Бармен пожал плечами.

- Здесь она давно не появлялась. Может, выступает в другом клубе, не знаю.

В тот вечер он напился, как не напивался ни разу в жизни. Кажется, рассказал бармену о Терпсихоре - заплетаясь на всех остальных словах, он ни разу не запнулся на ее имени. Кажется, плакал. Кажется, полез на сцену, чтобы найти хоть какой-нибудь ее след. Кажется, он был дураком.

Он продолжал ходить в этот клуб, и все так же занимал маленький столик напротив сцены, и смотрел выступления, почти мгновенно стирающиеся из памяти. Постепенно он стал заглядывать туда все реже: сначала пропустил неделю, потом две, потом месяц. Полгода. Год. А однажды, торопясь на работу, на другой стороне улицы увидел тоненькую, грациозную девушку с кофейными волосами. Он бросился к ней, даже не задумавшись, что скажет, готовый закричать на всю улицу "Терпсихора!", и машины оглушительно сигналили ему вслед, а люди неодобрительно фыркали и бросали на него непонимающие взгляды. Но ему хотелось лишь повернуть ее к себе и утонуть в лунном индиго бездонных глаз, позволить течению наконец унести его прочь. Увы, он понял, что ошибся, еще тогда, когда прикоснулся к ее плечу. Девушка обернулась, и на ее лице, лишь отдаленно напоминавшем черты Терпсихоры, отобразилось дружелюбное удивление. Возможно, именно из-за того, что она единственная из всех прохожих на этой улице не смотрела на него, как на идиота, он пригласил ее выпить кофе. А через полгода - выйти за него замуж.

Потом был переезд в другой город, и в третий - и все лишь затем, чтобы, в конце концов, снова вернуться в исходную точку. Он верил в закон круговорота. Он верил во многое, только в счастливые совпадения не очень; возможно, именно поэтому такое совпадение случилось почти сразу после его возвращения. Была ранняя весна, пахло березами, их почки уже начинали распускаться, и стоило сделать небольшой надрез на стволе, как оттуда вытекал теплый прозрачный сок. Он шел по парку, глядя на оставшиеся кое-где полоски снега на черной земле, похожие на серебристые пряди в его волосах. И прошел бы мимо, если бы не ее оклик, заставивший его несчастное сердце забиться, подобно жаворонку о прутья клетки.

Она помнила. Вот что больше всего его поразило. Она окликнула его по имени.

- Какими судьбами? Спустя столько лет, - он изобразил вежливое удивление. Теперь он мог, кажется, изобразить любую эмоцию, и сделать это совершенно естественно, без дрожи в голосе и смятения в глазах. - Я и не думал, что мы когда-нибудь увидимся снова.

- Да, - она коротко кивнула, и ее по-прежнему кофейные волосы без намека на седину упали на лоб. Терпсихора аккуратно поправила их, и он заметил, что она всё так же любит браслеты и кольца. - Ну, я всегда жила в этом городе. У моего мужа было здесь...семейное дело. Он умер год назад, - она подняла руку, отстраняясь то ли от расспросов, то ли от выражений сочувствия. - Я теперь пытаюсь справиться с этим сама, но, честно говоря, получается не особенно хорошо. Он занимался продажей недвижимости - дома, квартиры, всяческие попытки продать людям не то, что им нужно, а то, что было ему выгодно.

Терпсихора рассмеялась немного фальшиво - странно, раньше ему казалось, что она всегда настоящая - и подняла на него выжидающий взгляд. Лунный индиго.

- Ну, а вы? Все еще учите истории и рисуете море?

- И да, и нет. Я больше не учитель, но все еще рисую.

- Я ведь так и не увидела ваших картин.

- Я больше не видел ваших танцев.

"Только во сне". Каждую ночь Терпсихора танцевала в его ночных фантазиях, звенела браслетами, смеялась, вскидывала руки, кружилась в облаке летящей алой ткани и волос цвета арабики, и смотрела на него - только на него, это ведь был его сон. Каждую ночь он просыпался, прижимаясь щекой к прохладной подушке, и ему казалось, что от нее немного пахнет свежесваренным кофе.

- Я больше и не танцую.

