Через полчаса, коротко поговорив с каждым из раненых, он снова подошел к Закиру и подивился разительной перемене, что за это короткое время произошла с больным. Свежий горный воздух и умиротворяющее журчание ручья вернули Закиру бодрость, болезненная бледность сменилась матовым румянцем.

— Вы поправляетесь прямо на глазах! — воскликнул Максуд. — Я рад этому, ибо теперь у меня появилась надежда, что вы вскоре вернетесь к своим делам. Мы с вами, если помните, пару раз уже встречались. Не скрою, отправляясь сюда, я навел о вас кое-какие справки, так как уже довольно много слышал от людей о мулле Закире Бин Нурлане. Я был приятно удивлен, когда узнал, что у нас с вами есть общий знакомый — уважаемый Ахмад ар-Равийя. Долгое время проведя в Пакистане, я не раз встречался в Карачи с этим почтеннейшим человеком, сумел оценить его связи и влиятельность, которые он всегда подтверждает делом. Ар-Равийя очень обеспокоен вашим ранением и я заверил его, что сделаю для вас все необходимое. Просил передать, что ценит вас и гордится вами. Для меня лучшей характеристики, чем отзыв ар-Равийя и быть не может. Я знаю, что вы человек образованный и пользовались благосклонным вниманием муфтия, наслышан и о том, что прошли блестящую школу в Африке, слыли там храбрым бойцом. Не стану от вас скрывать — мне приятно, что такой человек сражается в наших рядах. Я вижу, что утомил вас своим разговором, вы все же еще очень слабы. На прощание скажу лишь одно: «Поскорее поправляйтесь и — до встречи. Мы найдем достойное применение вашим знаниям и способностям».

Закир и впрямь был на грани изнеможения, но впасть в забытье было для него слишком большой роскошью. Необходимо прямо сейчас, не откладывая, еще раз прокрутить в памяти весь состоявшийся разговор, проанализировать не только каждую фразу и слово, но и интонации, с какими они были произнесены, и даже жесты, взгляды своего высокопоставленного собеседника. Закиру было известно, что Шах Максуд не забывает своих пакистанских покровителей, и в определенных кругах соседнего государства ему продолжают оказывать всяческую помощь и содействие. Значит, разведке Максуда стало известно о связях Закира со стариком ар-Равийя. Ну что ж, это следует отнести к положительной стороне дела, ибо рекомендация влиятельного старца на самом деле дорогого стоит. А вот предложение Максуда использовать знания и военный опыт муллы, что кроется за этим?.. Возможность проникнуть туда, куда он так стремится, или дополнительные риск и опасность? Вопросов было куда больше, чем ответов.

Это было похоже на сон. Да какой там сон! Даже в самом кошмарном сне не могло ему привидиться такого. Казнили Абу Нуваса — «кудрявого». И он, Закир, должен был при этом присутствовать, и не просто присутствовать, но и ничем не выдать себя.

Ярость от собственного бессилия, от сознания, что не может помочь товарищу, клокотала в нем, но Закир не позволил себе даже веки опустить во время казни.

Еще несколько недель назад он приметил в расположении штаба нового конюха, признав в нем своего связного, с которым встречался в кофейне на окраине Карачи. Но всякий раз, когда Закир проходил мимо кюнешен, Абу Нувас подавал со стороны невидимый, но для них двоих вполне понятный сигнал — не подходить!

Легенда Абу Нуваса казалось ему самому такой прочной и непогрешимой, что он в какой-то момент, видимо, расслабился. Кто-то из службы безопасности Шаха Максуда обратил внимание, что новый повар чересчур уж тщательно, как-то даже не по-мужски витиевато, штопает одежду. Повара обыскали и в одном из швов черной жилетки была обнаружена шифровка. Расшифровать неизвестный код не удалось, но у контрразведчиков не оставалось ни малейших сомнений — связной шел на встречу с агентом. Стало быть, агент находился где-то рядом, может быть, в одном из партизанских отрядов, а возможно и в самом штабе — такой вероятности тоже нельзя было исключать.

К связному применяли самые жестокие и изощренные пытки, на которые только были способны палачи. Абу-Нувас молчал. И откуда взялось столько сил — духовных и физических в этом тщедушном теле!

