Граф потерял все свои надежды.

Но в одно из тех мгновений, когда луна выплыла из туч, озарив бледным светом молчаливые здания, безумная вдруг встала, вытянула шею, а полковник, следивший за направлением ее взгляда, увидел, что он погружен в переулок Старого Железа, шагах в двухстах от водоема.

В ту же минуту она метнулась, как стрела.

Граф уже шёл вслед за нею, углубляясь в беспорядочную груду высоких и старых развалившихся домов, над которыми возвышалась церковь Святого Игнатия.

У безумной, казалось, были крылья: раз десять граф чуть был не терял ее из виду, до того быстро подвигалась она по этим извилистым переулкам, загромождёнными тележками, кучами навоза и вязанками дров, сваленных у дверей, в виду приближающейся зимы.

Вдруг она исчезла в каком-то подобии тупика, наполненного мраком; полковнику пришлось остановиться, так как он не знал, куда ему направиться.

К счастью, через несколько мгновений желтый и тусклый луч лампы стал просачиваться в глубине этой ямы, сквозь маленькое грязное стекло; этот луч был неподвижным; вскоре его закрыла какая-то тень, потом он появился снова.

Очевидно, какое-то существо бодрствовало в этой конуре.

Что совершалось там?

Без колебаний, полковник вступил в эту клоаку, прямо идя на свет.

Посреди тупика он снова нашел безумную, стоявшую в грязи; глаза ее были широко раскрыты, рот открыт; она смотрела на ту одинокую лампу.

Появление графа, казалось, не удивило ее; протянув только руку к маленькому освещенному окошку первого этажа, она проговорила "Там!" с таким выражением, что граф весь содрогнулся.

Под влиянием этой дрожи граф устремился к двери лачуги, открыл ее одним ударом плеча и очутился среди темноты. Безумная не отставала от него.

- Тише! - проговорила она.

И граф, еще раз покоряясь инстинкту несчастной, остался неподвижным, прислушиваясь.

Самое глубокое молчание царило в лачуге. Можно было подумать, что в ней все спало, все умерло.

На церкви Святого Игнатия пробило два часа.

Тогда послышался тихий шепот в первом этаже, затем появился неясный свет на полуразрушенной стене в глубине; над полковником заскрипели доски, и яркий луч, все приближаясь, осветил сначала лестницу в виде трапа, старое железо, сваленное в углу, кучу полен, запачканное окно, открытое на двор, бутылки справа и слева, корзину с отрепьем... мало ли что еще? - мрачное, все в щелях, отвратительное жилище!

Наконец, медная лампа с дымящим фитилем, которую держала маленькая рука, сухая, как когти у хищной птицы, медленно склонилась над перилами лестницы, а над светом появилась беспокойная женская голова, с волосами цвета мочалки, с ввалившимися скулами, с поднятыми ушами, отстававшими от головы и почти прямыми, с светло-серыми глазами, блестевшими в глубоких глазных впадинах; короче, злополучное существо, одетое в грязную юбку, с ногами, воткнутыми в старые туфли, с тощими руками, обнаженными до локтей, державшее в одной руке лампу, а в другой кровельщицкий топорик с острым концом.

Едва погрузила эта отвратительная тварь свой взгляд в темноту, как тотчас же бросилась вверх по лестнице с неожиданным проворством.

Но было слишком поздно: полковник вскочил со шпагой в руке, и уже держал мегеру за край юбки.

- Где мой ребёнок, негодяйка? - прокричал он, - где мой ребёнок?

На его львиное рычание гиена повернулась, ударяя наугад топориком.

Наступила ужасная борьба. Женщина, поваленная на лестнице, пыталась кусаться. Лампа, упавшая с самого начала на пол, продолжала гореть, и ее мигавший на сырой плите фитиль отбрасывал подвижные тени на сероватый фон стены.

- Где мой ребенок? - повторял полковник. - Отдай мне моего ребенка, или я убью тебя!

- Ну! как же! получишь ты своего ребенка, - насмешливо отвечала задыхавшаяся женщина.

- Погоди! не все еще кончено... верно... у меня хорошие зубы... негодяй душит меня... - Эй!... там наверху... оглохли вы! - пусти меня... я... я все скажу!..

Она, по-видимому, уже изнемогала, когда с лестницы скатилась другая мегера, старше первой, более свирепая, с криком:

- Я здесь!

