Уверен, что это письмо покажется тебе идиотским, но мне нужно высказать тебе всё это, ибо у меня в глубинах всегда есть надежда на то, что кто-нибудь даст мне "пароль", открывающий двери этой своего рода тюрьмы, в которой я нахожусь -- и это нечто совсем иное, нежели все сокровища Голконды и золото Махараджей, которые я ожидал найти, качаясь на конце верёвки над орлиными гнёздами Нарканды; это своего рода фантастический мир, который ты создаёшь вокруг себя, мир, где невозможное становится возможным и где я становлюсь свободным.

Здесь я ощущаю себя потерявшим почву под ногами, без точки соприкосновения с другими, моё видение как будто искажено, я больше ничего не понимаю, я за бортом. Так что ты, возможно, поймёшь, почему я придаю такое значение нашим вечерам, твоему присутствию -- как будто ты обладаешь властью изгонять эти кошмары.

Полагаю, что единственное средство вытащить меня из этого состоит в том, чтобы зачерпнуть жизнь пригоршнями и погрузиться в бурную деятельность. Нужен ли я тебе? Хочешь ли ты сыграть со мной? Надеюсь, что когда ты получишь это письмо, твои дела прояснятся, и ты поймёшь, буду ли я тебе полезен или нет. Я полон решимости схватиться с материальной реальностью, ибо в конце концов это единственное средство отвоевать свой мир и свою независимость. Я пойду до конца, а вдвоём реализовать приключение будет легче.

Если я не решался ответить тебе из Парижа сразу же, то потому, что меня соблазнил мираж приключения в Мексике, куда я хотел отправиться в-одиночку. Но чем больше я об этом думаю, тем более убеждён, что нас ждёт великая игра в Индии, и что только ты можешь сыграть в лучших традициях де Буаня. Я полностью уверен в успехе и в качестве твоего приключения, которое я хотел бы назвать "нашим".

............

Итак, жду от тебя сигнала.

По-братски

Б.

U

Париж, 1 мая [1950]

Клари

Дорогая подруга,

Уже два месяца я живу посреди своего рода бури, полной противоречий, надежд и разочарований -- отсюда моё долгое молчание.

В моём последнем письме я писал о возвращении в Ашрам, а также о кругосветном путешествии на небольшом паруснике. Идея состояла в том, чтобы подвергнуть себя физическому испытанию, прежде чем окунуться в более созерцательную жизнь.

Таким образом, я пустил в ход все средства, чтобы получить необходимые для моей экспедиции фонды (не очень много, около 300.000 франков*), и обратился к крупным газетам, журналам, таким как "Match", и в фотоагентства, обещая большой журналистский и фотографический репортаж о своей экспедиции.

Различные директора проявили большую заинтересованность моим проектом (надо вам сказать, что предполагаемый парусник длиной 8,5 метров без всякого двигателя должен был пройти возле мыса Горн и т. д. и т. д.)... Но никто не решился рискнуть моей шкурой за 300.000 франков. С тяжёлым сердцем я всё же отказался от проекта.

Этот месяц, проведённый в бурной деятельности для осуществления экспедиции, разбудил во мне вкус к действию, и я не увидел в себе большого желания запереться в Ашраме. Конечно, я остаюсь в убеждении, что Ашрам представляет важнейшую истину или, точнее, истину, которая важна для меня -- но эта созерцательная жизнь соответствует только одному полюсу меня, полюсу мистическому; но есть другой полюс, тот, который действовал во время войны, полюс активности, предприимчивости, приключения.

В конце концов, думаю, не стоит выбирать между двумя, но, скорее, соглашаться с ними обоими, по очереди, и укрываться в созерцательной жизни по мере исчерпания жизни активной.

Таким образом, после провала моего круиза наметились другие приключенческие проекты: я хотел уехать в Мексику -- со своей постоянной идеей вести суровую рискованную жизнь на открытом воздухе. Мне казалось, что жизнь на фазенде или ранчо меня удовлетворила бы. Так что я приложил все усилия, чтобы получить визу иммигранта. Бесполезно говорить вам, что я разбил лоб об стену, столкнувшись с историями "квоты", "трудового соглашения", оборонного законодательства. Более того, я не был ни "техником", ни "экспертом", ни "специалистом". Короче говоря, я -- ничтожество.

После провала с Мексикой я предпринял другие шаги сначала в Посольстве Колумбии, затем Перу с идеей иммигрировать и работать в этих неисследованных странах. Там я столкнулся с теми же препонами. Снова провал.

Однако, не поддаваясь унынию, я наметил другой проект и отправился в Посольство Америки просить "визу студента", дабы влиться в Американский Университет Техаса -- этот университет специализируется на изучении нефти, и я подумал, что диплом этого университета позволил бы мне путешествовать по разным странам, добывающим нефть, совершать нефтеносную разведку и вести довольно суровую жизнь "в поле" -- но там я столкнулся со всей плеядой драконовских условий, защищающих американские университеты от иностранной чумы. В конце концов, запрет для иностранных студентов зарабатывать себе на жизнь, чтобы оплатить свои занятия, вынудил меня оставить этот проект. Существует разветвлённая система "стипендий", но для получения "стипендии" нужно подтвердить весь свой "фон" -- семейный, религиозный, расовый, политический и т. д. Я отказываюсь.

Нет нужды говорить вам, что для каждого из этих действий требовались метрики, судебные досье, воинские документы, дипломы, фотографии, отпечатки пальцев и размеры черепа (забыл анализы крови на сифилис и анализы стула на амёб...) И в довершение всего Curriculum Vitae* всей своей деятельности с 1933 и доказательство своей чистоты в отношении коммунистов.

Дерьмо...

Но я не отчаялся из-за подобных мелочей и дал ход всем своим связям в мореходной сфере, чтобы наняться матросом на траулер "ла-Рошель". Я также попытался устроиться юнгой на траулер "Новая Земля" в Сант-Мало. Но так как я не принадлежу ни профсоюзу рыболовов, ни Школе рыбной ловли и так как не фигурирую в реестрах "учёта моряков", меня послали подальше. Короче, теперь, когда мне нужно заполнить полицейские карточки, я пишу: Профессия -- Негодяй.

[изображение со страницы 196 -- журнал "Морские яхты" с заметкой о Сатпреме (Бернаре Е.)]

Я в мышеловке. Мир захлопывается, сжимается, теряет всю прелесть своих фантазий. Мир техников-спецов-экспертов! Мы больше ничего не можем сделать, если мы по меньшей мере не красуемся на удостоверении, не регламентированы, не опрофсоюзены, не снабжены этикеткой четыре на четыре -- если мы по меньшей мере не заполнили двенадцать страниц анкет, шесть полицейских карточек, три антропометрических карты, два отпечатка пальцев и тест на совместимость.

Всё, что мне остаётся, это мой бунт и моя готовность отказаться от любых компромиссов с этим слишком хорошо организованным социумом. Тем хуже, если я для них тоже "слишком".

Я забыл рассказать вам о своей последней попытке: устроиться столяром на мыльную фабрику, чтобы делать ящики для мыла. Я столкнулся с профсоюзом, и мне предложили место "временного чернорабочего". Потому что я также не мог больше оставаться у себя дома (хотя и позволял себе только одну трапезу в день, когда мой отец отсутствовал). Отец выдвинул мне требование зарабатывать себе на хлеб самостоятельно, либо уматывать. Впрочем, он прав. Но это весьма неприятно -- быть ничтожеством, не входящим в профсоюз.