— Ни одно живое существо не может выдержать того, что выдерживает этот шакал, — докладывал начальник контрразведки шаху. — Он может подохнуть в любой момент, а этого допускать нельзя. Его надо казнить.

Максуд согласно кивнул головой.

— Я составил список людей, которые на казни должны присутствовать обязательно. Мои люди будут смотреть во все глаза, может быть, предатель чем себя и выдаст. — И он протянул список, состоявший из двух десятков имен. Было в списке и имя муллы Закира Бин Нурлана.

— А этот человек как попал в твой черный список? — недовольно поморщился Шах, увидев фамилию того, кого приблизил к себе сам.

— Этот человек в вашем окружении недавно и хотя, я знаю, вы ему доверяете, упустить представившуюся возможность лишний раз его проверить, было бы верхом легкомыслия. Кстати, если вы соизволите обратить внимание, моя фамилия тоже значится в этом списке.

— Кого ты хочешь провести этими хитростями?! — рявкнул шах, но список утвердил — цена человеческому предательству и коварству была ему слишком хорошо известна.

…Все было кончено. Сверкнула сталь клинка, голова с выпученными от ужаса и навсегда застывшими глазами глухо стукнулась о песок. Почему-то именно в этот момент Закиру подумалось, что он, наверное, уже никогда не узнает настоящего имени человека, с которым был знаком столько лет и к которому все, да и он сам обращались только по его нелепому прозвищу. Да что там имя! У него не было даже возможности сообщить о героической гибели связного. Последующие несколько часов он провел в неведомом для него ранее состоянии. Отвечал на вопросы, что-то делал, даже пил чай в окружении других людей. Но при этом у него было такое ощущение, что это не он, а какой-то заменивший его робот говорит, движется, проверяет перед сном оружие…

Через несколько дней шах Максуд вызвал Закира. «У меня печальные новости, дорогой брат, — произнес он и, приподняв чалму, стал яростно растирать затылок, отгоняя нахлынувшую боль. — Умер Ахмад ар-Равийя. Мы выезжаем сегодня же.

Закир взглянул вопрошающе.

— Да конечно, вы едете тоже. Я знаю, как относился к вам уважаемый ар-Равийя и просто не имею права лишать вас возможности проводить его в последний путь.

Закира удивило, что на похороны народу собралось совсем немного.

— Советами и помощью покойного пользовались многие, но большинство из них старались не афишировать своих отношений, — пояснил шах Максуд. — А вы мужественный человек, — счел необходимым добавить он. — Не проронили ни слезинки.

— Идет война, — возразил мулла. — Нам некогда горевать даже по тем, кого убивают неверные. А смерть в столь почтенном возрасте — не горе, но лишь благодеяние Аллаха.

— Старик не зря был высокого мнения о вашем уме, — заметил Максуд и добавил многозначительно, — он не ошибался в людях.

Странные чувства владели Закиром на этих похоронах. Ему было доподлинно известно, что старик финансировал поставки оружия, не пренебрегал торговлей наркотиками, то есть сеял повсюду смерть. Но он не мог избавиться от мысли, что в глубине души благодарен покойному — ведь именно он, пусть даже невольно, способствовал достижению той цели, которую поставил перед собой Закир.

В Панджшерское ущелье, где располагался штаб Максуда, они вернулись через сутки, когда рассвет еще только занимался. В дороге все больше молчали, лишь изредка обмениваясь вроде ничего не значившими репликами. Но так могло показаться только стороннему наблюдателю. На самом деле шах не упускал ни единой возможности как можно лучше понять, кто находится рядом. Действительно ли искренен с ним этот немногословный человек, насколько глубокими обладает знаниями, способен ли мыслить самостоятельно, или предпочитает подлаживаться под чужое мнение, скрывая свое собственное, либо не умея его отстаивать. И чем больше приглядывался Максуд к мулле Закиру, тем больше убеждался, что перед ним человек неординарный. «Неординарный еще не значит — верный», остужал сам себя Максуд, решив, однако, что мулла стоит того, чтобы его приблизить к себе, не упуская не единой возможности проверить. И все же, как приятно беседовать не с тупоголовыми баранами, которые только и умеют, что преданно заглядывать в глаза и трясутся от вечного страха и угодничества.