Она была вооружена большим ножом мясника, и граф, подняв глаза, увидел, что она выбирала место, чтобы ударить его между плеч.

Он счел себя обреченным: лишь ниспосланная Провидением случайность могла бы его спасти. Безумная, остававшаяся до сих пор бесстрастной зрительницей, бросилась на старуху, крича:

- Это она... вот она... а! я узнаю ее... она не уйдёт от меня.

Вместо ответа фонтан крови залил чулан: старуха взмахом ножа перерезала горло Христины.

Все это было делом секунды.

Полковник успел подняться на ноги и принять оборонительное положение. Видя это, обе мегеры стремительно взбежали по лестнице и исчезли в темноте.

Коптившая лампа уже догорала, и граф воспользовался её последним мерцанием, чтобы последовать за убийцей.

Но когда он дошел до верхушки лестницы, благоразумие посоветовало ему не идти дальше.

Он слышал, как внизу хрипела Христина, и как капли крови стекали со ступеньки на ступеньку среди молчания. Это было ужасно!.. Слышно было, как на другом конце, в глубине вертепа, что-то передвигали, и граф мог опасаться, что обеим женщинам придет в голову бежать через окно.

Незнакомство с местом в течение нескольких мгновений удерживало графа на одном месте, как вдруг луч света, проскользнувший сквозь стеклянную дверь, дал ему возможность рассмотреть оба окна комнаты, выходящих в тупик, освещенных снаружи. В то же время он услышал, как на улице чей-то грубый голос закричал:

- Э! что это здесь делается!.. открытая дверь!.. ишь ты, ишь ты!

- Ко мне, - закричал полковник, - ко мне!

В тот же миг свет скользнул в лачугу.

- Ох! - произнес голос. - Кровь!.. черт.. я не ошибаюсь... - это Христина!..

- Ко мне! - повторил полковник.

Тяжелые шаги раздались по лестнице, и бородатая голова вахтмана Зелига, в своей огромной котиковой шапке, с козьим мехом на плечах, появилась на верхушке лестницы, направляя свет фонаря на графа.

Вид мундира изумил этого честного малого.

- Кто тут?- спросил он.

- Взбирайтесь наверх... молодец... наверх!..

- Виноват, полковник... Дело в том... что внизу...

- Да... только что убили женщину... убийцы здесь.

Тогда вахтман взошёл на последние ступеньки и, подняв фонарь, осветил логовище: это был чулан, вышиной не более шести футов, примыкавший к двери той комнаты, в которой укрылись обе женщины; лесенка, ведшая на чердак слева, суживала еще более его пространство.

Бледность графа удивила Зелига; тем не менее он не посмел обратиться к нему с вопросом, но последний сам спросил его:

- Кто живет здесь?

- Две женщины, мать и дочь; их называют в квартале Рынка "две Иозели". Мать торгует мясом на рынке, дочь делает колбасы.

У графа, вспомнившего тут слова Христины, произнесенные ею в бреду: "Бедная девочка... они убили ее!", - закружилась голова; предсмертный пот выступил на его лице.

Благодаря самой ужасной случайности в то же мгновение он заметил за лестницей маленькое шотландское платьице, в красных с синим клетках, маленькие башмачки, подобие шапочки с черным помпоном: все это было брошено там, в темноте. Он задрожал, но непобедимая сила влекла его - увидеть, рассмотреть все собственными глазами. Он приблизился, дрожа с ног до головы, и поднял эти маленькие тряпицы трепещущей рукой...

То было платье его ребёнка.

Несколько капель крови запачкало его пальцы.

Один Бог знает, что произошло в сердце графа! Долго, прислонившись к стене, с неподвижным взором, свесив руки, приоткрыв рот, он стоял, как бы пораженный молнией. Но вдруг он бросился к двери с исступленным рёвом, приведшим в ужас вахтмана: ничто не могло противостоять подобному толчку! Послышалось, как обрушилась в комнате мебель, наваленная женщинами, чтобы загородить вход. Лачуга задрожала при этом до самого основания, Граф исчез в темноте; потом среди мрака раздались завывания, проклятия, хриплые вопли! Во всем том не было ничего человеческого; словно схватились в яростном бою дикие звери, разрывавшие друг друга в своей берлоге!