Мимо прилавков, гогоча и ругаясь, проходили мужики в залатанной одежде. Кто-то из них либо нес что-то в руках, либо толкал перед собой телегу с товаром. Здесь же ходили бабки с авоськами или пакетами; с интересом осматривались путешественники, и перебирали товар местные жители. Когда мы вышли из тоннеля к Тверской, я первые несколько минут, честно признаться, просто стояла с открытым ртом – вот это да!

Метрополис. Именно так называли подземный город, который развернулся в самом центре Московского Метрополитена. Метрополис занимал несколько станций: Тверскую, Пушкинскую, Чеховскую, Театральную, Охотный ряд и Площадь Революции. Город быстро расширялся и уже занял часть тоннелей, идущих от этих станций. В тоннелях, в основном, были торговые точки для караванщиков, кочевников и мародёров. А здесь, на платформе, освещённой самодельными факелами, масляными лампами и кострами, обитали постоянные жители города.

Мы с Вебером перебрались с путей на платформу, по которой тянулись узкие улочки. Лавочки на станции отгораживали дороги, где можно было свободно ходить, от жилых помещений, сколоченных из досок или сделанных из сдвинутой мебели типа шкафов и сервантов. Входы в такие своеобразные дома чаще всего были зашторены рваными тряпками, одеялами, пледами. Дома на платформе стояли довольно плотно друг к другу, места между ними были заняты стеллажами с тазами, коробками, посудой и другой самой разной утварью. Там же, между домов, тянулись веревки с чистым бельём.

Здесь, в Метрополисе всё кипело жизнью – улицы, рынки, бары. Кстати, бары, гостиницы и все подобные забегаловки находились на переходах с одной станции на другую. Попасть туда можно было, спустившись по старому эскалатору в середине станции, либо поднявшись по такому же в одном из концов Тверской. В основном у переходов крутились либо смолящие попрошайки, выпрашивающие жетоны на выпивку, либо уже давно пьяные жители, сидящие на старых мешках и одеялах и распевающие песни. У стен в переходах стояли столы, за ними сидели люди. Там же высились шкафы и серванты, из которых были сделаны прилавки. Так выглядели бары. Гостиницы отличались лишь наличием спальных мест, отгороженных от всеобщего внимания потёртой мебелью.

Решив немного отдохнуть, мы с Вебером зашли в одну из забегаловок в переходе. Там, сидя на старом продавленном диване, у нас было немного времени для того чтобы поесть и перевести дух. В пабе мы провели добрых полчаса. Отдохнули, поели и подлатали раны. Эти полчаса отдыха мне показались самыми сладкими и самыми короткими за всё время моего путешествия. Тем не менее, время близилось к вечеру, и нам нужно было спешить найти ночлег.

Переночевать мы решили прямо на станции, вернее, в переходе с Театральной на Охотном. Там была неплохая гостиница, да и места как раз были. Как я и говорила, комнаты, пусть тесные, но всё же комнаты, находились у стен перехода, разделенные огромными шкафами, буфетами, секретерами довоенного времени. Практически мы находились в отдельном помещении. Конечно, слышно было, как за ширмой, служащей входом, сновал народ по переходу, и как люди пели и орали в ближайшем баре, но и то ближе к ночи блаженная тишина всё-таки наступила. Комендантский час. В Метрополисе он такой: если не спишь, а сидишь в баре, то помалкивай, чтобы никому не мешать.

В арендованной нами комнате стоял маленький столик, там же был сундук, обитый металлом, на полу разложены спальники: первый с продавленным матрасом в углу, второй у стены напротив. Как раз то, что надо. Уложив собак снаружи, возле входа в нашу комнату, Вебер ушёл в бар, я же улеглась на спальнике в углу, накрылась тонким пледом, в нескольких местах прожжённым сигаретой или ещё чем и буквально сразу вырубилась.

Мне снилось что - то страшное. Я находилась где - то там, где меня не должно было быть. Холод и темнота, холод и душное марево … Никакого света. Я шла по длинному ту ннелю, то и дело опуская взгляд. Боялась. Д о ощ утимой боли, почти до судороги боялась увидеть лицо того, кто следил за мной в этой темноте.

Он следил, я знаю. Я слышала его страшное дыхание, его шаг и: мелкие, глухие, словно быстрый перебор. Мне нельзя было никуда сворачивать. Надо было идти прямо.

Где - то мои босые ноги утопали в грязи мерзкой, отвратительной на вид, где - то царапались о мелкие камни.

Я видела впереди свет огня. Костёр был разведён прямо на рельсах, кто - то кипятил на огне старый походный чайник. Вымазанный в копоти металл чернел, покачиваясь на шесте. У костра кто - то сидел. Я не знала, кто это был, не видела.

Тварь за мной продолжала следить.

Я слышала её. Не могла смотреть…

- Иди, иди! - шептала она мне из темноты. - Иди быстрее.

И я всеми силами пыталась идти быстрее, но у меня не получалось. Сил не хватало, грязь была слишком липкой, ветер мешал.

- Иди, иди. Не успеешь и увидишь меня!

Дорога была очень длинной, время тянулось медленно. Я приближалась к огню. Ещё не подошла совсем близко, но уже узнала мужчину, сидящего возле него. Это был мой отец.

- Папа? - спросила я удивленно, подходя ближе.

Отец обернулся и посмотрел на меня. Он выглядел очень грустным, потерянным. Увидев меня, не удивился и не обрадовался. Встревоженно скользнул взглядом по темноте, расползшейся позади меня , и сказал:

- Ты не успела, Маша.

- Не успела что? – испуганно прошептала я . Я слышала шипение позади меня, но больше не могла сделать и шага: ноги увязли в грязи и склизких водорослях.

- Прийти вовремя.

- Тебе нельзя идти дальше, - услышала я другой голос . Знакомый. Голос мамы.

Она вышла из темноты с другой стороны костра. Мама была такой же грустной и потерянной, как и папа. И была, как и давным - давно такой же красиво й: с узким лицом и россыпью веснуш ек на переносице, длинными медными волосами , заплетенными в косу, большими светло - зелёными глазами. В нимательными, добрыми.

- Почему? - спросила я жалобно .

Мой голос дрогнул, и слёзы вдруг хлынули из глаз. Страх сковал меня болью, грязь под ногами превратилась в вязкую кровь, водоросли в пружины.

- Почему нельзя?

- Потому что ты не успела.

Мамино лицо вдруг как - то померкло, стало бледнеть. Взгляд остановился на одной точке – она смотрела на меня. Чуть склонив голову, слабо ул ыбалась и продолжала смотреть , её глаза темнели, а лицо становилось всё бледнее.

Вздрогнув от ужаса, я перевела взгляд на отца. Он точно так же смотрел на меня, чуть склонив голову и едва заметно улыбаясь. Его глаза темнели, лицо бледнело.

Их движения замедлялись до тех пор, пока не остановились. Оба они указывали мне за спину.

Мне нельзя было оборачиваться, и я не хотела, но ветер подхватил меня и развернул. Я увидела перед собой мальчика с бледным, страшным лицом, перепачканным в крови. Его глаза были черным, а вместо рта щелкала зубастая пасть.

- Ты не успела, - проскрипел он и бросился на меня.

Захлебнувшись от ужаса, я проснулась.

Меня скрутило от холодной дрожи, непреходящей, до отвращения сильной.