Матросы предпочитали элю ром. Их речь изобиловала крепкими ругательствами. О женщинах они говорили не иначе как грязно. Больше всего они любили громогласные споры. Но были две взаимосвязанные силы, способные обуздать это стадо: корабельный устав и капитан.

Капитаном «Императора» был шотландец Александр Дользелл: рослый, редко улыбающийся человек. Приверженец строгого соблюдения корабельного устава, он очень любил напоминать матросам о важности каждой статьи. Обычно он стоял на юте, вцепившись в поручни, а мы собирались на шканцах, главной палубе и баке. Капитан в который уже раз предупреждал: всякого, кто заснет на вахте, измажут смолой и изваляют в перьях. Всякий, пойманный на мужеложстве, будет кастрирован. Курение на нижних палубах категорически запрещалось. Мочиться в балласт – тоже. (Как я уже говорил, эту статью я затем внес в устав своего корабля.)

Мне, новичку, эти правила казались чем-то само собой разумеющимся. Я и подумать не мог об их нарушении.

Довольно скоро я втянулся в ритм морской жизни. Я привык к качке и узнал, по какой стороне палубы лучше ходить в зависимости от направления ветра. Я научился есть, удерживая тарелку локтями, чтобы ее не сбросило со стола. Научился измерять глубину в местах, где существовала опасность сесть на мель. Вахты на палубе чередовались с многочасовыми сидениями в «вороньем гнезде» на мачте. Слушая разговоры бывалых матросов, я усваивал азы мореплавания. Я говорю не об их хвастливых и изрядно приукрашенных рассказах о сражениях с испанцами, а о крупицах навигационной мудрости, запечатленной в поговорках вроде этой: «Красный закат – моряк будет рад. Красный восход – жди от моря хлопот».

Изменчивость погоды, капризы ветров. Мы были их рабами, с которыми они могли сделать что угодно. Стоило погоде поменяться, как смех, шутки, разговоры и споры мгновенно стихали. На корабле воцарялась мрачная сосредоточенность, которая могла длиться дни и ночи напролет. Главной заботой было удержать судно на плаву. Мы ели и спали урывками, не давая ураганным ветрам порвать паруса, латали пробоины, откачивали воду. Все это делалось без лишних слов, с предельной серьезностью людей, понимающих, что они спасают не только корабль, но и свои жизни.

Штормы выжимали из меня все силы, но я был обязан держаться на ногах. В любой момент меня могли послать на мачту или в трюм – откачивать воду. Если удавалось вздремнуть полчаса, я выбирал уголок, где меньше сквозило, и проваливался в сон.

Но тучи рассеивались, снова появлялось солнце, и привычная корабельная жизнь брала свое. Я смотрел на бывалых матросов, на их попойки, отчаянный азарт в играх, распутство с портовыми шлюхами и понимал, насколько скромными были мои подвиги в бристольских тавернах. И не только мои. Многие завсегдатаи таверн, похвалявшиеся умением пить не пьянея и считавшие свои кулаки самыми крепкими… видели бы они моих нынешних сослуживцев! Ссоры между матросами возникали на ровном месте. Их участники мгновенно хватались за ножи и кинжалы. Лилась кровь. За первый месяц плавания я слышал хруст ломающихся костей чаще, чем за все семнадцать лет своей жизни. А ведь я, если помнишь, рос в Суонси и Бристоле.

Однако жестокие схватки прекращались столь же быстро, как и вспыхивали. Казалось, противники вот-вот перережут друг другу глотки, а через мгновение они уже крепко обнимались, словно закадычные друзья. Видеть это было столь же дико, как и их потасовки, но желаемый результат был достигнут. Согласно корабельному уставу, любые серьезные разногласия между матросами полагалось решать на берегу, в поединке на мечах или пистолетах. Разумеется, этого никто не хотел. Одно дело поссориться, и совсем другое – погибнуть на дуэли. И потому все ссоры длились считаные минуты. Противники выплескивали взаимную злость и успокаивались.

Случаи серьезной, неутихающей вражды были достаточно редкими. Так что мне просто «повезло» почти сразу же нажить себе смертельного врага.

