Оставив меня одну, Цент пересёк широкий коридор и зашел в комнату напротив площадки, где я стояла. Я почувствовала себя донельзя неловко: курсировавшие из стороны в сторону ребята поглядывали в мою сторону с насмешливо-заинтересованными улыбками и о чём-то перешептывались. Как бабки на завалинке, не иначе. Дверь в комнату, в которую зашел Цент, осталась приоткрытой, поэтому я могла легко слышать то, что он говорит.

- Михаил Георгиевич, - услышала я голос Цента, и у меня внутри всё похолодело. - Там девчонка с замкадских пустошей хочет с вами переговорить.

- Я тебе говорил, куда следует отправлять девчонок с замкадских пустошей, с московских владений или откуда-либо ещё, если они приходят сюда и хотят со мной переговорить?

Моё дыхание перехватило, и нервы натянулись, словно тонкие скрипичные струны. Это был голос Соболева. Это был его голос. Я его узнала.

- Она утверждает, что она Мария Орлова, дочь Алексея, - сказал Цент.

- Мария Орлова?… - в замешательстве переспросил Соболев. – И что же она одна? Без родителей?...

Послышался вдруг звон гильз, треск кобуры и шаги. Скрипнула дверь. Михаил Георгиевич вышел из комнаты, и сразу встретился со мной взглядом.

Честно говоря, Соболев не так уж сильно изменился за последние двенадцать лет. И хотя возраст брал своё, он был по-прежнему весьма хорош собой. Его седые волосы были аккуратно уложены, подбородок гладко выбрит, а ясно-голубые глаза словно бы светились на лице. Сейчас Михаил был одет в изношенную куртку из коричневой кожи, темные брюки и высокие начищенные сапоги.

В первые несколько мгновений он непонимающе щурил глаза, вглядываясь в моё лицо. В ту секунду, когда я слабо улыбнулась ему, весьма удивленный Соболев медленно направился ко мне.

- Поверить не могу, - тихо произнес он, подойдя ко мне ближе. - Маша… Но как же так?

- Здравствуйте, Михаил Георгиевич, - смущенно произнесла я. – Рада вас видеть…

Соболев удивленно покачал головой.

- Вот это да, - улыбаясь, протянул он. – Вот уж поистине не ожидал такого сюрприза…

Соболев крепко обнял меня, и я улыбнулась, обнимая его в ответ. Двенадцать лет… А сейчас, кажется, что целую вечность не виделись…

- Если честно, у меня просто нет слов, - отстраняясь от меня и с умилением разглядывая моё лицо, сказал Михаил.

Секунда, и в его глазах я разглядела теплящийся вопрос. Тот самый, ответ на который был так невыносимо горек.

- Но… ты одна? А где же Лёша?... Наташа?

Я с силой, со всей силой сжала ладони в кулаки. Ногти врезались в кожу, и я почувствовала щиплющую болезненность. Но разве это шло в сравнение с тем, как больно мне было теперь, когда я стояла перед Соболевым и должна была объясниться, рассказать ему всё, что случилось. Рассказать ему о том, что никогда больше не изменить.

- Я…

Мой голос дрогнул, и Михаил, подхватив меня за руку, сразу же кивнул. В своих мыслях он уже, должно быть, на верном пути к ответу.

- Идём.

Соболев повёл меня за собой. Мы направлялись в ту самую комнату, откуда он вышел несколько минут назад. Нас провожали удивленные взгляды, и я слышала вопросительный шепоток, но… сейчас мне было совсем не до того. Интересно, как там Вебер? Это вдруг возникшая мысль отвлекла меня, заставила взять себя в руки. Надо сейчас будет предупредить Соболева о нём.

В комнате, куда я зашла, было тихо и уютно. Здесь пахло чернилами и мускатом. Флизелиновые обои тёмно-зеленого цвета даже пусть и с засаленными пятнами всё равно казались мне невероятно красивыми. Что-то в них было, как и в тяжёлых пыльных портьерах, подобранных по бокам окна широкими лентами с витиеватыми узорами. Здесь всё было слишком старым, слишком содержательным. Возле стены слева стоял ветхий сервант с посудой и кое-какими припасами. У этой же стены, упираясь изголовьем в тумбу, стояла односпальная кровать из дерева, застеленная выцветшим покрывалом. На потрескавшемся подоконнике пылился электрический чайник, а в середине комнаты на большом круглом столе теплились три восковые свечи, установленные в серебряном, потемневшем от времени подсвечнике. Зайдя в комнату, я растерянно положила рюкзак на пол и обернулась.

