Обычное занятие влюблённых — молчание.

Пока не пожертвуешь душой, не обретёшь любимую.

Ты меня невзлюбил одним глазом, а я тебя — обоими.

Уважай жену, но узды из рук не выпускай.

Чем дальше друг от друга, тем милее и дороже.

* * *

Лезгинские:

Красива та, кого любишь.

Любимому всё прощается.

Женщину украшает нежность.

Жена захочет — из осла мужчину сделает.

Муж в семье — подмастерье, а жена — мастер.

* * *

Монгольские:

Где любовь, там и забота.

Любовь внутри, а её огорчения снаружи.

Сухое дерево легко ломать, с притворной любовью легко расставаться.

Плохо уложенная ноша — мученье для верблюда, большая любовь — мука для сердца.

Быстрая река до моря не доходит, быстро поженившись до конца жизни вместе не доживают.

* * *

Персидские:

Взять наглую жену легко, да ужиться с ней трудно.

Властолюбивая жена — муж своего мужа.

Не будь женой осла, а если уж стала — неси ослиный груз.

Нет жены — нет печали.

Я вышла замуж, чтобы брови красить, а не заплаты ставить.

* * *

Татарские:

Одинокая женщина — бескрылая птица.

Любовь в старости страшна.

Любовь красоты не требует.

Любовь молодого разобьёт клеть, любовь старика сломает булат.

Люди любят, когда родич богат, муж любит, когда жена здорова.

Красавиц много, но любимая — одна.

Красивой кажется не красавица, красивой кажется любимая.

От больного места не отнимешь руку, от любимого человека не отведёшь глаз.

* * *

Турецкие:

Не выбирай жену глазами холостяка.

Боль заставляет плакать, любовь — говорить.

Влюблённого спросили: «Почему ты плачешь?» — «Чтобы не смеяться».

Для влюблённого Багдад недалеко.

Не бывает трубы без дыма, не бывает мужа без драки.

* * *

Узбекские:

Между мужем и женой встанет только глупец.

Ссора между мужем и женой кончается быстрее, чем кисейный платок на солнце высыхает.

Дальше от глаз — ближе к сердцу.

* * *

Чеченские:

Конь нравится свой, а жена — чужая.

Обращайся с мужем нежно, но тайком саван готовь.

С женой советуйся, но делай наоборот.

Смерть жены — смена постели.

Коли клонит ко сну, подушки не выбираешь; коли полюбишь — красоту не выбираешь.

* * *

Японские:

Во всём квартале только муж не знает.

Жена да кастрюля чем старее, тем лучше.

Супруги — как близнецы.

Зеркало и добродетель одинаково необходимы женщине.

Любая женщина кажется красивой в темноте, издалека и под бумажным зонтиком.

Любовь — за гранью рассудка.

Любовь и корысть — два пути (к женитьбе).

Любовь молчаливого светлячка жарче любви трескучей цикады.

Любовь не знает преград между высшим и низшим.

Мужчина отдаст жизнь за того, кто его понимает; женщина наряжается для того, кто её любит.

Не открывай сердца женщине, даже если она родила тебе семерых детей.

Сердце женщины — что погода весной.

У мужчины голова, у женщины сердце.

Сказать «ненавижу» — значит сказать «люблю».

Слишком сильная любовь порождает ненависть, сильнейшую во сто крат.

Стал мил тогда, когда уже не стало.

Горелый пень легко загорается (т.е. старая любовь легко вспыхивает вновь).

Кончаются деньги — кончается и любовь.

Потребность в пище сильнее любви.

Ревность — душа любви.

Сидеть в раю на одном цветке лотоса (т.е. быть вместе до конца).

Ссора супругов и западный ветер затихают с наступлением ночи.

(Сборник пословиц и поговорок народов Востока)

СЕКС В КЛАССИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Апулей. Метаморфозы

…Будь что будет, попытаю счастья с Фотидой!

