Теперь сорокапятилетний Ингмарссон был относительно натренирован и мускулист благодаря периодически возникающей привычке отжиматься и приседать перед сном. Его темные с проседью волосы, лицо и глаза воскрешали в голове образ кинозвезды из старых фильмов. Хотя в целом этот образ почти целиком затмевало поведение Майлза с отпечатком невидимого горя, в котором не смог бы разобраться и Фрейд, впрочем, как и сам Майлз.

Он находился в сильной зависимости от стриптизерш. Благодаря им Ингмарссон чувствовал себя лучше и только в этой обстановке мог по-настоящему расслабиться. Тепло, излучаемое женщиной, и хотя бы недолгое созерцание груди; формы, женственность… Его не интересовал секс; скорее у него развилась нездоровая потребность в защищенности, которую в чем-то еще найти не получалось. Где он только не искал – алкоголь, гашиш, еда, спорт, азартные игры… Ничего не действовало так, как стриптиз. Майлз ходил в стрип-клубы пять раз в неделю, круглый год в любую погоду.

Вот и опять он сидит здесь, за одним из столиков в неосвещенном углу, и пристально смотрит на худощавую женщину с силиконовой грудью. Женщина танцевала у шеста под паршивую восточную электронную музыку. Получалось у нее плохо. Майлз хотел сказать ей, что танцевать необязательно и она может этого не делать, а просто постоять здесь, подвигаться немного…

В кармане пиджака завибрировал телефон.

– Да?

Томми Янссон из Управления интересовался, чем занимается Майлз.

– Обедаю, – ответил Ингмарссон.

– Хочешь работать на меня?

Женщина слишком резко и неловко сделала оборот вокруг хорошо отполированного шеста.

– Хорошо, – ответил Ингмарссон и продолжил смотреть представление.

Уходить из стрип-клуба средь бела дня – вечный стыд, длящийся семь секунд. Именно столько нужно, чтобы открыть дверь, выйти на улицу, дать двери захлопнуться и ретироваться, принимая на себя выражения лиц прохожих. Извращенец.

Майлз с трудом брел по обильно выпавшему за утро снегу. Теперь – для удобства автомобилистов – его убрали в большие сугробы на тротуаре так, что пешеходы могли серьезно пострадать.

Держась ближе к домам, Ингмарссон выудил из кармана пальто сигарету, зажал фильтр между губами и прикурил от пьезозажигалки. Затянулся, двинулся дальше. Дым прожег отверстие в легких, прежде чем Майлз успел выдохнуть. Затем он сделал еще две быстрые глубокие затяжки одну за другой, чтобы унять желание и насладиться разрушением.

Последние годы Ингмарссон работал в Отделе по борьбе с экономическими преступлениями. Там он вел неинтересные дела, которые редко приводили к чему-либо. Его это устраивало: он мог не напрягаться.

Но позвонил Томми Янссон. Томми хочет встретиться, Томми хочет поговорить. В том самом пабе в квартале Клараквартерен, где зависали все копы, устраивали вечеринки «синих мигалок». Сегодня к копам присоединились работники «скорой» и пожарные. Обычно они встречались и напивались в середине недели. Майлз несколько раз бывал на таких встречах, и ему не понравилось. Ребята со «скорой» – идиоты, все пожарные – пижоны или геи, а может, и то, и другое. Коллеги, как упорно называли друг друга копы определенного типа, были настолько далеки от Майлза, что в их присутствии он чувствовал отвращение. Но Томми хотел встретиться именно там и собирался предложить Майлзу новую работу. Наверное, сейчас самое время. Он и так чувствует, что умирает с каждым днем. И это ощущение не покидает его уже очень давно.

Запах пота, заезженные хиты семидесятых, водянистое разливное пиво и слишком яркое освещение – вот краткое описание вечеринки «синих мигалок». Майлз пробирался через море людей.

Томми сидел в глубине за одним из столиков рядом с другими важными персонами. Угол предназначался для них – высокопоставленных копов. Если иногда какой-нибудь незнающий новичок забредал сюда, всегда наступало глубокое замешательство. Все в помещении стремились показать, что знают правила. Раздавались крики и улюлюканье.