Соболев закрыл дверь.

- Ты, должно быть, устала, - сказал Михаил с неизменной серьёзностью.

Он направился к подоконнику.

- Да, немного, но… - пробормотала я, начиная возвращаться к темному настоящему. - Но это не так важно… Михаил Георгиевич, там снаружи меня ждёт друг. Наёмник с двумя собаками….

Соболев посмотрел на меня и сразу же кивнул.

- Я отправлю человека за ним.

- Спасибо, - поблагодарила я, ощущая себя смущенной.

Михаил Георгиевич достал из кармана несколько карточек, ключи и сета-приемник.

- Кажется, нам предстоит долгий разговор, - вдруг заметил он. - У меня есть вопросы. Сейчас отогреешься и заодно расскажешь мне всё…

- Конечно, - беря себя в руки, поддакнула я.

Пока Соболев передавал своему человеку просьбу найти Вебера и привести его сюда, я думала о том, что даже не знаю, как мне обрушить на Михаила всю ту страшную правду, с которой мне пришлось столкнуться. Покусав губы, я подошла к круглому столу и, усевшись за него, переплела замёрзшие пальцы. Соболев сел напротив меня.

Некоторое время, буквально пару секунд, мы смотрели друг на друга. Пронзительные сине-голубые глаза Михаила сверлили меня всё тем же молчаливым вопросом.

- Что ж… Не думаю, что стоит ходить вокруг да около… – Он вздохнул и чуть помолчал, словно бы оттягивал тот момент, когда должен был услышать то, что должен. Он уже знал, я по глазам видела. Но одно дело догадываться, другое слышать напрямую. Соболев посмотрел на меня, и мне потребовалось сделать над собой колоссальное усилие, чтобы по-прежнему остаться непоколебимо спокойной. – Где же твои родители, Маша? Где Лёша с Наташей?...

Я опустила взгляд. Мои пальцы дрожали, а внутри все раздиралось от боли. Мне хотелось кричать, без устали рассказывать всё то, что со мной случилось, с тех пор, как мы пришли в Адвегу и до сей минуты… но я не могла вымолвить даже слова. Я вдруг вспомнила бледное лицо умирающего Антона, его шепот, его взгляд…

«Ненавижу тебя, Маша. Ненавижу тебя…»

- Их убили.

Мой голос показался мне сломанным. Я прерывисто выдохнула, глядя куда-то на краешек массивного шкафа, стоящего в углу комнаты. Глаза защипало. Когда я посмотрела на Михаила, то увидела, что в его лице что-то изменилось. Он побледнел, со скорбью поджал губы.

- Кто это сделал? - прошептал он, кладя руки на стол и хмурясь. В его голосе я уловила какое-то страшное, холодное отчуждение. И это было правильным. Он любил моих родителей. Михаил их очень сильно любил. Они ведь столько прошли вместе.… И вот теперь, такие новости. - Как это случилось?…

- Вам лучше выслушать всё с самого начала…

Соболев кивнул, и я, помолчав немного и окончательно собравшись с силами, начала, наконец, рассказывать ему всё то, что хотела рассказать. Слова давались мне с трудом, частенько застревали в горле, мешались со слезами, утопали в воспоминаниях.… Я действительно рассказала всё – от начала до конца. Уж кто-кто, а Соболев должен был знать то, что произошло.

- Я… просто не могу в это поверить, - не скрывая злого разочарования, хрипло произнёс Михаил, когда я закончила.

Соболев опустил взгляд, с глубокой досадой глядя на жилистые кисти своих рук. Я с горечью проследила за ним взглядом, затем с ещё большей горечью посмотрела в сторону серого окна. Сегодня сумерки отливали сине-сиреневым.

Мы молчали. Долго.

- Прими мои соболезнования… - наконец прохрипел Соболев. - Мне действительно жаль.

Я кивнула. Не смогла ничего ответить, просто слов не нашла. Благодарность казалась не к месту, да и всё остальное тоже. Мы снова замолчали.

Соболев думал о чём-то, мрачно хмурился, поджимал губы, смотрел в одну точку где-то в углу комнаты, позади меня. Мне представлялось, что там, у меня за спиной, стоит кто-то страшный, кто-то, кто мог просто взять и разорвать меня на части в одну секунду. И Михаил словно бы видел этого кого-то и ничего не мог поделать.