Произошло это на второй или третий день моего плавания. Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, я обернулся и улыбнулся смотрящему. Мне казалось, что дружески. Но кто-то вполне мог счесть мою улыбку заносчивой ухмылкой. Так оно и случилось. Моя улыбка разозлила этого матроса. В ответ я получил взгляд, полный нескрываемой злобы.

На следующий день, когда я, сражаясь с качкой, двигался по шканцам, меня с силой пихнули локтем. Я рухнул на колени, но не рассердился, думая, что это матросская шутка. Подняв голову, я рассчитывал увидеть улыбающееся лицо шутника и возглас «Попался!». Но вместо этого увидел презрительную усмешку все того же матроса. Он мельком обернулся и продолжил свой путь к месту вахты. Он был крупным и сильным. Таких лучше не задевать. И тем не менее я чем-то его задел.

В соседнем гамаке со мной спал палубный матрос по прозвищу Пятница. Когда я рассказал ему, как выглядит мой обидчик, он сразу понял, о ком речь.

– Так это же Блэйни.

Блэйни. Помнится, я несколько раз слышал это имя от других матросов. И к несчастью… я имею в виду, к несчастью для меня, Блэйни почему-то меня возненавидел. Как говорят, до мозга костей.

Беспричинной ненависти не бывает. И поскольку мы с ним не сказали и двух слов, я, по-видимому, дал ему какой-то иной повод. Не важно, какой именно. Важно, что в голове Блэйни засела ненависть ко мне. А также то, что он был большим и, по словам Пятницы, отлично владел мечом.

Блэйни, как ты, возможно, успела догадаться, был одним из тех шестерых, кого я увидел играющими в кости, когда подъехал к «Императору». Ты подумала, что он был как раз тем, с кем я повел тогда разговор, и теперь решил отомстить мне за дерзость.

И вот тут как раз ты не права. Блэйни был одним из тех, кто продолжал резаться в карты во время моего разговора с его товарищем. Человек недалекого ума, жестокий. У него был выпуклый лоб и густые брови, которые он постоянно держал сведенными, словно и сам находился в каком-то вечном замешательстве. В тот вечер я едва обратил на него внимание. Возможно, это и способствовало появлению вражды. Он почувствовал, что я совершенно его не замечаю, и этого оказалось достаточно, чтобы разжечь в нем огонь ненависти.

– А что он так взъелся на меня? – спросил я у Пятницы.

Тот лишь пожал плечами и пробормотал:

– Не обращай внимания, – после чего закрыл глаза, показывая, что наш разговор окончен.

Я последовал совету Пятницы. Я старался не обращать внимания на Блэйни.

Это разъярило его еще сильнее. Он вовсе не хотел, чтобы на него не обращали внимания. Он хотел вызывать у других страх. Блэйни понял, что я его совсем не боюсь, отчего и затаил на меня злобу.

Тем временем у меня появился новый повод для раздумий. Среди матросов поползли слухи, что наш капитан чувствует себя обделенным по части добычи. За последние два месяца мы не совершили ни одной вылазки, а это значило, что никто из нас не заработал даже полпенса. Недовольство команды начало расти, и не откуда-нибудь, а из капитанской каюты. Настроение капитана знали все: он считал, что честно выполняет свою часть сделки, не получая почти ничего взамен.

У тебя может возникнуть вопрос: о какой сделке речь? Будучи каперами, мы обеспечивали ее величеству поддержку английского присутствия на море. То есть мы являлись непризванными солдатами в ее войне против испанцев. За это нам разрешалось безнаказанно грабить испанские корабли в таком количестве, какое определяла наша жадность, и именно этим мы до той поры и занимались.

Однако испанских кораблей, бороздивших моря, становилось все меньше. А в гаванях мы не раз слышали, что война подходит к концу и вскоре между Англией и Испанией может быть подписан мирный договор.

Надо отдать должное капитану Дользеллу: он умел смотреть вперед и заранее чуял, откуда ветер дует. Он не хотел оставлять нас без добычи и потому решил предпринять действия, выходящие за рамки дозволенного ее величеством.

Капитан вышел к нам не один, а со своим помощником Трэффордом. Дользелл снял треуголку, вытер пот, снова надел шляпу и обратился к нам с речью: