Я нырнул и поплыл, сдерживая дыхание, пока движение не превратилось в какую-то агонию. Вода бурлила и быстро нагревалась.

Когда на минуту я вынырнул, чтобы перевести дыхание, удалить упавшие на глаза волосы и набравшуюся под веки воду, то увидел, что кругом белыми клубами поднимался пар, скрывший марсианина. Шум был оглушительный. Затем я увидел серых колоссов, казавшихся сквозь туман еще более огромными. Они прошли мимо, и двое из них нагнулись над пенящимися и бьющимися останками своего товарища.

Третий и четвертый стояли возле в воде, один, ярдах в двухстах от меня, другой – дальше к Лелхэму. Генераторы теплового луча были высоко подняты, и лучи с шипением падали в разные стороны.

Воздух звенел от оглушительного хаоса звуков: пронзительный рев марсиан, грохот рушащихся домов, шипение охваченных пламенем деревьев, заборов, сараев, гул и треск огня. Густой черный дым поднимался вверх и смешивался с паром от реки. Прикосновение теплового луча, скользившего по Уэйбриджу, вызывало белые вспышки, за которыми следовала дымная пляска более темного пламени. Ближайшие дома все еще стояли нетронутыми, ожидая своей участи, сумрачные, бледные на огненном, зыбком фоне.

С минуту я стоял по грудь в почти кипящей воде, растерянный, не надеясь спастись. Сквозь пар я видел, как из реки выползали по камышу на берег люди, точно лягушки, прыгающие по траве при приближении человека, и разбегались в ужасе в разные стороны.

Вдруг белые вспышки теплового луча стали приближаться ко мне. Дома рушились при его прикосновении и охватывались пламенем; деревья с шумом обращались в огненные столбы. Он скользил вверх и вниз по береговой тропинке, сметая разбегавшихся людей, и наконец спустился до края воды, может быть, за пятьдесят ярдов от того места, где стоял я. Потом перенесся на другой берег, к Шеппертону, и вода под ним закипела и стала обращаться в пар. Я бросился к берегу.

В следующую минуту огромная волна, почти кипяток, обрушилась на меня сзади. Я закричал и, полуослепленный, обваренный, вне себя от боли, старался выбраться на берег из кипевшей воды. Поскользнись я – и все было бы кончено. Я упал беспомощно на глазах у марсиан на широкой песчаной открытой отмели, на месте слияния Уэя и Темзы. Я считал себя уже погибшим.

Помню, как во сне, марсианина, который прошел ярдах в двадцати от моей головы, увязая ногой в гравии, вытаскивая ее и поднимая; потом, после долгого промежутка, четыре марсианина пронесли останки своего товарища, выступая то отчетливо, то смутно сквозь пелену дыма, расползавшегося по реке и лугам. Потом я понял, что каким-то чудом спасся.

Показав свое превосходство над земной военной техникой, марсиане отступили к своей первоначальной позиции на Хорзеллской пустоши. Они торопились унести останки своего разорванного снарядом товарища и поэтому не обращали внимания на таких жалких беглецов, как я. Если бы они бросили его и двинулись дальше, то не встретили бы на своем пути никакого сопротивления, кроме нескольких батарей двенадцатифунтовых пушек, и, конечно, достигли бы Лондона гораздо раньше, чем поток беженцев. Их неожиданное появление было бы так же ужасно и губительно, как землетрясение, разрушившее сто лет назад Лиссабон.

Но им нечего было спешить. Из межпланетного пространства каждые двадцать четыре часа, принося им подкрепление, падал цилиндр за цилиндром. Военные и морские власти тоже приготовлялись с лихорадочной поспешностью, узнав на опыте силу врагов. Ежеминутно новое орудие ставилось на позицию; еще до наступления сумерек почти из каждого куста, из каждой пригородной дачи на холмистых склонах близ Кингстона и Ричмонда торчало черное пушечное дуло. На всем обугленном и опустошенном пространстве в двадцать квадратных миль вокруг лагеря марсиан на Хорзеллской пустоши, среди пепелищ и развалин, под черными и обгорелыми остатками сосновых лесов, были устроены наблюдательные пункты, которые должны были тотчас же предупредить артиллерию о приближении марсиан. Но марсиане поняли маневры нашей артиллерии и опасность близости людей: всякий, кто пытался подойти к одному из цилиндров ближе, чем на милю, расплачивался за это своей жизнью.

