Arpeggio
аккорд, в котором тона берутся не одновременно, а последовательно
В ее мыслях он не имел имени - просто человек, который всегда сидел за одним и тем же столиком, не сводя с нее нарочито равнодушных глаз, в глубине которых плескалось нечто, пугающее своим отчаянием и безнадежностью. Сначала ее это забавляло, потом начало настораживать, но незнакомец казался безобидным и вроде бы не собирался похищать ее, как мистер Клегг из ее любимого романа. Однажды, глядя на его задумчивое лицо, она подумала, что он коллекционер, который предпочитает любоваться живыми бабочками, порхающими с цветка на цветок. И каждый вечер приходит посмотреть на главное украшение своей коллекции.
Со временем она привыкла к нему, к его молчаливому восхищению, и даже чувствовала себя неуютно в те вечера, когда его столик оказывался пуст или занят другой компанией. Он стал той безыскусной картиной, без которой комната становится пустой и чужой; ароматом духов, по которому с закрытыми глазами можно узнать человека; неброским украшением, полностью преображающим наряд. Каждый вечер, танцуя для переполненного, шумного зала, она танцевала лишь для него - лишь его видела, когда улыбалась со сцены, лишь для него кружилась, случайно открывая смуглую кожу под летящей тканью юбки. Он смотрел на нее, клубную танцовщицу в дешевом наряде, как на богиню, и в иные минуты она готова была поверить этому взгляду. Перед сном она любила гадать, какой у него голос, любит ли он собак, пьет ли по утрам кофе, часто ли смеется. Она выучила все его привычки, пока он сидел в клубе, и, даже не зная его имени, могла сказать, хорошо ли прошел его день по положению рук, сложенных на отполированной поверхности столика.
В конце концов она подошла к нему сама, вместе со своим парнем-мотоциклистом, чересчур шумным и самоуверенным, но умевшим ее рассмешить - качество, которое она ценила в мужчинах, наверное, больше всего, потому что ей было необходимо отвлекаться от меланхолии, ставшей частью ее жизни. Она была уверена, что человек за столиком вряд ли сумеет выдавить из себя даже газетный анекдот, поэтому в вечер их знакомства ей и был нужен рядом тот, кто сможет вовремя кинуть ей спасательный круг шутки.
Он оказался учителем истории и художником-маринистом. Интеллигенция в чистом виде, ей даже стало неловко от своего незаконченного института и от вульгарных браслетов, предательски нервно звеневших на запястьях. Впрочем, он ничего не заметил - в его глазах не отразилось ни малейшего неодобрения. В его глазах вообще отражалась только она.
После той встречи она не могла уснуть. Лежала, раскинувшись на простыне, как рыбка, которую выпустили из аквариума в реку, и теперь она не может поверить, что вся эта огромная масса воды - ее новый дом. Рыбке гораздо лучше в большом водоеме, где нет стеклянных преград, и в то же время ей бесконечно страшно, потому что она чувствует себя слишком маленькой для целой реки. Если бы рыбка могла выбирать, она вернулась бы в аквариум, а река осталась бы удивительно прекрасным воспоминанием, вздохом восхищения и облегчения. Но у рыбок короткая память. Она же помнила все. И могла выбрать. В своих мечтах, медленно растекающихся слезами по подушке, она рисовала себя рядом с ним, - художника и танцовщицу, пару из классического любовного романа, - представляла солнечное утро, наполненное сонной нежностью, думала, каково это - ощущать на себе его бархатный взгляд ежедневно, ежеминутно. А потом закрыла глаза, прощаясь с этой мечтой, и море в её глазах оказалось горько-соленым.
Она больше не могла танцевать. Привычная ритмичная музыка проходила сквозь ее тело, подобно электрическому разряду, но оно оставалось безжизненным, и сердце, этот застывший, сжавшийся комок размером с теннисный мячик, больше не билось. Она выбрала спокойствие, но отныне жизнь превратилась в череду потребностей: нужно было вставать по утрам, ходить на работу, улыбаться друзьям, звонить по вечерам маме. Все это было нужно, чтобы казаться живой, и со временем она перестала отделять понятия "надо" от "мне бы хотелось". Так было проще. И когда друг их семьи, степенный и рассудительный, предложил ей выйти за него замуж, она согласилась, не раздумывая. Она казалась счастливой, но каждый раз, видя падающую звезду, она загадывала вернуться в ту ночь, отдаляющуюся с каждым годом, и исправить ошибку. Но желание не сбывалось.