Увидев Майлза, Томми поднял правую руку. Ингмарссон сел и знаком показал, что заказывает пиво. Они с трудом справились с житейским банальным разговором: он был недолог, у обоих не получалось его вести. Тут Томми перешел к главному.

– Хочешь взяться за расследование убийства?

– С чем оно связано?

– С «Трастеном».

– «Трастеном»? – переспросил Майлз.

– Ресторан в районе Васастан. Бойня гангстеров прошлым летом. Сбежавший Гектор Гусман, – уточнил Томми.

Майлз кивнул. Об этом деле знали все.

– А почему ты спрашиваешь? – поинтересовался он.

– Потому что мне нужен другой следователь.

– Почему именно я?

– Потому что ты опытный боец и хорошо знаешь технологию.

– Нет, не знаю.

– Знаешь.

– В чем подвох?

– Никакого подвоха; ты предпочтительнее, чем нынешний следователь.

– В чем подвох? – переспросил Майлз.

– Да не будь ты так чертовски въедлив. У нас много работы, у тебя есть возможность получить более высокое звание. И она нужна мне для другого.

– Она?

– Миллер, Антония Миллер.

Майлз знал это имя. Он слышал, что ее хвалили.

– Когда?

– Скоро, – сказал Томми и сделал хороший глоток пива.

– У меня много расследований в отделе, – произнес Майлз. – Я не могу бросить коллег в беде, не сейчас.

Томми держал бокал в руке, пытаясь подавить икоту.

– Да можешь, конечно. Там наверху целая банда гребаных социалистов. Я выдерну тебя оттуда. И они ни хрена не смогут сделать.

Многие годы их дороги то и дело пересекались. Они даже, можно сказать, были приятелями. Они давно не виделись, и Майлзу показалось, что Томми изменился, стал в каком-то смысле круче.

– А Миллер?

– Не беспокойся за нее, – хрипло ответил Томми.

Майлз дал волю мыслям. Он не находил ни плюсов, ни минусов в этом предложении, но так обычно и бывало. Во всем ровный слой из ничего.

Подошел официант с неаккуратно налитым пивом и поставил бокал, от которого на столе образовалось мокрое пятно.

Майлз сделал глоток, Томми – три больших.

– Будешь еще? – спросил он; у него в желудке было слишком много кислоты.

Майлз покачал головой. Томми рыгнул.

Антония стояла чуть поодаль у барной стойки. Она видела Томми и другого мужчину, но не придала этому особого значения. Миллер встречалась с Томми каждый день, они вместе работали и то и дело ворчали друг на друга. Прежде всего из-за того, что она была напориста, а он, наоборот, сдержан. Так и должно быть, он же ее шеф. Но по какой-то причине отношения у них не сложились. Антония считала, что за последние месяцы он изменился: переменчивое настроение, короткие вспышки, резкость и высокомерие. Ей казалось, что он контролирует ее, мешает работать. К тому же от него постоянно пахло перегаром. Вероятно, всему виной был стресс от совместной жизни со смертельно больной супругой. Но Антония сама устала от попыток принять его дурные черты. Хотя знала, что у нее и своих хватает. Очевидно, Томми считал ее тяжелым человеком, да и многие так считали. Что она была навязчивой, энергичной и пробивной в своих желаниях. А что ей оставалось? Сдерживать себя?

Антония выросла в доме, полном любви. Во всяком случае, таким она хотела его помнить. Но в этой любви таился страх правды. Взрослые начинали говорить шепотом и замолкали, как только Антония подходила к ним. Может, родители просто боялись, что так называемая действительность окажется слишком холодной и жесткой для ее нежных ушей. Само по себе это не имело значения. Важно то, что из-за того, что окружающие постоянно шептались, у нее развилась почти болезненная потребность знать. О чем бы ни шла речь, ей нужен был ответ, чтобы дышать и жить.

Со временем Антония получила много ответов. Благодаря им она быстро продвигалась по карьерной лестнице и стала признанным талантливым следователем. Но сейчас все остановилось: ответы не приходили так, как обычно. В ее восприятии Томми начинал говорить шепотом, когда она приближалась к нему. И она хотела знать почему.