-Проездной – дёшево и сердито, потому что можно не свою, – откомментировал Рыжик вполголоса. Девушка с медной проволокой на щеке обернулась к нему, откинув за плечо гриву пепельных волос:
-Что, правда? А мы не знаем, что так можно, платим своей всякий раз...
-Ну и зря, экономика должна быть экономной, – попенял им Рыжик. Девушки тут же оживлённо защебетали о чём-то, и мужик на задней площадке неодобрительно зашуршал газетой. Трамвай неожиданно дёрнуло, протестующе завизжали рельсы, и Диксон непроизвольно вцепился в Рыжика сразу двумя руками.
-Стрелку проходим, – сообщил тот, видя перекошенную физиономию Камилло, успевшего придумать тридцать три наиболее жутких объяснения происходящего – от украденных шпал до захвата трамвая террористами. – Сейчас свернём на Центральную линию и поедем с комфортом, её отремонтировали недавно...
Вагон меж тем ещё с минуту трясло так, словно он ехал не по рельсам, а по битому щебню. Потом под полом что-то громко хрустнуло, лампы разгорелись ярче, и болтанка наконец-то прекратилась – трамвай полетел вперёд с лёгкостью скользящего по горячей сковороде куска масла. До следующей остановки они домчались буквально в мгновение ока.
-Стрелка, – зазвякала водитель по внутренней связи, – переход на Сортировочную линию. К трамваям до Сквера – налево, к трамваям до Изборского НИИ – в подземный переход. Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка – Центральный вокзал клина.
Школьницы, стоя возле дверей, по очереди дышали на стекло и рисовали на нём глаза с длинными ресницами, постоянно озираясь и нервно хихикая. Девушка с узором на щеке косилась на них с явным осуждением; время от времени по нитке бус-чёток в её руке пробегали дрожащие голубые огоньки. С задней площадки доносилось раздражённое бульдожье сопение мужичка с газетой.
-Он с никельного завода, – сказал Рыжик тихонечко, просовывая озябшие руки под локоть Диксона и упираясь подбородком в его плечо. – Никельщики работают в шахтах, глубоко под землёй, где они приманивают пласты металла своим пением. Только никель не любит слов, боится их – вот рабочим и зашивают рты, чтобы не спугнули ненароком. Когда идёт пласт, бригада поёт, не размыкая губ, и медленно поднимается из шахты на лифте, а металл следует за рабочими, ориентируясь на звук... Иногда они так по многу суток пласт никеля тащат, сменяясь каждые несколько часов, чтобы горло отдохнуло. А потом наверху металл попадает в магнитную шахту-ловушку, ты их видел, они так красиво светятся в темноте... В этих стеклянных колодцах никель прокаливается белым светом и заряжается атмосферным электричеством, и его можно пускать в производство...
-Ты так много знаешь об этом месте...
-Это Некоузье. Некоузский клин, запрещённая грань, пролегающая вдоль линии отражённого излучения центрального меридиана миров… Одна большая аномальная зона, проклятые земли. Обычно для всех нас они обнесены колючей проволокой, туда не попасть, оттуда не выбраться – станция-таможня в Кронверке контролирует все опасные грани. Но этой весной кордоны рухнули, границы стёрлись... Клин открылся.
Рыжик впервые говорил с Камилло столь серьёзно – как с равным, готовым идти меж мирами, ведомым золотым компасом.
-Прости, я могу быть так дремуче несведущ и задавать глупые вопросы, – Диксон задумчиво перебирал чуткими пальцами в пятнышках старческой «гречки» пушистый чёрный мех на оторочке палантина. – Но я ужасно хочу тебя понять... Ты идёшь туда, чтобы… что-то исправить? Чтобы восстановить разрушенное? Странно, но мне так почему-то думается...
-Да ты и так всё понимаешь, Диксон, – Рыжик заглядывал ему снизу вверх в лицо, и в его глазах отражался ночной, дикий Камилло, небрежно и привычно стоящий на лезвии ножа. – Я иду зашивать прорехи в разорванном мире. Это моя дорога, моё предназначение – быть иглой.
-Тогда моё предназначение – быть ниткой, ведь иголка без нитки бесполезна...
-Amen, Камилло, amen, – Рыжик закрыл глаза и уютно втёрся щекой в Диксоново плечо.
-Слуш, нам долго ехать, я тут подрёмкаю немножко, ты разбуди меня, когда объявят Военный городок. Ладно?
-Конечно, Рыженька, спи, – Камилло накинул на него палантин и вытянул ноги, упираясь каблуками ботинок в предыдущее сиденье – трамвай опять начало потряхивать на стыках рельсов.
