— А в душе?
— Не знаю, не думал.
— Что ты с ним сделал? — Наташа сердилась.
— Хорошо, верну его в прежнее состояние. — Аман пронзительно крикнул, направив звуковой удар на Алика.
Алик пришел в себя. Покачивая головой, встал:
— Ну ты даешь!
— Сейчас Алика проверим. Ну-ка, посмотри мне в глаза!
— Пошел ты! Не дано тебе судить! Суди себя, если тебе это нравится! А других не трогай! Каждый сам знает, как ему жить. Надо будет, отвечу. Но не перед тобой!
Аман неожиданно обмяк. Он грустно смотрел на Алика.
— Несчастный ты человек! Жаль мне тебя! — сказал он тихо. — Не знаю, есть ли тот свет, будем ли держать там ответ. Но знаю, что мы в ответе за эту жизнь. И расплата — здесь! Каждый прожитый день надо подвергать суду своей совести, чтобы потом не делать кроличьи глаза: за что, мол, бог меня наказывает! Не бог наказывает, а сам человек себя. Не хочешь быть наказанным, живи по совести! Больше всего я ненавижу ложь! Логинов, я тебя тут наслушался. Ведь ты все время лжешь! Вернее, не лжешь, говоришь ты мало, — боишься сказать правду. Малодушничаешь. Отсюда все твои беды. Ты совестлив и в то же время труслив, вот и мечешься. Почему бы тебе не набраться мужества и не сознаться во всем? Ведь ты приехал в эти пески в поисках островка спасения, оазиса света? Так?
— В чем я должен сознаться?
— Прекрасно знаешь в чем! Сейчас в голове у тебя то, в чем должен сознаваться. Твоя совесть прекрасно знает — в чем. Она подскажет. Давай!
— Аман, я уже признался себе. Почему я должен перед всеми? И вообще это не тактично, брать на себя роль учителя!
— Да, я беру! И пускай каждый берет! И ты возьми! Пускай все будут требовательны друг к другу, исповедуйся перед простым человеком! Богу не нужна твоя исповедь. Ему нет дела до тебя! А мы тебе сообща поможем…
Старик сидел на песке, слушал их, презрительно щурясь.
Товар разложен на песке. Клыч и Аман стояли огорченные. Семьи чабанов, окружившие караван-лавку, теперь расходились недовольные. Хал-ага сидел грустный. Наташа подошла к лавке, робко спросила:
— Можно мне вот это? Клыч поднял рулон ткани.
— Сколько тебе?
— Три метра.
Алик отвел Логинова в сторону:
— Не нравится мне Аман. Строит из себя праведника. А сам не лучше других. Выгодно брать на себя этакую роль святоши. Тоже мне! Фарисей! Давай его проучим?
— Как?
— Это предоставь мне.
— Все же?
— Подкинем ему в чай лошадиный возбудитель. Вот! — Алик показал кристаллики, развернув клочок бумаги. Руки его тряслись. — На гелиосистеме знакомый ветеринар дал. Поглядим, какой он праведник. Вот будет хохма!
— Дай сюда!
Алик протянул. Логинов высыпал кристаллики в песок и растоптал:
— Пошел вон!
— Что-о-о?
— Вон!
— Ты! Осторожно! — Алик взял Логинова за грудки.
Логинов с силой его оттолкнул. Алик присел, встал и замахнулся. Логинов поймал его руку и завел за спину.
Наташа искала свою особую траву. Алик крутился возле нее. Все увидели, как он положил руки ей на плечи и что-то оживленно стал говорить.
Старик отвернулся.
— Женщины теряют достоинство. Раньше держали их в узде, и все было как надо. А теперь распустили. Женщины — существа безмозглые, не имеют своего мнения, все делают с оглядкой на мужчину. И попадают в руки наглецов и подонков.
— Ты слишком резок, — возразил Логинов. — Наташа по простодушию и деликатности…
Аман побагровел:
— По горло сыты вашей эмансипацией! Злость передалась и Логинову:
— А я сыт твоими рассуждениями!
Пустыня выгорела. Жара все испепелила. От зеленого бархата трав осталось одно желтое, жухлое сено. Пустыня на глазах преобразилась в серую, безжизненную. Все вокруг тонуло в горячем мареве жары и дрожало.
Заботливый Клыч установил полог над верблюдом Наташи, куб из рам, обтянутый полотном.
— Раньше в таких паланкинах возили невест, — сказал Алик и перебрался к Наташе.
— Чтобы девушка не скучала, — объяснил он, заметив неприязненный взгляд старика. Логинову подмигнул. Тот отвернулся.
