Янка даже не пошевельнулся. Какая-то незнакомая теплота разлилась по всему его телу. Ему было приятно слышать свою фамилию и фамилию Смугляка в числе героев-фронтовиков. Но он ничем не выдал своей радости. Фаина Михайловна подняла на него голубоватые глаза и спросила оживленно:

- Это о вас, товарищ Корень?

- Видимо.

- А как это было, расскажите.

- Что тут рассказывать, - выпрямился Корень. - Вчера ночью немцы пришли к нам за "языком", а своего "языка" оставили. Вот и все. Ничего особенного не произошло.

- Ловко получилось, - воскликнула медсестра. - А мы живем недалеко от переднего края и о своих воинах не знаем. А вам не страшно было?

- Не помню, вроде бы нет.

В эту ночь Янка спал плохо. Все было к его услугам: и мягкая постель, и белые простыни, и пушистое одеяло, но все же ему чего-то не хватало. Долго ворочался с боку на бок и заснул только под утро. Приснился ему хороший сон: будто стоит он на лесной поляне, а в ноги ему кланяется большой голубой цветок. Небо тоже голубое, и речка в лесу голубая. Хотел Янка сорвать цветок, но раздумал: зачем он солдату? Погладил его шершавой рукой, вобрал в себя аромат и... проснулся. Отдыхающие, уже одетые, сидели возле своих коек. Янка быстро натянул брюки, заправил кровать и вышел в сени, на ходу засовывая в карман солдатское полотенце. Там его встретила Фаина Михайловна в белом халате, бодрая, румяная.

- Хотите, я подогрею вам воду? - спросила она.

- Что вы, что вы? - заупрямился Янка. - К чему фронтовику горячая вода? Скоро опять в траншею. Стоит ли привыкать?

Пока Янка умывался и чистил сапоги, Фаина Михайловна вошла в комнату, подшила к его гимнастерке подворотничек и повесила на койку. Янка догадался, кто это сделал, быстро оделся и появился в передней комнате. Фаина Михайловна сдавала дежурство своей напарнице. Когда сдача была закончена, Янка приблизился к медсестре и, чуть наклонив голову, сказал учтиво:

- Благодарю вас, Фаина Михайловна!

Она словно не слышала этих слов, промолчала. Подошла к окну, пристально поглядела сквозь глянцеватое стекло на поля и присела на стул. Небо горело. Огромный, раскаленный шар солнца поднимался над лесом, отчего луг и берег речушки казались розовыми.

- Чудесный день будет, - проговорила Фаина Михайловна, не отрывая взгляда от полей. - Вы любите цветы? - Вдруг спросила она Янку, поправляя волосы. - Я очень люблю. Вон за тем лесом, на пригорке, очень много подснежников: голубых, белых. Пойдемте собирать?

- С вами хоть на край света, - пошутил Янка. - Когда прикажете сопровождать вас?

- Часа через два. Я вам скажу.

- Договорились, значит, - улыбнулся Янка.

Перед обедом они были уже на опушке стройной березовой рощицы. Солнце ослепляло, вокруг было свежо, просторно. Собирая подснежники, Фаина Михайловна рассказала Янке, как она попала в дивизию и как много пережила в дни отступления. Вспоминала Минск. Там прошла ее молодость, там после окончания медучилища она работала старшей медсестрой в городской больнице.

- Там я оставила и свое сердце! - сказала она.

- Я тоже, - признался Янка. - Только не в самом Минске, а в селе, под Оршей. Мать там живет.

- А жена? - прищурила глаз Фаина Михайловна.

- Я не женат.

В полдень они вернулись с большим букетом цветов. Отдохнув после обеда, Янка изготовил удочки и под вечер пригласил Фаину Михайловну на рыбалку. Та охотно приняла его предложение. До самой полутьмы сидели они на берегу, ни одной рыбки не поймали, зато много интересного и хорошего рассказали друг другу.

С этого дня и началось тяготение Янки к Фаине Михайловне. Сначала он не мог разобраться в своих чувствах. Его влекло к ней, но он не знал почему. Может быть, потому, что Янка уже больше года не встречал женщины, а может, потому, что Фаина Михайловна благосклонно относилась к нему, видела в нем мужественного и бесстрашного воина. Одно было понятно, что она с каждым днем все глубже вростала в его сердце. Янка как-то сразу преображался, когда она заходила в комнату или встречала его во дворе. Даже тогда, когда разговаривал с товарищами, он чутко прислушивался к ее голосу, к ее шагам. Фронтовики замечали это и в его отсутствие, многозначительно улыбаясь, говорили:

- Влип наш пулеметчик...

