– Хорошо.

Альфонсо кивнул.

– Радостно слышать. Я нервничал, мой дядя тоже.

Альфонсо показал на дона Игнасио, который казался не очень-то встревоженным. Его пустой взгляд скорее говорил о том, что, по его мнению, все, кроме него самого, было чем-то преходящим и бессмысленным.

– И вот теперь ты здесь, Софи, – сказал Альфонсо.

Она восприняла его слова как намек на то, что пришло время рассказать о цели визита, но Альфонсо поднял руку.

– И вот теперь ты здесь, – повторил он. – Чтобы успокоить нас, чтобы подтвердить, что все идет по плану. Возможно, ты попросишь больше времени, может, расскажешь историю, что вы снова в деле, что наш бизнес скоро пойдет в гору…

Альфонсо говорил холодно, настроение его изменилось.

– Но мы всё знаем, – продолжал он. – Мы знаем, что вы связались с множеством деловых партнеров Гектора и заверили их, что всё нормально, всё под контролем, что Гектор скрывается, но активно действует. Вот это вы им и сообщили. Вы попросили о терпении и понимании, вы дали обещание бо́льших успехов, как только все успокоится и придет в норму. Такова была ваша миссия, и вы хорошо с ней справлялись.

Альфонсо Рамирес поднял указательный палец.

– Но, может, Гектор Гусман мертв? Или настолько плох, что не может говорить, пока Арон изо всех сил пытается удержать маленькую компанию на плаву? Я мыслю в правильном направлении?

Альфонсо замолчал. Дон Игнасио продолжал есть орешки, теперь медленнее, по одному, как будто первые горсти утолили его голод.

– Сколько будет стоить? – спросила София.

Альфонсо непонимающе улыбнулся, хотя улыбка далась с трудом.

– Стоить? – переспросил он.

– Да, стоить.

Дон Игнасио бросил в рот еще один орешек.

– Стоить что? – спросил он.

– Прекращение, – ответила София.

– Прекращение чего?

– Сотрудничества, работы с вами.

– Как? Навсегда? – В рот полетел очередной орешек.

София не ответила.

Дон Игнасио с грустным выражением лица, продолжая жевать, что-то беззвучно пробормотал на своем языке; слова звучали удрученно.

– Я должен назначить цену? – спросил он.

София держала паузу.

– Нет какой-то специальной стоимости, – продолжал дон Игнасио.

– А нужна она? – спросила София.

Он пожал плечами.

– Нет, конечно, не нужна.

– Так как бы мы поступили, чисто теоретически?

– Теоретически, – прошептал себе под нос дон Игнасио.

Игнасио и Альфонсо быстро переглянулись.

– Брат Гектора, Эдуардо Гусман, трагически погиб в Биаррице пару дней назад, – монотонно произнес Альфонсо.

В комнате сгустились сумерки.

– Кто-то что-то хочет от вас, кто-то хочет что-то сказать.

Он пытливо ловил ее взгляд своими бледно-голубыми глазами.

– У вас должны быть какие-то мысли, София? – продолжал он.

– Неважно.

Альфонсо улыбнулся.

– Не бойтесь, кто?

– Может быть кто угодно.

– Ну а вероятнее всего?

– Немцы, возможно, кто-то другой, – не выдержала она.

– Ханки?

Едва заметный кивок Софии.

– Почему Ханки? – спросил дон Игнасио.

Казалось, диалог разыгрывался по сценарию: один точно знал, когда должен вступить второй.

Она даже не шевельнулась: сидела и ждала.

– В последний раз они выиграли, так ведь?

Дон Игнасио откинулся на спинку.

– Им что-то нужно, – сказала София.

Он поднял брови.

– Им что-то нужно, – театрально повторил дон Игнасио и положил ногу на ногу.

София обратила внимание на его черные полуботинки, заношенные и грязные, на слишком короткие носки, которые не закрывали белых щиколоток.

– Что им нужно? – продолжал дон Игнасио. Он был теперь похож на учительницу, которая ждет заранее предопределенный ответ.

– Все, им нужно все, насколько я понимаю.

– Верно, – ответил он, как будто София дала правильный ответ. – Им нужно все. И этим, София, можно измерить цену вашего прекращения сотрудничества с нами. – Игнасио чуть наклонился вперед и отчетливо прошептал: – Мы помогли Ханкам найти Эдуардо Гусмана в Биаррице.