Так рассуждая, достиг я дверей Милона, голосуя, как говорится, за своё предложение. Но не нахожу дома ни Милона, ни его жены, только дорогую мою Фотиду. Она готовила хозяевам колбасу, набивая её мелко накрошенной начинкой, и мясо небольшими кусочками…

Даже издали носом слышу я вкуснейший запах этого кушанья. Сама она, опрятно одетая в полотняную тунику, высоко под самые груди ярким красным поясом опоясанная, цветущими ручками размешивала стряпню в горшке, круговое движение это частыми вздрагиваниями сопровождая; всем членам передавалось плавное движение, едва заметно бёдра трепетали, гибкая спина слегка сотрясалась и волновалась прелестно. Поражённый этим зрелищем, я остолбенел и стою, удивляясь; восстали и члены мои, пребывавшие прежде в покое. Наконец, обращаюсь к ней:

— Как прекрасно: как мило, моя Фотида, трясёшь ты этой кастрюлькой и ягодицами! Какой медвяный соус готовишь! Счастлив и трижды блажен, кому ты позволишь хоть пальцем к нему прикоснуться!

Тогда девушка, столь же развязная, сколь прекрасная:

— Уходи, — отвечает, — уходи, бедняжка, подальше от моего огня! Ведь если малейшая искра моя тебя зажжёт, сгоришь дотла. Тогда кроме меня никто твоего огня не угасит, я ведь не только кастрюли, но и ложе сладко трясти умею!

Сказав это, она на меня посмотрела и рассмеялась. Но я не раньше ушёл, чем осмотрев её всю. Впрочем, что говорить об остальном, когда всё время меня интересовало только одно — лицо и волосы: на них смотрел я сначала во все глаза при людях, ими наслаждался потом у себя в комнате. Причина такого моего предпочтения ясна и понятна, ведь эта видная часть тела всегда открыта и первая предстаёт нашим взорам, и чем для остального тела служат расцвеченные весёлым узором одежды, тем для лица полосы — природным его украшением. Наконец, многие женщины, чтобы доказать прелесть своего сложения, всю одежду сбрасывают или платье приподнимают, являя нагую красоту, предпочитая розовый цвет кожи золотому блеску одежды. Но если бы (ужасное предположение, да сохранят нас боги от малейшего намёка на его осуществление), если бы у самых прекраснейших женщин снять с головы волосы и лицо лишить природной прелести, то пусть будет с неба сошедшая, морем рождённая, волнами воспитанная, пусть, говорю, будет самой Венерой, хором граций сопровождаемой, толпой купидонов сопутствуемой, поясом своим опоясанной, киннамоном благоухающей, бальзам источающей, — если плешива будет, даже Вулкану своему понравиться не сможет…

На Фотиде моей не замысловатый узор, а естественный беспорядок волос придавал прелесть, так как пышные локоны её, слегка распущенные и свисающие с затылка, рассыпались вдоль шеи и, чуть-чуть завиваясь, лежали на кайме туники; на концах они были собраны, а на макушке стянуты узлом.

Дальше не смог я выдержать такой муки жгучего вожделения и, приникнув к ней в том месте, откуда волосы у неё зачёсаны на самую макушку, сладчайший поцелуй запечатлел. Тут она, отстранившись немного, обернулась ко мне и, искоса взглянув на меня лукавым взором, говорит:

— Эй ты, школьник! за кисло-сладкую закуску хватаешься. Смотри, как бы, объевшись мёдом, надолго желчной горечи не нажить!

— Что за беда, — говорю, — моя радость, когда я до того дошёл, что за один твой живительный поцелуйчик готов изжариться, растянувшись на этом огне! — и с этими словами, ещё крепче её обняв, принялся целовать.

И вот она уже соревнуется со мною в страсти и равную степень любви по-братски разделяет, вот уже, судя по благовонному дыханию полуоткрытого рта, по ответным ударам сладостного языка, упоённая вожделением, готова уже уступить ему.