Когда она увидела его, шагающего через парк с таким усталым, потерянным видом, с проседью на висках, то поняла, что в ту ночь остановила не только свое сердце. Ей хотелось умолять этого изменившегося до неузнаваемости (по её вине) человека о прощении, целовать руки со следами въевшейся краски, хотелось прижаться к его пальто и вдохнуть этот особенный морской запах коралловых рифов и пурпурных водорослей. Хотелось танцевать, впервые за несколько десятков лет, казавшихся теперь дурным полузабытым сном, но вместо этого она просто окликнула его по имени.
После приветствия она зачем-то стала рассказывать о покойном муже, а он - о предстоящей поездке с женой в Италию. Потом они распрощались - видимо, навсегда. По дороге домой она чувствовала, как горчат на губах невысказанные фразы. Рыбка снова увидела полноводную реку, но аквариум стал для нее таким родным и привычным, что покидать его было опасно, безрассудно, попросту глупо...и еще с десяток причин, почему невозможно. Они встречались всего два раза, - и встречи заканчивались не так, как хотелось бы; всё понимая, она ничего не могла поделать: каменела в его присутствии, становилась совершенно беспомощной.
Через неделю на ее имя пришла посылка. Долго не получалось открыть небольшой тубус с рукописными буквами ее имени на боку, а когда крышка наконец соскочила сама и откатилась в середину комнаты, она несколько минут, замерев, смотрела на картонный цилиндр, будто ожидая подвоха, например, выкатившейся гранаты... Внутри оказался всего лишь свернутый холст.
Прикоснувшись к картине рукой, она ощутила, как прохладная вода, еще не нагретая рассветным солнцем, осторожно обхватила ее запястье; услышала ровный, ритмичный гул прибоя, как будто к уху кто-то приложил морскую раковину; камень под указательным пальцем оказался гладким и скользким на ощупь. Что-то зашевелилось внутри, задрожало, как случайно задетая струна - возможно, сердце, о котором она уже успела забыть.
Аккуратные тубусы с морем внутри приходили каждую неделю, были разного размера, но всегда одинаково пахли мокрым песком и кораллами. Пейзажи украсили стены ее квартиры - то безмятежно-спокойные, как менуэт, то необузданно-яркие, как сальса, то пропитанные тревогой, как венский вальс, но всегда живые, настоящие, дополняющие друг друга, собирающиеся воедино, как кусочки мозаики. Она узнавала его личность по этим картинам, как ранее, в клубе, по жестам и взглядам. Больше у нее ничего не было, потому что в тубусах никогда не находилось ни вкладыша хотя бы с парой строчек, ни открытки, ни конверта с письмом - только ее имя на картоне. Даже теперь он не мог ни в чем её упрекнуть - он не роптал на богов. Если бы можно было вернуться назад, в парк, пахнущий весной и березовым соком, сказать, что вся жизнь оказалась пустой без него...
Спустя три месяца - и двенадцать картин - она купила однотонную открытку темно-синего цвета, заполнила адрес, переписав его с предыдущей посылки (почта какого-то небольшого итальянского городка; до востребования). Долго думала, что написать, в итоге ограничилась парой строчек.
"Благодаря Вам я знаю, что этот цвет называется лунным индиго. Как называется цвет Ваших глаз?"
Прошло три недели (или три картины, она уже привыкла измерять время картинами), прежде чем открытка вернулась обратно с почтовым штемпелем "Адресат выбыл". А рядом простым карандашом чья-то неуверенная рука вывела всего три слова: "Его больше нет".
Она поднялась по лестнице в свою квартиру, так бережно хранящую морские пейзажи, пахнущую мокрым песком и ракушками, и ей захотелось сорвать со стен все эти холсты, потому что они все это время лгали ей, продолжали лгать до сих пор, утверждая со всех сторон, что он жив, жив, жив... и где-то сейчас пишет очередную картину, чтобы в воскресенье она могла получить новую посылку. Вместо этого она тихо опустилась на край кровати, все еще сжимая в руке открытку, которую он так и не прочитал.
