– Мне в туалет надо. – Ничего другого придумать не получилось. Алиса покраснела.

– Иди, – смилостивился мужчина. – Но если что вспомнишь или узнаешь, сразу расскажи об этом Галине Георгиевне. Договорились?

Алиса закивала головой. В тот момент она была согласна на все, лишь бы поскорее сбежать.

Нинка сидела на стуле и ковырялась в носу. Увидев Алису, она вскочила на ноги, отряхнула руки и набросилась с расспросами.

– Мне в туалет надо, – Алиса повторила ту же версию, что и в кабинете.

– Пойдем вместе! Мне тоже надо, сижу тут жду тебя, уже сил нет терпеть.

– Ну вот и нечего было ждать, – разозлилась Алиса. Нужно как-то отвязаться от Усатовой. Будет теперь таскаться за ней целый день. Алиса хотела добавить что-нибудь обидное, чтобы Нинка сама ушла, но та вдруг подняла вверх палец, призывая к тишине:

– Слышишь?

Алиса ничего не слышала. Нинка же припала ухом к двери кабинета и жестом подозвала подругу.

– Мальчик опасен, – голос милиционера через толстую дверь едва различался, – нет никаких сомнений в его причастности к происшествию годовалой давности. Не думаю, что ваша воспитанница скрывает сведения о нем, но вы все же присмотрите за ней. Может, она куда уходит, пока никто не видит, или звонит в ваше отсутствие по телефону.

– Почему же его не посадят в тюрьму? – Это уже Горгулья. Алисе захотелось вцепиться злыдне в волосы или даже укусить. – Ваши указания поняла, все сделаю.

– Влад признан недееспособным, но через полгода, когда он станет совершеннолетним, я лично настою на проведении повторной экспертизы. Всего вам доброго, Галина Георгиевна.

Девочки едва успели отпрянуть от двери, когда латунная ручка дернулась и в коридор вышел милиционер.

– Уже вернулась из туалета? – удивился он, уставившись на Алису.

– Передумала, – бросила она. – Пойдем, Нина, поиграем.

Влад, сколько себя помнил, мечтал разбогатеть. Ведь тогда никто не станет обращать внимание на его внешность, никто больше не назовет презрительно уродом, а того хуже – не станет жалеть, изображая сочувствие и понимание. Он сможет уехать туда, где его никто не знает. Заберет сестру, и они вместе начнут новую жизнь. Если они никому не нужны, это еще не значит, что они не нужны друг другу.

О спрятанном в заброшенном крыле интерната кладе Влад знал давно. Он даже напросился помощником в бригаду ремонтников, когда руководство вдруг затеяло реконструкцию закрытой части здания.

Больше всего парень боялся, что кто-то найдет клад до него.

Все свое свободное время он проводил на стройке, внимательно наблюдая за рабочими; ждал, когда кто-то из них начнет вести себя странно, а то и вовсе пропадет. С большими деньгами никто не станет заниматься шабашками.

Весь день приходилось притворяться прилежным подмастерьем, не гнушаясь даже тем, чтобы сбегать в ларек за выпивкой, что для самого Влада было испытанием, как и любое появление на людях. Зато Михайлович, сторож на проходной, за пачку сигарет мог пропустить на охраняемый объект и обратно хоть черта с рогами, чего уж говорить о шестнадцатилетнем парне. Ни для кого не было секретом: воспитанники частенько бегали в город на дискотеку или просто прогуляться. Изоляция от внешнего мира была весьма условной.

Владу Михайлович помогал «в долг», а то и вовсе по доброте душевной. При этом нанятых работников шманал по полной программе, даже если те просто хотели выйти на крыльцо, так сказать, проветриться.

Вот тут и пригождался засланный казачок Владик.

В такие моменты Влад не находил себе места: авось в его отсутствие клад найдут и он окажется не у дел? С другой стороны, за покладистый характер он стал для рабочих «своим парнем» и мог рассчитывать в случае удачи хотя бы на то, что они не будут скрывать от него факта обнаружения сокровищ. Поделиться добычей не поделятся, но похвастают точно.