Вскоре Фаина Михайловна называла Янку уже по имени и того же требовала от него. Вечерами они подолгу просиживали в палисаднике на лавочке, под высоким тополем. Обменялись адресами, обещали писать друг другу письма. Янка теперь знал, что до войны Фаина Михайловна была замужем, что жизнь ее сложилась неудачно: муж пил и безобразничал. Долго она терпела дебоширства, всячески старалась укрепить семью, но силы оставили ее. Она развелась и уехала на работу в Оршу. Детей у них не было, и поэтому рана от разрыва с мужем болела недолго и немучительно.

Как-то Фаина Михайловна спросила:

- А ты пьешь, Васильевич?

- Когда подают - пью, - откровенно признался Янка. - А вообще-то редко, по праздникам только. А что?

- Да так. Водка - это зло большое.

Она положила голову на его плечо, и он крепко поцеловал ее. После этого все вечера они проводили вместе. Как-то в воскресенье, на закате солнца, Фаина Михайловна, сдав дежурство, одела летнее пальто и ушла с Янкой далеко в поле.

Вечер был по-весеннему тихий, теплый. Желтоватый диск луны висел над полями, словно впаянный в темно-голубое небо. Торжественно и хорошо было кругом. Только гул разрывавшихся снарядов доносился с переднего края, нарушая тишину и покой. Янка заметил скирду старой соломы на опушке леса, крепко прижал к себе Фаину Михайловну, сказал:

- Пойдем, посидим у скирды.

- Пойдем, - согласилась она и, помолчав, спросила: - А что ты будешь делать после войны? Опять в совхоз поедешь?

- Обязательно, Фая, - кивнул он головой. - Только бы уцелеть. Я люблю село. Мне и теперь все время снятся луга, пашни, березовые рощи. А ты поехала бы со мной, Фая?

- Поехала бы.

Он быстро и ловко надергал из скирды соломы, примял ее и сел первым. Луна все выше и выше поднималась над полем. Теперь она казалась светлой и чуть голубоватой. Мягкий как пушок, серебристый отсвет заливал землю. Слежавшаяся солома сверкала золотом. Фаина Михайловна присела рядом. Они примолкли. Янку волновали и близость этой женщины, и широта лунного вечера.

Фаина Михайловна прижалась к другу.

- Говори что-нибудь, Янка, - прошептала она.

Он снова обнял ее и поцеловал. Потом осторожно привалил к скирде и нерешительно, дрожащей рукой начал расстегивать на ней пальто. Она не отстраняла его руки. Прижала к своему лицу подстриженную Янкину голову и, согревая его дыханием, зашептала на ухо, словно боялась, чтобы ее не подслушали:

- Тише, Янка, тише, милый...

Через пять дней Янка Корень ушел в свое подразделение.

*

Утро Первого мая принесло много радости гвардии младшему лейтенанту Смугляку. В этот день из госпиталя вернулся политрук Скиба, а часом позже прибыл вновь назначенный командир роты гвардии лейтенант Воронков.

Скибу Михаил Смугляк уже хорошо знал, а вот Воронкова встретил настороженно. Но этот кадровый офицер, сибиряк, любознательный и грамотный, сразу же завоевал его симпатии. Войну он начал на границе, сражался за Львов и Киев, потом был тяжело ранен, и на фронт вернулся только осенью, когда наши войска громили врага под Москвой.

Смугляк провел прибывших по переднему краю, познакомил с личным составом роты, с огневыми средствами и с системой обороны. Вернулись они часа через два, измазанные глиной и грязью. Тут, в общей землянке, их уже ждал праздничный обед. Но не успели они сесть за стол, как зазвонил телефон.

- Да, я слушаю, - поднял трубку Михаил. - Что? Что? Ранен старшина? Легко? И где он сейчас? В траншее? Немедленно направьте его в медсанроту! Что? Сам сделал перевязку? Неважно! Раной не шутят. Пусть обязательно покажется врачу!

И Смугляк положил трубку.