- Пф, и скатертью дорога, - пробурчал Войтко, так тихо, что старик вряд ли его услышал. Уже громче добавил: - Завтра жду жетоны.

Бесцеремонно сплюнув себе под ноги, старик, даже не удосужившись кивнуть, развернулся и ушёл, что-то нашёптывая своим шестёркам.

Сенька в ужасе сжался, схватился за голову, а через минуту и вовсе начал реветь. Вебер его отчасти понимал. Сектанты, будь они не ладны. Собираются выкупить парнишку и принести в жертву… Ну и ну. Да уж, иногда смерть в когтях ястровых начинает казаться не такой уж и страшной.

- Наконец-то этот старый пень оставит меня в покое. Надеюсь, что он больше никогда сюда не вернётся. «Ваш крысятник», «помойка, каких не видел», «смрадный притон»… Появится здесь ещё раз с таким гонором – будет в ошейнике сидеть с остальными рабами, тогда быстро узнает, где здесь смрадный притон, а где гостиница для клиентов...

Артём Валерьевич сплюнул, некоторое время продолжая свою гневную тираду. Впрочем, он не кричал, а лишь хмуро бормотал, выражая своё возмущение.

- Что это за урод? - тихо спросил Вебер.

- Сектант с севера, с Дмитровской, - ответил Войтко, знаком подзывая своих ребят. - Уже очень давно торчит здесь у меня и ест мои мозги, у него это хорошо получается, поэтому я не удивлён, что он у них там самый главный. Ищет он, видишь ли, жертву для своих ритуалов. Чистая ему жертва, видишь ли, нужна. Как он определяет чистая или нечистая – не знаю, но точно не по чистоте рожи. Проверял, пытался подсунуть. Знак Метрополиса для него, конечно, значение куда большее имеет, чем помытая голова или выстиранные шмотки. Так что мелкий метрополец этому хрычу сгодится, а значит, что он отвалит отсюда, предварительно выдав мне кругленькую сумму за него, как и было уговорено.

- Всех продал?

Вебер осклабился, глядя на Артёма Валерьевича. Тот цокнул языком, как-то даже немного с разочарованием. Его задело.

- Всех, дружище, всех, - скрывая раздражение, отпарировал Войтко. - Не волнуйся.

К нему подошли два его головореза, и Артём Валерьевич велел им вести Сеньку с Вебером в бараки. Последних подняли с лавки. Их уже уводили, когда Вебер обернулся, чтобы посмотреть на Войтко. Тот стоял, сложив руки на груди, и провожал его взглядом.

- Только вот одна поправка… не дружище я тебе, Войтко, - тихо, но чётко сказал Вебер. - Хотя, знаешь, будь я сейчас и с развязанными руками, то даже бы по морде тебе не вжарил, честно слово. Хотя и надо было бы, но не вжарил бы.

- Отчего же это? - рыкнул Войтко, гневно насупившись.

- От того, что жалко мне тебя. Рука, скорее бы уж на бабу поднялась, чем на тебя.

Войтко молчал. Кривился от гнева, жевал губы. Чему это поможет? Уж точно не скроет правды – люди те, кто они есть.

***

Закрытыми бараками оказались огромные клетки, самодельные, но надежные, сделанные из остатков уличных заборов и досок, крепко-накрепко сколоченных между собой. Находились эти бараки недалеко от станции в заваленном туннеле. Не убежишь, в общем, если только ты не землекоп.

В этих бараках, как Вебера уже успели просветить, содержались либо самые опасные рабы, которые были слишком опытными и изобретательными бойцами или авантюристами, способными сбежать, либо просто очень ценные рабы, на которых были заключены крупные сделки.

Вебер и Сенька относились и к первому, и ко второму пункту. В общем, двух зайцев одной пулей.

В закрытых бараках, куда их привели, было просто ужасно. Темные тряпки, куски прожженных простыней или неаккуратно скрепленная нитями плотная ткань закрывали клетки, делая их темными комнатами. Это было сделано для того, чтобы рабы не могли контактировать друг с другом и с охраной, мало ли что.

Их с Сенькой забросили в одну камеру. Свободных мест было не так много, а беды для работорговцев их тандем не предвещал. Впрочем, действительно не предвещал, потому что вещи у Вебера отобрали, а у Сеньки их и в помине не было. В общем, оба они остались ровным счётом ни с чем.

Вебер предположить не мог, как было в других камерах, но в их с Сенькой было просто ужасно – до отвращения грязно, душно, к тому же, тесно.

Помимо вони ощущался запах сигаретного дыма и чего-то хвойного.

Держась подальше от гнутых ведер в дальнем углу, Вебер подобрался поближе к единственному источнику света в камере – старому керосиновому фонарю, заляпанному, полуразбитому, но дающему хоть какой-то свет.