Через полчаса по просьбе Наташи сделали короткую остановку.
— Натаха, ну погоди, что ты, я же… — уговаривал ее Алик.
— Слезай, а то сейчас…
— Постой!
— Хал-ага! — позвала Наташа.
— Зачем ты, я же сам… Старик остановил караван.
— Дедушка, Алик хочет пересесть. Алик пересел.
Караванбаши одобрительно кивнул, и тронулись.
Под вечер Аман и Клыч разгружали тюки, Хал-ага стреножил верблюдов, Логинов готовил ужин, Алик пошел за дровами.
Наташа появилась в немыслимом балахоне.
— Ну, как я? — покрутилась.
— Хорошо, — восхитился Логинов. Наташа пошла показаться Аману и Клычу.
— Очень вам идет, — сказал Клыч.
У Хал-аги потеплели глаза, зацокал языком.
— Спасибо! Пойду искать свою траву. Старик кивнул.
Издали Наташа походила на большую яркую бабочку над выцветшей травой. Рядом появился Алик, прямо черный жук. Стали вдруг горячо объясняться. Алик хватал ее за руку. Наташа пошла в сторону каравана. Алик догнал ее и еще раз потянул назад. Логинова передернуло. Кровь ударила Клычу в голову.
— От, бес блудливый! — возмутился старик.
— Негодяй! — Аман не находил себе места. Наташа быстро пошла в сторону каравана. Алик догнал ее и грубо потянул за руку.
Клыч пошел навстречу к ним, поравнявшись с Аликом, сказал ему что-то. «Пошел ты!» — Алик махнул рукой. Клыч кивнул в сторону бархана, сам пошел впереди. Алик последовал за ним. Они скрылись.
Все напряженно ждали.
Через какое-то время показался Клыч, подошел к своему верблюду и молча стал навьючивать его. Наташа посмотрела на него добрым благодарным взглядом:
— Больно? — потрогала его нос.
— Нет, — покачал юноша головой.
Пришел Алик, он шатался, был до крови избит.
— Ну, что вы все уставились на меня, что? Думаете, я не понимаю, за что вы меня ненавидите? Никто бы из вас не отказался от Наташи! Просто она вам не по зубам! За это меня ненавидите! Даже ты, старик! Зубов нет, а неравнодушен к ней. И ты! Притворяешься святошей, а сам… Думаете, мне стыдно? Вы же не любите тех, кто «высовывается». Потому что завидуете! А кто высовывается? Сильный! Кто живет? Я живу! Я — сильный! Толпа паршивая! Все хотите мерить на свой аршин! Рассуждают о свободе! Словоблуды! А кто свободен? Сильный! О нравственности рассуждали! Она вам нужна, толпе! Вам же надо защищать и оправдать свое рабство! Кулаками работать — мастаки! А сами запутались в словах. Я хочу и беру. Не притворяюсь, как вы! Я сильнее вас! Я лучше вас! Я естественно живу! — Алик ударил себя в грудь.
Постелился подальше от всех. Логинов писал в дневнике. Наташа и Аман гуляли. Хал-ага держал пиалу с давно остывшим чаем. Клыч дочитывал последнюю страницу книжки. Закрыв ее, вернул Логинову.
— Спасибо!
— Ну как? Не стесняйся, говори!
Клыч молчал, мялся.
— Дерьмо, да?
— Да нет…
— Ты же хороший парень, а врешь! Я сам знаю, что дерьмо. Никому это не нужно. И мне. А зачем пишу, не знаю. Ради денег? Деньги мизерные! Престижа? Какой престиж, когда чувствуешь себя полным дерьмом! Вот так, дружище. Тяжко…
Швырнул книжку в потухший костер.
Без конца и края простиралось матовое, зеркальное безмолвие. Ни одного растения, пылинки, песчинки, ни одного насекомого под лапами верблюдов. Рядом двигающиеся тени подобны зеркальным отражениям. Солнце пекло невыносимо, повиснув над этим безмолвием, над этим безумием.
— Гипсовая пустыня! Вот она, гипсовая пустыня! — повторял Аман, как завороженный.
Караванщики сбросили с себя все, только старик ехал в ватном халате и мохнатой шапке.
— Дедушка говорит, надо потеплее одеться!
Но никто не придал значения ее словам. Лишь сам Клыч облачился в стеганый ватный халат и обвязал голову рубашкой в виде чалмы.
На боках верблюдов в больших флягах болталась вода. Но пить было нечего. Болталась вода, фляги тяжелые на вес, когда наливали в кружки, булькала, но кружки оставались сухими.
