Выкупить у чеченцев дом получилось не сразу. Но удалось. Хоть и большой ценой. И не за двенадцать тысяч, а за такую сумму, которой у Владимира Петровича сразу и не нашлось.

— Ты универмаг свой отдай, — сказал Руслан Ахметович, неторопливо перебирая четки.

— Универмаг мой сорок таких домов стоит.

— Я знаю, но я и еще знаю, что тебе именно этот дом нужен, а мой товар — моя и цена.

Сторговались на почти отремонтированной двухэтажной стекляшке напротив универмага, на той, в которой до этого было кафе «Юность».

— Торговая точка эта будет двести тысяч стоить.

— Когда ремонт закончишь, да когда оборудование завезешь…

— А теперь она не меньше ста тысяч потянет, я в один ремонт сорок тысяч вбил.

— Твои проблемы. Дом покойного друга — это не совсем чужой дом. Так ведь? Но ты ведь не последнее отдаешь. Ты на одном универмаге будешь полтора лимона баксов в год делать. Да и женщина в этом доме такая молодая и красивая. Невеста!

— Это тебя уже не касается.

Жалко было расставаться со стекляшкой.

Но это было еще не все.

С Петром Тимофеевичем вышел у Корнелюка жесткий разговор, после которого Маховецкий впервые за свои сорок восемь лет — пил валерьянку.

А через неделю Сережу выпустили. Пока только под подписку о невыезде.

И привез домой его сам Корнелюк.

Визгу было, крику.

— Сережка!

— Юлька!

— Сереженька, родненький!

А в машине, покуда они ехали из Ставрополя был промеж них мужской разговор.

— Мы с отцом твоим друзьями были. И ты мне как сын теперь. А Марина… Ну это не важно… И вот запомни, если что-то в твоем поведении будет от того прежнего, ты меня понимаешь? Так вот, я тебя вытащил из тюрьмы?

— Да.

— Тебе там понравилось?

— Нет

— Так вот, я не стану тебя обратно туда, зачем Марину и Юлю мучить? Я тебя просто убью и милиция… Ты меня понял, где у меня эта милиция?

— Да.

— И милиция оформит несчастный случай. Лучше тебе на кладбище лежать, чем Марину с Юлей изводить. Ты им столько горя принес. Понял меня?

— Да.

— Хорошо… А будешь нормальным парнем — будем дружить. А я дружить умею. Но мучить Маринку я тебе больше не позволю.

Такой роскошной свадьбы Новочеркесск еще не видал.

Гостей было около двухсот человек. Только с Маринкиной стороны был почти весь их класс — и обе Наташки, разумеется — Байховская и Гринько, и все Мишкины друзья — и Цыбин, и Перелетов, и Налейкин, и Бородин.

— А помнишь, как мы на выпускном, в кабинете химии портвейн пили?

— А помнишь, как Мишка с Налейкиным из-за тебя в девятом классе подрались?

— И как ты с Настей Мироновой из-за Мишки подралась? Помнишь?

Было все Новочеркесское начальство. И Петр Трофимыч Маховецкий с супругой, и Константин Григорьевич Коростелев.

Из Ростова и Ставрополя приехало машин столько, что Маховецкому пришлось распорядиться выставить милицейские посты, и их Вторую Садовую улицу — перекрыть для сквозного движения посторонних, настолько их Вторая Садовая была теперь забита «мерседесами» и джипами всех мастей.

Паритет семейной власти в новом альянсе Маринки и Владимира Петровича заключался в том, что во всем, не относящемся к бизнесу мужа, распоряжалась теперь она — молодая жена и хозяйка. И Марина категорически настояла на том, чтобы гулянье состоялось именно в их доме — в их саду.

Официантов, наряженных в белые пиджаки, согнали со всех трех городских ресторанов. Оттуда же подвозили и закуски. Только шашлыки, которые Владимир Петрович упорно называл барбекю, четверо армян готовили здесь же под старыми вишнями.

Владимир Петрович хотел было нанять и цыганский ансамбль и духовой оркестр, но Маринка запротестовала, настояв на обычных для таких случаев — баянисте и диск-жокее с дискотекой из «Млечного пути», как было на их выпускном.

