией.

А потому едва Густав заикнулся о своем желании напасть на восточного соседа, как ему были обещаны самые щедрые посулы военной и финансовой помощи Пруссией и Англией. Последнее не ускользнула от внимания Екатерины Второй. Получив информацию о тайных переговорах Стокгольма с Лондоном и Берлином, она не удивилась:

– Король шведский будет в кармане того, кто ему даст денег!

Прусский король Фридрих Вильгельм тоже был не промах и, в свою очередь, мечтал отхватить у Швеции Померанию.

– Этот драгоценный перл шведской короны был бы не лишним и в моей короне! – говорил он, не стесняясь.

Шведы нуждались в поддержке Пруссии и мечтали, чтобы та ударила в спину русским в Прибалтике, но цена помощи отпугивала.

Впрочем, Густав во многом ошибался. В Лондоне весьма успешно действовал посол – граф Воронцов, который умело манипулировал оппозицией в парламенте, а потому премьер-министру Питту приходилось все время оглядываться назад. К тому же Густав не учел характера самой императрицы, которая в минуту опасности всегда была не только предельно осмотрительна, но и стойка. Король мечтал, что Екатерина испугается его намерений и сразу запросит мира, но как он в том ошибался!

Замыслив войну с Россией, Густав должен был преодолевать еще одно серьезное препятствие. Дело в том, что по конституции королю было дано право вести только оборонительную войну и запрещено нападать самому.