Кажется, что гиганты потратили все утро на переноску груза второго и третьего цилиндров – второй упал у Адлстона, третий у Пирфорда – к своей яме на Хорзеллской пустоши. Над почерневшим вереском и разрушенными строениями стоял на часах один марсианин. Остальные же сошли со своих боевых машин в яму. Они работали до поздней ночи, и из ямы вырывались вспышки густого зеленого дыма, который был виден с холмов Мерроу и даже, как говорят, из Бэнстеда и Эпсома.

Пока марсиане позади меня готовились к новой вылазке, а впереди человечество собиралось дать им отпор, я с большим трудом и мучениями пробирался к Лондону от пожарища Уэйбриджа.

Увидев плывущую вниз по течению брошенную лодку, я сбросил большую часть своего промокшего платья, поплыл за ней, поймал ее и спасся таким образом от гибели. Вёсел не было. Я подгребал, насколько мог, обожженными руками, вниз по течению к Холлифорду и Уолтону, подвигаясь очень медленно и боязливо оглядываясь назад. Я предпочел водный путь, так как на воде легче было спастись в случае встречи с гигантами.

Пар от падения марсианина клубился вниз по реке, почти на протяжении мили оба берега были скрыты. Раз, впрочем, я различил несколько черных фигур, спешивших через луга от Уэйбриджа. Холлифорд казался вымершим, несколько домов у берега горело. Странно было видеть спокойное и безлюдное селение под знойным голубым небом с взлетающими языками пламени и клубящимся дымом. Первый раз видел я пожар без толпы. Сухой камыш на отмели тоже дымился и горел, и огонь медленно подбирался к сенокосу.

Долго я плыл по течению, измученный и усталый от всех этих ужасов. Даже на воде было очень жарко. Однако страх был сильнее, и я снова стал грести руками. Солнце жгло мою обнаженную спину. Наконец, когда за поворотом показался уолтонский мост, лихорадка и слабость преодолели страх, и я причалил к отмели Мидлсекса и растянулся в изнеможении на траве. Было около четырех или пяти часов. Потом я встал, прошел с полмили, никого не встретив, и снова улегся под тенью забора. Меня томила жажда, и я сожалел, что не напился на реке.

Любопытно, что я злился на свою жену. Меня раздражало, что я должен был добраться до Летерхэда.

Я не помню уже, как встретился с викарием. Вероятно, я задремал. Я увидел, что он сидит рядом со мной, в выпачканной сажей рубашке, закинув вверх гладко выбритое лицо, и смотрит на легкие облачка, пробегавшие по небу. Небо было, как говорится, покрыто барашками, рядами легких перистых облаков, чуть окрашенных отблеском летнего заката.

Я привстал, и он обернулся ко мне.

– Нет ли у вас воды? – спросил я сразу.

Он покачал головой.

– Вы целый час все спрашивали воду, – сказал он.

Мы молча с минуту рассматривали друг друга. Вероятно, я показался ему странным: почти голый (на мне были только промокшие насквозь брюки и носки), красный от ожога, с лицом и шеей, черными от дыма. Он же казался совсем расслабленным, нижняя челюсть отвисла, а волосы спустились льняными завитками на низкий лоб. Большие светло-голубые глаза смотрели грустно. Он говорил отрывисто, смотря куда-то в пространство.

– Что такое происходит? – спросил он. – Что значит все это?

Я смотрел на него.

Он протянул белую тонкую руку и заговорил жалобно:

– Зачем все это допущено? Чем же мы согрешили? Я кончил утреннюю службу и прогуливался по дороге, чтобы освежиться и приготовиться к проповеди, – и вдруг огонь, землетрясение, смерть! Содом и Гоморра! Все труды пропали… Кто такие эти марсиане?

– А кто мы сами? – ответил я, откашливаясь.

Он обхватил свои колени и снова повернулся ко мне. С полминуты он смотрел молча.

– Я прогуливался по дороге, чтобы освежиться, – сказал он. – И вдруг огонь, землетрясение, смерть!