А подарки дарили самые фантастические. Маринкины одноклассники оказались молодцами. Скинувшись, они преподнесли видеокамеру, — «деток снимать на память», — хором пропищали обе Наташки — Байховская и Гринько. Но друзья и родственники Владимира Петровича, те просто шокировали своею щедростью. И компьютер, и помповое американское ружье, и огромный телевизор под названием «домашний кинотеатр», и гостиный гарнитур мягкой мебели, и целых три фарфоровых сервиза, и настоящий персидский ковер… и еще набросали целый мешок российских и американских купюр. Но больше всех удивил чечен — Руслан Ахметович. Тот подогнал к калитке новенькую вишневую «восьмерку» и сказал, — «когда муж надолго куда то уедет, это молодой жене, что бы было на чем поехать — мужа искать».

Платье Марине привезли самолетом из самого дорогого московского бутика. Французское — от Кардена. Оно было просто роскошным. Марина сама не могла час оторваться от зеркала, примеряя фату, и новый атрибут своей новой жизни — настоящие драгоценности.

— Дайамондс — ар зэ бест герлз фрэндз, — сказал Владимир Петрович, застегивая на шейке невесты замочек бриллиантового колье.

Марина сперва чувствовала себя неловко.

Все эти друзья Владимира Петровича со своими такими старыми женами… Мужики явно на нее пялились, завидуя товарищу, отхватившему жинку вдвое моложе себя, а их толстые супружницы — те змеино улыбались, желая счастья так неискренне, что и сами, наверное удивлялись, мол что это на нас такое нашло? Какого ей еще счастья?

Разговаривать с этими старушками Марине было ровным счетом не о чем, и ее все больше тянуло к друзьям — одноклассникам, дружно оккупировавшим отдельный большой стол рядом с местом для танцев.

Но ощущение новых семейных обязанностей заставляло поддерживать разговор, и улыбаться под явно неодобрительными и многозначительными взглядами этих пожилых мужниных друзей, которые теперь нарушая естество природы, должны стать ее новыми друзьями.

Теперь это моя новая жизнь, — решила она для себя.

Пришли и Мишка с толстой Галей.

Мишка смутился, сунул букет и неловко поцеловал в щеку. А Галя, принялась долго и пространно желать семейного счастья и много детей. Подарили они деньгами. Марина не стала считать-пересчитывать, а отдала дружке-свидетельнице Наташке Гринько. Но, как ей показалось, денег в Мишкином подарке было немало.

Отпустили молодых далеко заполночь. И здесь она мужу уступила. В первую брачную, оставила дом и сад на разграбление подгулявших гостей и отправилась с… Владимиром Петровичем… с Владимиром на его квартиру.

— Владимир Петрович, не думайте, что я вас не люблю.

— Молчи

— Или что пока не люблю.

— Помолчи

— Я обещаю, что буду хорошей женой. Во всех отношениях. И вам не придется жалеть.

— Говори мне ты, я прошу тебя

— Я обещаю вам… тебе, что буду очень хорошей женой. Во всем.

— Молчи.

— Вы меня спасли… Ты спас меня и Сережу с Юлькой. Вы заслужили. Я буду любить вас…. Тебя. Буду любить крепко-крепко. Все у нас будет очень хорошо. Ты заслужил. Милый. Ты мой муж.

Проснувшись в полвторого по полудни, молодые отправились на Вторую Садовую, проведать Юльку с Сережей.

Столы уже увезли. И сад прибрали от мусора… И кровать. Папина с мамой никелированная кровать уже стояла вынесенной под вишню.

И пока Маринка ходила по дому, объясняя Сереже и Юльке, что и куда ставить, через открытое окно она вдруг увидела, что на папиной кровати лежит и уже спит он. Ее муж. Владимир Петрович.

Софья Давыдовна умела готовить. Когда Софа была еще девочкой, бабушка Фрида научила ее всем секретам. И фаршировать щуку, и делать их знаменитое кисло-сладкое жаркое. Но с тех пор, как умер ее муж — Николай, а сын Дима, оперившись, начал жить совершенно самостоятельно, она готовить перестала. Так, разогревала что-то себе на завтрак, а обедала и ужинала преимущественно в больнице. Собственно и на пенсию Софья Давыдовна Заманская не уходила не только потому, что ее должность — главврача лучшей в области больницы давала деньги и общественное положение, но и потому, что Софья Давыдовна панически боялась одиночества.