Через небольшие прорези в простыне в тоннеле почти ничего видно не было, лишь периодически мелькающие отблески кострового пламени, свет фонарика и рассеянный свет от луча ближайшего из прожекторов. Вокруг да около, между рабскими бараками и позади них прохаживались работорговцы, чаще, молчали, иногда обменивались шутками или занимались тупым бубнежом.

Рабы то выли, то пели, то рыдали в своих бараках. Их вопли приводили Сеньку в ужас, а Вебера вгоняли в тоску. Мальчишка, оказавшись в камере, сел напротив Саши и почти сразу сжался в комок. Вебер же уселся на старую, проеденную молью куртку, служащую подстилкой, и теперь смотрел на огонёк, прыгающий в фонаре.

Говорят, что иногда на душе у людей кошки скребут. У него на душе сейчас скребли не кошки, а кто-то на подобии ястровых. И сделать ничего не сделаешь.

Молча сидели минут пятнадцать. За эти пятнадцать минут Вебер хорошо уяснил только то, что легче ему от гнетущей атмосферы, царящей в их камере, лучше ему уж точно не становилось.

Сеньке, кажется, тоже.

- Эй, Конопатый, ты там живой, а?

Сенька поднял голову и прищурил глаза.

- А?... Да, - растерянно пробормотал он.

- Уже лучше.

Наёмник откинулся на решетку и с задумчивым видом вытянул из кармана пачку сигарет.

- Ого, - только и протянул Сеня.

- Да, курево разрешили оставить, не совсем ещё в извергов превратились, - объяснил Вебер. Следом за пачкой, он выудил из кармана коробок спичек. - Даже спички дали. Три.

- Расщедрились… - протянул мальчишка.

- Точно.

Вебер подкурил сигарету, и с удовольствием затянулся. Мрачно хмурясь, наёмник снова позволил себе подумать о Машке. Как она там?..

Послышались шаги, шёпоток, затем скрип двери. Вебер выпрямился и, чуть сощурив глаза, напряженно уставился в темноту. Сенька вскрикнул и съежился, будто бы его бить пришли.

Легкие шаги сопровождалось тяжелым дыханием. В темноте вдруг заблестели чьи-то глаза, а через секунду в свете фонаря показался мальчишка лет десяти-одиннадцати.

- Ванька! - удивленно выдохнул Вебер. - Ты что ли?

- Я, я, дядь Саш, - во всю ширь своего лица ухмыльнулся мальчишка. - Вот пришел тайком навестить вас. Вы только тут потише, а то меня отец прибьёт, если узнает, что я сюда пробрался…

- Ваня! Ваня! – протянув руки к мальчику, заныл Конопатый. – Не получилось у меня!

- Говорил тебе, дурачина, беги в лазейку! – грубо отозвался мальчик. Покачал головой, бормоча что-то. Но глядя на несчастного Сеньку, вдруг поник и отмахнулся. – Эх ты, Конопатый!...

Сенька уныло опустил голову, понуро примолк.

Вебер прищурился. Подрос-таки Ванька, хотя по-прежнему был невысоким и таким худеньким, что чуть ли не слёзы рвались на глаза. Будь у Вебера еда, всё бы отдал ему без остатка. Повыше, конечно, стал. Волосы сильно отросли, не стригут что ли совсем? Одет мальчишка был в мешковатую одежду довоенных лет, такую же выпачканную в грязи и пыли, как и его узкое личико, чем-то отдаленно напоминающее лицо Артёма Валерьевича.

- Ну, ты даёшь, - посмеялся Вебер, когда мальчишка вдруг подбежал к нему и крепко обнял, бросившись на шею. - Извини, Ванька, что в этот раз без подарков...

Ваня нахмурился, сморщил курносый нос и уселся прямо на землю возле фонаря.

- Эх, дядь Саш, - сказал мальчик. – Вот только сегодня думал, как всё плохо… А теперь ещё и ты в ошейнике.

Вебер помолчал, подумал немного и спросил:

- А что плохого-то у тебя?

Ванька нахмурился, сердито поджал губы.

- Дрянь жить так, дядь Саш. И каждый день одно и то же – крупа с песком на завтрак, обед и ужин. Хуже, что кто-то всё время болеет, умирает. Никакой тишины, то рабы стонут, то эти…ржут. Хорошо хоть, что с другом моим стали выбираться окрестности изучать…. Вот всё мечтаю, что сталкеры меня как-нибудь с собой наверх возьмут. - Ваня мечтательно улыбнулся, но почти сразу вновь поник. - А папа в конец озверел. Если б он сейчас знал, что я здесь, к вам бы меня отправил в бараки, под арест. Уверен, что если я теперь к тебе подойду, то ты меня убьёшь. Но я-то знаю, что ты не такой, как он.