За окном простирался невероятных размеров пустырь с остатками каких-то фундаментов и каркасов, заросших бурьяном и топольками. Среди строительных вагончиков, бетонных блоков и сорной травы горделиво возвышалась новая бело-голубая многоэтажка, похожая на океанский лайнер среди рыбацких барж и буксирных судов. На её фасаде трепетала рекламная растяжка с надписью «НекоузЭкспострой – своим труженикам! Добро пожаловать в счастливое будущее!».
-Черёмушки по требованию, – крикнула соседка блондинки, поднимаясь с места. В уголках глаз, у висков, у неё переливались радужными брызгами две огранённые металлические капельки-слёзки, третья висела на цепочке в вырезе платья. Трамвай со скрежетом остановился, выпустив девицу. Её подружка-блондинка с огорчённым вздохом откинулась на спинку сиденья; Диксон заметил у её ног в белых сапожках дорожную сумку. Значит, на вокзал едет...
За окном проплыл назад дымящий, как неисправный керогаз, заводик; потянулись жилые кварталы типовой застройки. Во многих окнах, несмотря на глубокую ночь, горели яркие, белые галогеновые лампы.
Засвистели всё ближе и ближе сирены поездов, земля и рельсы начали мелко вибрировать от мощи проходящих где-то рядом тяжёлых товарняков. Лампы с треском разгорелись ярче. Трамвай нырял в туннели, под эстакады, ловко петлял меж складов, путей и составов; один раз он даже проехал под железнодорожным полотном по гигантской бетонной трубе. Блондинка встала, перекинув ремень сумки через плечо и подойдя к дверям. Резким жестом стёрла со стекла нарисованные глаза.
-Нефть вам в воду, если ещё раз так сделаете, – негромко, но с осязаемой угрозой сказала она, наклонившись к отшатнувшимся девочкам. – Запомнили, ведьмины отродья? Нефть в воду! Я слов коровам не бросаю.
-П-простите, – пролепетала школьница с косичками, наливаясь густой, спелой помидорной краснотой от стыда. – Мы просто пошутить хотели. Мы больше не будем!
-Центральный вокзал клина, – стеклянный, дрожащий голос в динамиках вибрировал, готовый вот-вот разбиться на осколки. Камилло уловил в нём боль и страх.
Двери торопливо лязгнули, закрываясь; трамвай без объявления следующей остановки так резко взял с места, что Диксон стукнулся затылком о ручку на спинке сиденья.
-Вниманию граждан, – надрывался на здании вокзала громкоговоритель, – экспресс на Цветоград отправляется с пятого пути! Просьба провожающим покинуть вагоны и отойти от края платформы!
Откуда-то сзади долетело шипение спускаемого пара, глухое лязганье и скрип берущего с места поезда... Но его перекрыл полный отчаяния вопль с ближайшей эстакады. Бежавший по ней молодой мужчина в дорогом кашемировом пальто, с кейсом в руке, явно опоздавший на экспресс, увидел уходящий поезд, остановился и завыл, запрокинув голову. В этом вое был такой дикий ужас, такая обречённость, что у Диксона обмерло сердце. Разбуженный Рыжик, откинув с лица палантин, бросил взгляд в окно – и, увидев на эстакаде опоздавшего пассажира, двумя руками нервно вцепился в свитер Камилло:
-Не смотри! Не смотри туда! Отвернись и не смотри!
Диксон хотел спросить: почему. Диксон хотел спросить: в чём дело-то. Но тут он увидел сам.
На кричащего мужчину налетела стая огромных, лаково блестящих ворон, повалила его на решётчатый настил эстакады. Замелькали перья, пальцы, когти, кашемир пальто, загнутые птичьи клювы... Трамвай дёрнулся и замер; все пассажиры прилипли к стёклам, не в силах оторваться от ужасного зрелища. Мужчина пытался ползти прочь по эстакаде, продолжая невнятно звать на помощь и стонать. По его изорванному в лохмотья лицу текла кровь, а вороны всё налетали, и царапали, и клевали, хрипло каркая проклятия...
Камилло не мог сказать, сколько это продолжалось – время словно заморозилось в глыбу льда с замершим в ней трамваем. Но закончилось это, когда из грязной жижи меж путей выскользнул длинный медный провод и поймал на лету одну из птиц. Истошный хриплый карк, блеск меди – и обвитая проводом тушка с чавканьем исчезла в грязи. Остальное вороньё с переполошенными воплями бросилось врассыпную, оставив истерзанного мужчину лежать на боку – и смотреть на пассажиров трамвая пустыми окровавленными глазницами.