Иногда Влад пробирался в пахнущее краской и пылью крыло по ночам. О, это было его любимое время. Пока весь интернат спал, он мог спокойно обыскать каждый уголок, аккуратно простучать стены, вот только в подпол попасть никак не удавалось. Он пробовал пройти через подвал, да вот беда, за несколько метров до нужного места путь преграждала кирпичная кладка, сделанная не так давно, скорее всего в советские времена, когда большую часть бывшей усадьбы перестроили и перекроили под нужды интерната.

Если верить документам, которые он откопал в здешней библиотеке, кроме дома с двумя флигелями на территории бывшей усадьбы имелся пруд, который засыпали еще при первых владельцах; несколько хозяйственных построек, конюшня и часовенка. Нетронутым оставалось лишь одно крыло, по странному стечению обстоятельств много лет остававшееся закрытым и сохранившееся практически в первозданном виде, даже куски старого паркета кое-где лежали: вздувшиеся, потрескавшиеся и все же не потерявшие благородного лоска. Под одним из таких кусков Влад и нашел свое маленькое сокровище. Сережка: на тонкой золотой цепочке, словно маятник, раскачивался кроваво-красный камень, сидящий в изящных «лапках». Ему почему-то представился паук, ухвативший добычу, но не сумевший унести ее в свое логово, да так и бросивший на полпути.

Несколько вечеров Влад провел в здешней библиотеке, по крупицам собирая обрывки информации об усадьбе. Таковой оказалось совсем немного. Владела домом и землями вдова государственного чиновника Наталья Николаевна Завойчинская с дочерями. О самом чиновнике не сохранилось почти никаких данных, всего-то, что был он ее мужем. Отыскалось и несколько старых фотографий. На одной из них стояла статная дама в окружении трех барышень не старше шестнадцати лет, запечатленных на фоне разрушенного ныне парадного входа. Две девушки были похожи друг на друга как две капли воды: невысокого роста, улыбчивые пышечки. Третья – высокая, тощая жердь с угрюмым взглядом и плотно сжатыми губами. Сама же Наталья Николаевна была похожа на всех троих сразу и одновременно ни на кого. Пышная фигура, не расплывшаяся, но подтянутая; пухлые губы, тронутые легкой полуулыбкой; изящный поворот головы; вздернутый тонкий нос.

С тех самых пор он потерял покой. Судя по архивным записям, чета Завойчинских не покидала дом во время революции. Не было и акта об изъятии их богатств в пользу молодого государства.

Как любое старое поместье, это хранило свой секрет. Была там какая-то темная история то ли с убийством, то ли самоубийством двоих дочерей. Их тела нашли в пруду, который после этого и засыпали. Что стало с третьей дочерью и самой Натальей Николаевной, документы умалчивали. Только на сохранившихся фотографиях некогда пышная дама походила уже больше на оживший скелет, нежели на человека. Была она в компании тощей девицы, ставшей еще уродливее с годами, и маленькой лохматой собачонки. Собачку держала на руках девушка лет семнадцати. По простой одежде было ясно – она из прислуги. И все же именно она привлекла самое пристальное внимание Влада, потому как оказалась почти точной копией его сводной сестры. Конечно, похожих людей немало, а если приглядеться, то сходство девчонки с Алисой весьма отдаленное. Но Влад в каждой мелочи видел теперь перст судьбы.

Судя по найденной описи имущества, проведенной управляющим поместьем, среди прочего хлама значилось изделие работы известного в то время ювелира Петра Старостина: «пара серег: четырех граммов золоту, да рубины по три карата в золотой же оправе». Как раз такие носила одна из сестер-близняшек. А если нашлась сережка, значит, где-то обязательно припрятаны и другие драгоценности.

Влад не хотел думать о потерявшихся, сгоревших или просто несоставленных документах и отчетах, он подхватил золотую лихорадку, полностью им завладевшую.

– Эй, малой, завтра полы вскрываем. – На плечо Влада легла тяжелая рука. – Пыли будет много, ты не приходи. Бывает еще и плесень опасная. Тут лет двести никто ничего не трогал.

Имени Якута никто не знал, только прицепившуюся намертво кличку. Он был единственным, кто смотрел на Влада без брезгливой гримасы, охотно жал руку и все время улыбался. Может, потому, что и сам был уродом: красноглазый, с белоснежными волосами, отросшими до плеч.