Софию обдало колючим, причиняющим боль холодом. Он резал ее по живому.

– Вы получили приглашение от нас и от Ханков; воспринимайте ситуацию в таком ключе, – добавил дон Игнасио.

Она поймала себя на том, что, уставившись, смотрит на него. Он отреагировал на ее взгляд, сказав насмешливо:

– Именно так, София. Поэтому я совершенно серьезен, когда говорю, что ваша игра окончена. Давайте остановимся на смерти Эдуардо Гусмана… Угомонитесь. – Дон Игнасио потирал уголок рта, не спуская с нее глаз. – Понимаете, что мы имеем в виду? Понимаете ход мысли, язык? Можете осознать, о чем мы?

София молчала.

Мир за иллюминатором был вначале светло-голубым, бескрайним и холодным. Теперь он стал темным и съежился.

Игнасио работал вместе с Ханками, они убили Эдуардо Гусмана, а теперь хотели выманить Гектора. А она должна уговорить Арона упасть на колени и отдать все, что у них есть. Чего он никогда не сделает. Арон будет биться до конца – так он устроен.

Они будут убивать и дальше.

[7]

Йенс стоял в грузовом отсеке старого русского Ан-12, летевшего на запад на высоте восемь тысяч метров.

Самолет, которому было около пятидесяти лет, толкали вперед четыре гудящих советских турбодвигателя. Внутри было невыносимо шумно.

В старые добрые времена коммунистам удавалось затолкнуть в такой самолет сотню свирепых и до зубов вооруженных десантников. Теперь же здесь был один Йенс. Он и четыре ящика украденного имущества, дребезжащих в центре отсека.

Ящики принадлежали одному американскому особому подразделению, которое присвоило немало имущества высокопоставленных баасистов[8] во время первой волны входа сухопутных войск в Ирак в 2003 году. Присвоенное представляло по большей части золото, ювелирные украшения, предметы искусства, наркотики, оружие и много наличных. Все упаковали и закопали в пустыне к востоку от Багдада. Прошли годы, война закончилась, и пришло время выкопать ценности и вывезти из страны. Тогда связались с Йенсом, и он получил задание. Отправился в Багдад, где его не покидал страх, что машину взорвут, потом возил ящики с войны на войну – в Афганистан. Там он снова закопал их. Прошло еще несколько лет.

Месяц назад ему позвонили. Особое подразделение завершило миссию и хотело увезти ценности в США.

Переправьте их в Мехико, а мы оттуда доставим их в Штаты.

На стене в грузовом отсеке замигала лампа. Пилоты зачем-то вызывали Йенса. Он подошел к кабине.

Капитан и штурман были грузины. Немногословные, гордые и непрерывно курящие самокрутки.

– Мы приземлимся через сорок минут, – сказал капитан. – У нас будет четыре часа на то, чтобы разгрузиться, заправиться и поменять маркировку. Потом сваливаем.

Самолету нужно было вернуть его первоначальную маркировку. Ее спрятали под проклеенными изолентой листами таких же серого и белого цветов, как и корпус самолета. Когда они подлетят в Мехико, все должно снова стать легальным. Грузины отправятся домой, место назначения – Батуми, у Черного моря. Йенс уедет вместе с ними. Возможно, отделится от группы где-нибудь по дороге, он еще не решил. Йенс вел такую жизнь – все время в дороге. Не по какой-то определенной причине – просто потому, что не мог сидеть на месте; вынужденное поведение, чтобы держать себя в форме, работать, бросать вызов судьбе, переживать… чувствовать. Но это уже не действовало так же хорошо, как раньше. Жизнь начала повторяться и даже стала предсказуемой.

Штурман предложил ему самокрутку. Хоть Йенс давно бросил, он взял ее, прикурил от золотой зажигалки штурмана и опустился вниз в застекленной кабине.

Снаружи было совершенно темно, вкус сигареты напоминал сено и разъедал горло. Самолет трясло, шум двигателей то усиливался, то стихал, листы дребезжали и тряслись, заклепки трещали. Но Йенс привык, полагаясь на то, что Господь и добрая воля удержат самолет.