Он неверяще посмотрел на нее и взял ее за руку порывистым, быстрым движением.

- Этого не может быть. Вы должны танцевать. Почему вы остановились? Разве можно прекращать движение?

- Все это просто глупости, - Терпсихора вздохнула и улыбнулась. Ее улыбка скользнула по его коже мимолетным холодом. - По опыту я поняла, что жизнь не останавливается, когда начинаешь идти не в такт и перестаешь отбивать ритм. Жизнь не останавливается, когда все перестают на тебя смотреть.

- Жизнь останавливается, когда из нее исчезает музыка, - тихо ответил он.

- Как можно заставить замолчать город? Птиц в парке? Шаги людей? Их разговоры? Все это музыка. Нет, жизнь останавливается, только когда мы сами заходим в тупик. Покажите мне лучше картины. Я все еще хочу увидеть ваше море.

- Я...уезжаю завтра. В Италию, с женой. Ее сестра предложила нам пожить у них, погреть на солнце свои старые кости, - он замялся, а потом посмотрел на нее просветленным взглядом. - Дайте мне ваш адрес. Только не электронный, а настоящий. Как историк, я испытываю профессиональное недоверие к тому, что не остается в качестве осязаемого документа.

- Будете писать мне письма? - она засмеялась, без намерения его обидеть. Скорее удивленно и даже немного польщенно. - Какой романтический жест.

Буквы адреса на листке бумаги вытянулись по струнке, как начинающие балерины в танцевальном классе - такие же ровные и взволнованные.

- Как странно, - заметила муза, привычно убирая прядь волос за ухо, - мы видимся с вами всего второй раз, и в ином случае мне и в голову бы не пришло остановить вас. Столько времени прошло, вряд ли я осталась у вас в памяти, и подобные мысли. Но я почувствовала что-то...в общем, что вы меня точно узнаете. И будете помнить про мои танцы, как я помню про ваше море. Как будто мы виделись сотню раз, и столько же говорили об этом.

- Может быть, в прошлой жизни? - он грустно улыбнулся. - Потому что я помню каждое слово, сказанное вами тогда.

Они расстались, несмотря на не покидающее его ощущение, что лучшим его поступком было бы никогда не отпускать ее больше. Не позволять ей исчезнуть, раствориться, стать изматывающим сновидением, мелодией на повторе. Но у него была жена, и билеты на самолет, и еще с десяток причин, почему это невозможно. Теперь у него хотя бы осталось от нее что-то вещественное - листок с адресом, с ее почерком, с ее запахом кофе и имбиря. И ночью она приснится ему танцующей.

Он догадывался о своей болезни уже давно, и узнал точно за день до отъезда. Тогда и решил, что раз не в силах немного продлить жизнь для себя, то вполне в состоянии сделать ее немного ярче для Терпсихоры. Художник может изобразить набегающие на берег волны, даже если напротив его окна совсем нет моря. А он может хотя бы раз в жизни поступить так, как подсказывает ему сердце.

Cadance

завершающая музыкальную фразу гармоническая последовательность

Ему снились океаны цвета индиго. Один, теплый, как парное молоко, с плотной пеной волн, окутывал его ноги, и отражение луны, то разбиваясь на тысячи мелких осколков, то собираясь в единый витраж серебристо-голубого цвета, переливалось, дразнило и призывало идти дальше - к линии горизонта, туда, где один океан соединялся с другим в поцелуе длиною в ночь. Лунная дорожка, изогнувшись в конце, будто следуя закону преломления света, резко изменяла направление и уходила наверх, покрываясь клубящейся пылью Млечного Пути. Терпсихора танцевала, двигаясь изящно и плавно, и ее ноги скользили по воде, лишь слегка касаясь волн, потому что она сама была - вода, текучая, неуловимая, всегда ускользающая из пальцев. Она танцевала только для него, и в ее танце была ночь, поцелуй двух океанов, их неизбежное расставание с рассветом, луна, собирающая осколки своего отражения лишь затем, чтобы снова разбиться. Он шел за ней, и в конце пути, когда она остановилась, чтобы взять его за руку, небесный океан зашевелился, очнувшись от любовного оцепенения, и накрыл их своим искрящимся телом, даруя вечность и забытье.